Стоп, стоп, стоп... А что, если эта незримая сладострастница каким-то образом приложила руку к убийству генерала Талызина? И теперь стремится загладить свою вину перед человеком, который по ее вине расстался с честным именем?

О нет... она только что назвала Алексея романтическим злодеем. А сие означает, что дама убеждена: он и в самом деле совершил преступление, за кое был везом в крепость. Была уверена, что спасает разбойника, убийцу, однако это ее не остановило?

– Я вижу, вы теряетесь в догадках, – нежно усмехнулась незнакомка. (Ишь ты! Видит она! В такой кромешной тьме небось только кошки видеть могут, да еще ведьмы. Не к числу ли этих последних она принадлежит?) – Не трудите голову, мой милый. Ответ на все ваши вопросы весьма прост. На сегодня был назначен мой выезд из Петербурга. Не далее как вчера молодой государь удостоил меня аудиенции. Он держался со мною необычайно приветливо и сделал мне честь, заявив, что во всякое время будет счастлив снова увидать в Петербурге украшение оперной сцены. Под сим украшением разумелась, сами понимаете, я, – скромно уточнила дама. – О, я помню, каким пылким взором взирал на меня Александр – в то время он был всего лишь великим князем – 10 марта на музыкальном вечере в Михайловском замке. Я пела Федру, на мне было малиновое платье – как раз любимый «мальтийский» цвет императора Павла! – и отсветы моего наряда играли, словно румянец, на бледном лице Александра, словно бы зажигая его тем же страстным пожаром, который бушевал в моем сердце. Можно было бы держать пари, что он думал в тот миг о том же, о чем думала я. В частности о том, что история преступной супруги Тезея^[16] вскоре может вполне соответствовать реальности! Ведь я помнила страстные признания императора, сделанные мне накануне! Он твердил, что окончательно решил избавиться от своей надоевшей толстухи-жены и добиться развода. Митрополит Амвросий был покорной пешкой в его руках; даже и дойди разбор этого дела до самого папы римского, можно было б ручаться за успех. Все-таки судьбы Мальтийского ордена в России зависели только от благосклонности русского императора, папа Пий не мог этого не знать. Да, Александр очень скоро мог сделаться моим пасынком, – романтически влюбленным в мачеху... Конечно, для начала я перешла бы на положение официальной фаворитки. Если бы не свершился переворот, я бы через день, много – через два заняла бы комнаты княжны Гагариной в Михайловском дворце. Павел ради меня был готов на все! Ни одна женщина не возбуждала его так, как я, ну а то обстоятельство, что первым оценил меня его наперсник и шталмейстер Жан Кутайсов, лишь прибавляло пикантности ситуации. Император был прекрасно осведомлен в русской истории, он вспомнил своего великого предка Петра, супруга коего, императрица Екатерина Первая, была взята на царское ложе из постели знаменитого временщика Меншикова, куда она попала от фельдмаршала Шереметева, который вытащил ее из-под какого-то драгуна! Мое прошлое гораздо менее скандально. Правда, я актриса, однако дама замужняя; кроме того, бывший мой амант Кутайсов был интимным другом императора, это вам не какой-нибудь драгун! Вот уж не могу сказать, знал ли о матримониальных намерениях отца великий князь. Во всяком случае, желание Павла сменить наследников и назначить своим преемником принца Евгения Вюртембергского в обход Александра, Константина и Николая уже, кажется, ни для кого не было секретом при дворе. Возможно, то, что мой коронованный любовник не умел держать язык за зубами, и ускорило его кончину... все-таки не зря твердят, что Александр гораздо лучше был осведомлен о подготовке заговора, чем об этом принято говорить!

Она трещала с такой скоростью, что Алексей с трудом мог уловить нить разговора. Большинство называемых ею имен ничего ему не говорили, а описываемые события казались совершенно неправдоподобными. Чтобы какая-то французская актриса стала не просто фавориткой императора, но и надеялась сделаться его женой... Чтобы государь отверг законных сыновей и наследников ради иностранного принца с невыговариваемым титулом... Одно из двух: либо покойный Павел Петрович был, как в Васильках говаривали, на цвету прибит, то есть умишком слаб, либо эта дамочка просто заговаривается, пользуясь провинциальной доверчивостью спасенного ею человека.

Смешно, ей-богу! Словно бродящая по гумну, стреноженная, привязанная к колышку лошадь, волочащая за собой молотило, Алексей бродит по кругу своих мыслей, то и дело возвращается к одной, самой главной: зачем незримая дама спасла ему жизнь?

Как узнать? Спросить впрямую? Неловко как-то. Она может сказать: «А вы что-нибудь имели против?» Разумеется, ничего... Рассыпаться в благодарностях, а в них изящно вплести такой маленький вопросик: «Чему, дескать, обязан?..»

Конечно, можно вообще ни о чем не спрашивать. Рано или поздно все выяснится само собой, но когда? И что до той поры делать Алексею? Все то же, что делал допрежь? Оно, конечно, весьма приятно, а все ж как-то, воля ваша, господа... не этак!

Нет, надобно спросить, даже если вопрос и покажется даме неучтивым. Алексей тихонько покряхтел, набираясь сил разомкнуть застенчивые уста, как вдруг внезапный стук заставил его вздрогнуть.

Колотили с улицы в дверцу кареты, которая продолжала свое движение.

«Погоня! – смекнул Алексей. – За нами погоня!»

– Это гонятся за мной! – отрывисто проговорил он. – Я навлек на вашу голову беду, моя дорогая спасительница. Хоть и не ведаю, почему и отчего вы ради меня рисковали жизнью своей и своего брата, однако навеки сохраню благодарность к вам в своем сердце и жизни не пожалею, чтобы отплатить вам сторицей! Одною просьбою решусь обременить вас напоследок: дайте мне какое-нибудь оружие, коим я мог бы защищать вашу жизнь и честь, поскольку сам я таковым не обладаю, к несчастию...

– Отчего ж? – удивленно молвила дама. – Вы обладаете оружием очень значительным! Правда, повторяю, не вполне умелым, однако же меч ваш мы с течением времени изрядно навострим. И не говорите о вашей признательности! Ради человека, который уничтожил этого хладнокровного монстра, генерала Талызина, я была готова на все. На все! Ах, кабы вы знали, что это за чудовище! Ведь он мог спасти императора, но не сделал этого. Он даже хуже Палена – об том хотя бы всем известно, что это лицемер, хладнокровно действующий исключительно в собственных интересах. Он хуже Панина, Марина, Татарина, Зубовых, их сестрицы Ольги Жеребцовой, подкупленной английским золотом. Это были искренние враги. А Талызин притворялся другом, он намеренно утишал наши с Кутайсовым и Оболенским подозрения и опасения, клялся, что жизни своей не пощадит ради спасения жизни государя! Он обещал передать Кутайсову письмо, извещающее точную дату начала заговора, но сделал это так бездарно, что мой дорогой друг не смог им воспользоваться! – Она всхлипнула от злости. – Проклятый предатель! Но вы заставили его заплатить за обман. Я восхищена вами, сударь, я благодарна вам, я готова на все, чтобы выразить свою благодарность...

Худенькие пальчики с острыми ноготками легонько поползли по бедру Алексея, подбираясь к застежке его штанов, но в это время в дверцу снова заколотили. Наши любовники так и подскочили!

– О, bon Dieu!^[17] – досадливо простонала дама. – Придется, видимо, их впустить. Не сочтите за труд, mon cher, отоприте дверцу.

Повозившись несколько мгновений во тьме, Алексей наконец-то нашарил крючок и откинул его. Дверца приотворилась, впустив в душное, теплое нутро кареты клуб сырого, не по-весеннему студеного воздуха, а через мгновение этот клуб, как почудилось ошеломленному Алексею, раздвоился и материализовался в темные худощавые фигуры, которые забились в уголок кареты, нарочито громко стуча зубами и наперебой стеная:

– Боже мой, как холодно! Мы совсем промокли!

– Ладно, ладно, – насмешливо воскликнула дама. – Не так уж долго вам пришлось ожидать.

– Недолго?! – возмутилось одно из исчадий тьмы, причем голос его показался Алексею знакомым. – Да здесь воздух успел насквозь пропитаться распутством. Вы не теряли времени даром, дорогая сестрица!

– Я его никогда не теряла, – промурлыкала та без тени смущения, в то время как Алексей от таких разговоров с охотой провалился бы сквозь землю – в смысле, сквозь пол кареты. – Должна же я была достойно вознаградить нашего юного героя. Он это заслужил своим героизмом.

– Заслужил, заслужил! – согласился голос. – Кстати, может быть, время зажечь свет? Должны же мы разглядеть оного героя. Там, на реке, было, сами понимаете, не до того, ну а потом вы слишком стремительно взяли его в оборот.

Послышалось металлическое звяканье, чирканье, и через мгновение внутренность кареты осветилась колеблющимся светом дорожного фонаря, висящего под потолком, и его тусклые лучи до такой степени напомнили Алексею о тюремной карете, в которой он ехал вместе с покойным Дзюгановым, что наш герой едва не вскрикнул испуганно. Забился к стене и кидал вокруг затравленные взоры.

Так... эти два худощавых человечка Алексею знакомы. Недавно встречались посреди Невы! Огюст и Жан-Поль, здрасьте, очень приятно.

Впрочем, два «пирата» удостоились лишь беглого осмотра – внимание Алексея всецело приковалось к даме, и он едва сдержал тяжкий, разочарованный вздох, удивившись: руки, губы и обоняние его не обманули. Пред ним, увы, была не она!

Эта маленькая, а та высокая. Эта худышка, более похожая сложением на девочку, а у той была роскошная фигура. Эта жгучая брюнетка с пылкими черными глазами. А та была русоволоса и голубоглаза. Все не то, словом... Нет спору, очень мило, но... И все-таки надо быть справедливым: жизнь Алексею спасла именно эта миниатюрная распутница, пусть она даже совсем не в его вкусе. А та роскошная красавица, по которой ноет его сердце, навлекла на него большие неприятности, чуть было не стоившие ему жизни, и бесследно исчезла, ничуть не озаботясь судьбою своего мимолетного любовника!

Алексей подавил разочарованный вздох и проговорил со всей мыслимой и немыслимой галантностью:

– Господа, нет слов, чтобы выразить мою признательностью. Однако же не сочтите меня нескромным в моем желании узнать имена моих спасителей. Клянусь, ежели они составляют некую тайну, я сохраню ее навеки, и никакая сила не сможет заставить меня разомкнуть уста!

– Помилуйте, голубчик, да какая же в сем может быть тайна? – весело спросил Огюст. – Имя вашей спасительницы, моей нежнейшей сестрицы, гремело в Петербурге погромче пушек Адмиралтейства. Прима императорской сцены, обольстительная, несравненная Луиза Шевалье! Аплодисменты, господа!!!

Огюст и Жан-Поль в самом деле разразились такими бурными, такими заразительными аплодисментами, что ладони Алексея тоже несколько раз вяло шлепнулись друг о друга, но почти тотчас безвольно упали на колени, а услужливая память нарисовала похабную сценку, виденную нынче днем близ Зимнего дворца. Мужик в гречевнике и его собачонка:

«А ну, сучка, покажь, как мадам Шевалье делает это!»

И собачка бряк на спину, раскинув лапки...

Ну, это слишком просто, господа. Отнюдь не только так «мадам Шевалье делает это«, уж Алексей-то мог в сем убедиться. А также он мог бы ответить на вопрос, с кем именно мадам Шевалье занимается теперь своим любимым делом.

С ним. С Алексеем Сергеевичем Улановым, дворянином и беглым преступником... Будем знакомы. И – аплодисменты, господа!!!