Кусты раздвинулись, и на дорожку выбрался высокий молодой человек. Он был широкоплеч, с растрепанными соломенными волосами, смущенно-простодушным выражением лица, и его вполне можно было принять за деревенского увальня, кабы не одежда, в которой обычно хаживают наши молодые помещики: черные брюки, заправленные в сапоги, просторная белая рубаха с накинутой поверх легкой тужуркой да картуз. Ну и когда он заговорил, весь строй речи немедля выдал в нем человека образованного и начитанного, хотя изъяснялся он чрезвычайно просто, без витиеватостей, свойственных, например, Жоржу Скому.
– Извините, сударыня, я надеялся, что меня никто не заметит.
– Вы, часом, не вор? – усмехнулась Александра, которая и вообще-то никогда за словом в карман не лезла, а кроме того, почувствовала себя рядом с незнакомцем необыкновенно легко и свободно, как будто знала его всю жизнь.
– Нет, я не вор, – улыбнулся он. Улыбка его была чуть застенчива, но еще больше красила его привлекательное лицо. – Я сосед господ Протасовых, меня зовут Николай Николаевич Полунин. А вы… вы Александра Даниловна Хорошилова, насколько я расслышал? И предпочитаете, чтобы вас именовали без отчества, просто Александрой?
– О, так вы довольно давно сидите в своем укрытии? – расхохоталась Александра. – И что еще успели услышать?
– Что сей хлыщ, который просит называть себя Жоржем, тоже намерен погостить в Протасовке, – помрачнел Николай Полунин.
– И вам это не нравится? – проницательно глянула Александра.
– Мне не нравится, что Липушка мгновенно подпала под его дешевое очарование.
– Ну почему вы полагаете, что оно дешевое? – удивилась Александра. – Сей господин кажется хорошо воспитанным, а что до образности выражений, это изобличает в нем известную начитанность.
– А по-моему, столь «образно» выражаются приказчики из галантерейных лавок на Большой Покровской улице в Нижнем Новгороде, а не истинно образованные люди, – упрямо набычившись, сказал Полунин.
– А по-моему, – лукаво поглядела на него Александра, – вы просто ревнуете. Вы влюблены в Липушку и боитесь, что…
– Ну да, да, и что?! – с вызовом перебил Николай. – Я всегда считал Липушку своей невестой, это правда, хоть Зосимовна терпеть меня не может и всячески отваживает. Когда был жив Андрей Андреевич, он ее умел в узде держать, а после его смерти чертова баба как с цепи сорвалась. И хотя господин Протасов вроде бы поговаривал, что отдаст мне Липушку, теперь я боюсь об этом даже заговорить с ней, ведь она шагу без совета Зосимовны не ступит. Что, если та скажет: откажи ему?! Как жить тогда?! – Голос его дрогнул.
– Вы, верно, с Зосимовной поссорились когда-то, вот она вас и невзлюбила? – предположила Александра.
– Я с ней не ссорился, но вечно спорил, – признался Николай. – В том смысле, что не скрывал от нее своих мыслей: крепостная крестьянка может быть для барышни кормилицей и нянюшкой, но не может быть ей наставницей во взрослой жизни и не имеет права диктовать, как и с кем себя вести. Андрей Андреевич это понимал и привозил к Липушке то бонну, то мамзель, то учителя музыки и танцев, но Зосимовна их очень скоро из дому выживала. А теперь она меня к Липушке, можно сказать, не подпускает, ни на минуту с ней не оставляет наедине, вечно твердит, что неприлично неженатому молодому человеку бывать запросто в доме, где живет одинокая сирота, молоденькая девушка. Ну и всякую такую благопристойную чушь несет.
– Может быть, она именно что намекает, вам-де пора к Липушке посвататься? – улыбнулась Александра.
– Я закидывал удочки, – угрюмо сказал Николай. – Но меня остановили на полуслове – дескать, не время еще, пусть хотя бы год после смерти Андрея Андреевича пройдет.
– Что-то я не заметила, чтобы кто-то здесь траур носил, – не удержалась от колкости Александра.
– Ну, знаете, мы, деревенские помещики, все эти тонкости не так блюдем, как городские, – извиняющимся тоном проговорил Полунин. – Прилично считается траур первый месяц носить, но потом уж кто как хочет, тем более летом…
– А вот, кстати, о приличиях, – задумчиво проговорила Александра. – Вам Зосимовна твердит, что неприлично оставаться наедине с Липушкой. Отчего же она так охотно оставила с ней господина Ского? Совершенно незнакомого, вообще случайного человека? И пригласила его пожить в доме, хотя видит его впервые? А сей господин весьма ловок в обращении с девушками, я таких навидалась в Нижнем! Остановят хорошенькую особу на улице, заговорят зубы, засыплют комплиментами… Тем, что потоньше в обхождении, букетик купят у цветочницы, а для простушек и леденец на палочке сойдет, потом в провожатые навяжутся, по пути примутся ручку пожимать или в плечико целовать, потом с этого плечика косыночку стянут, к шейке подберутся… а при этом такого наплетут, такого сладкого дурману навеют, что девушка увязнет в их речах, словно муха в паутине. Тут уж и до греха недалеко…
Полунин побледнел и произнес с отчаянием:
– Ну, пропал я, не видать мне Липушки, как своих ушей!
– Погодите, – строго сказала Александра. – Погодите впадать в тоску. Думаю, что дела ваши поправить можно, но сперва мне нужно посмотреть, что здесь и к чему творится. Может быть, не о чем и тревожиться, а может быть, нужно немедленно начинать действовать.
– И долго вы будете смотреть? – с надеждой воззрился на нее Полунин.
– Ну, я довольно приметлива, – усмехнулась Александра. – И соображаю быстро. Давайте завтра встретимся с вами в это же время в этом же месте. А теперь прощайте, мне пора идти. И вы тоже уезжайте домой!
– Прощайте, да хранит вас бог! – Полунин склонился к ее руке и снова полез в сиреневые кусты, за которыми, очевидно, пролегал его путь домой.
Александра поспешно пошла к дому, размышляя, что ее пребывание в Протасовке, пожалуй, окажется весьма интересным. Она вспоминала свою унылую нижегородскую жизнь, где самыми светлыми часами были те вечерние часы, которые она проводила в книжной лавке на Большой Покровской улице – у своей крестной матери. Та была замужем за книгопродавцем и частенько пускала великую книгочейку Сашеньку отвести душу в лавке после того, как оттуда уходили покупатели и приказчики. Чего только не читала там Александра! И античных мудрецов, и фривольные или чувствительные романы, и стихи Пушкина, которого обожала, и переводные новинки, и модные дамские журналы, и естественно-научные сочинения… Без преувеличения можно сказать, что все ее образование пошло из этих томиков в разнообразных сафьяновых или матерчатых переплетах. Она глотала книгу за книгой и с трепетом ждала той минуты, когда крестная приходила отпереть лавку и выпустить Сашеньку, чтобы возвращалась домой. Счастье тогда кончалось. Пора было перемещаться из разноцветного выдуманного мира в унылый живой. На улицах было уже темно, она бежала, прижимаясь к стенам и оградам, сторонясь каждого прохожего, порой слыша вслед оскорбительные выкрики (поздним вечером одинокая девушка казалась легкой, доступной добычей любителям случайных удовольствий), уповая только на бога, а в голове ее все еще кружились картины прочитанного, сцены невероятных приключений и страстных объяснений, прекрасные слова и образы, которых не отыщешь в повседневной жизни… Однажды крестная нечаянно заснула и забыла прийти в лавку и выпустить Сашеньку. Та провела ночь за книгами… может быть, то была самая счастливая ночь в ее жизни! Однако каким ужасным оказалось пробуждение, чтó обнаружила она, когда воротилась домой! Вся жизнь ее с тех пор совершенно переменилась, словно с ног на голову встала, а вот к добру или к худу это произошло – Александре еще предстояло понять.
…Она махнула рукой, словно пытаясь отогнать тяжелые воспоминания, и уронила в траву гребенку. Подобрала ее, стряхнула травинки, закрутила на затылке еще влажную косу, заколола ее – и услышала торопливую тяжелую поступь, которая уже была ей знакома.
Зосимовна возвращается! Лишний раз встречаться с ней у Александры не было ни малейшей охоты. Она прянула в окаймлявшие дорожку кусты, затаилась – и через миг мимо поспешно прошагала Липушкина нянька. Еще мгновение Александра размышляла: пробежать в дом, воспользовавшись минутой, когда Липушка окажется без своего Цербера, попытаться поговорить с ней, не опасаясь быть одернутой Зосимовной, – однако любопытство оказалось сильней, поэтому она тихонько выбралась на дорожку и бесшумно, потому что была босая, побежала за Зосимовной.
Та поспешно обогнула дом и подошла к конюшне. Приоткрыла дверь, позвала кого-то и тотчас подалась обратно, а вслед за ней вышел невысокий кряжистый парень, которому звание «конюх» пристало так же, как слово «дуб» пристало дубу. Он был чуточку кривоног, длиннорук и сам чем-то напоминал коренастого конька монгольской породы, тем паче что имел узкоглазую, татароватую, широкую физиономию.
Александра порскнула за куст – и вовремя, потому что Зосимовна повернулась к парню и грозно произнесла:
– Ну, Савелий! Надоел ты мне! Все, лопнуло мое терпение! Сулила я тебе, что при малой провинности в рекруты сдам при ближайшем наборе, а Агашку твою ненаглядную за Митьку горбатого отдам? Ну вот и настал час.
– Зосимовна! – ошеломленно простонал Савелий. – Матушка моя… да за что же такая кара смертная?!
Александра в своем укрытии покачала головой. Ай да Зосимовна! Ну сущая палачиха. Диво, что бедный парень вовсе мертвый не упал от таких страстей!
– Неужто не ведаешь? – ядовито спросила Зосимовна. – Не ведаешь, в чем провинился?
– Не ведаю! – всхлипнул Савелий.
– А помнишь, как пакет с почтой Федотке, сынишке кузнеца, отдал, а сам со своей портомойницей Агашкой любезничал?
– Да ты что, Зосимовна, рехнулась – за такую ерунду такую кару назначать?! – возопил Савелий. – Это ж из пушки по воробьям! Какая беда была в том, что почту Федотка принес?!
– Беда не в том, кто что принес, а в том, что ты из моей воли вышел! – грозно просвистела Зосимовна. – И за это придется заплатить! Клянусь, что свершу над тобой все, что обещала.
– А я к барышне в ножки… – дрожащим голосом, но все еще храбрясь, начал было Савелий, однако Зосимовна люто сунулась к нему всем телом:
– Нашел заступницу, дурак! Барышня-то из моей воли не выходит! Все сделает, что я ни велю!
– Зосимовна! – простонал Савелий и пал на колени. – Не погуби! Да я больше никогда!.. Назначь испытание – все сделаю, что велишь, только смилуйся! Мне ж тогда в омут головой легче…
– Назначь, говоришь, испытание? – глумливо проговорила Зосимовна. – Изволь. Но это уж в последний раз я тебе прощаю, запомни!
– Запомню! – слегка ожил Савелий. – Говори, делать что?
– Собирайся в дорогу! В дальнюю дорогу! – приказала Зосимовна.
– В какую еще дорогу?! – оторопел Савелий.
– Поедешь в… узнаешь там все про… а заодно побывай у… – понизив голос, говорила Зосимовна, и Александра с досадой нахмурилась: она мало что могла разобрать, потому что Зосимовна и Савелий перешли на шепот, и вскоре нянька поспешно ушла, а понурый парень побрел в конюшню.
– Вот же чертова Зосимовна! – сердито пробормотала Александра. – Опасна и хитра, ну сущая змеища!
– Змеища – она змеища и есть, – прозвучал рядом с ней мальчишеский голос, и Александра не выдержала и засмеялась: уж очень обитаемы оказались кусты в Протасовке!
– Эй, ты кто? – позвала она весело. – Выходи!
– Я Федотка, – отозвался голос, и уже знакомый читателю, но впервые увиденный Александрой белобрысый, конопатый мальчишка высунулся из зарослей и уставился на нее во все свои синие глаза.
– А я тебя знаю, – улыбнулся он щербато. – Ты барышни Липушки гостья. Это твое письмо я Зосимовне принес.
– Послушай! – догадалась Александра. – Не из-за этого ли письма весь сыр-бор разгорелся? Не из-за него ли Савелий пострадал?
– Из-за него, – солидно, по-взрослому кивнул Федотка. – Не сойти мне с этого места, коли не из-за него!
– Да, похоже, Зосимовна ни письму моему, ни мне самой не сильно рада, – задумчиво сказала Александра.
– Да кому она вообще рада? – хмыкнул Федотка. – Никому не рада. Никого не любит.
– Ну, барышню-то любит? – заикнулась Александра, но мальчишка решительно замотал кудлатой головой:
– Это пока барышня наша слово молвить поперек Зосимовны боится. А вот решится – ну, тут ужо пойдут клочки по закоулочкам!
– Да кто Зосимовна такая? – пренебрежительно фыркнула Александра. – Крепостная нянька, вот и все. Что это она у вас тут такую волю забрала?
– Нянька-то она нянька, а знаешь, как покойный барин ей доверял? Когда завещание писал, то заверительные подписи ставить позвал своего старого камердинера Феклиста, который его с детства обихаживал, и Зосимовну. Вот как доверял!
– И откуда ты такие вещи про господ знаешь? – удивилась Александра.
– Так ведь Феклист мой дед был, он перед смертью и рассказал. Только ты вот что, ты смотри не проговорись Зосимовне, что я об этом знаю, а то она меня со свету сживет. Ты ж видела, как она на Савку ополчилась. Но это еще что! Вот когда Любанька увидала, что Зосимовна в барском кабинете ночью шарится, и стала за ней подсматривать и попалась ей на глаза, тут что было! Любаньку мигом за вдовца Осипа Полуянова выдали, а у него пятеро детей! И всех из Протасовки на дальние пасеки выслали.
– Ну и жестокая она, вот злодейка! – от души возмутилась Александра. – А почему Зосимовна шарилась в барском кабинете? Искала что-то?
– Да шут ее знает! – пожал плечами Федотка. – Отомкнула барский письменный стол и давай бумажки в нем перебирать. Так Любанька говорила. Это еще месяц назад было, и с тех пор Зосимовна чуть не каждую ночь в кабинете шарится. Свеча, бывает, чуть не до утра горит. Конечное дело, никто не суется уже подсматривать, жизнь-то дороже!
– Да, забавные дела тут у вас творятся! – задумчиво протянула Александра. – А ведь, наверное, если бы Липушка замуж за господина Полунина вышла, он бы прищемил хвост этой змеище?
– Надо быть, – солидно кивнул Федотка. – Он своевольных дворовых недолюбливает. Да только Зосимовна барышню из своей власти не выпустит и воли ей никакой не даст. Видела небось, как Савка перед Зосимовной трясся? Так же и барышня наша перед ней трясется. Как будто Зосимовна тут госпожа, а Липушка наша – просто сенная девка.
– Но ведь это полное безобразие! – всплеснула руками Александра. – Надо что-то делать!
– Надо, – вздохнул безнадежно Федотка. – Да что тут поделаешь, надобно терпеть.
– Ну, знаешь, я не из терпеливых! – фыркнула Александра. – И не желаю, чтобы меня в сенную девку превращали. Я намерена с Зосимовной потягаться. Поможешь мне?
– А то! – радостно вскричал Федотка. – Конечно! А помогать-то в чем?
Александра немножко подумала, а потом сказала:
– Для начала хорошо бы узнать, куда и зачем она послала Савелия. Сможешь у него выспросить?
– А чего ж тут хитрого? – пожал плечами Федотка. – Подождешь, пока я в конюшню сбегаю?
– Ну, давай! – кивнула Александра. – Только смотри – одна нога здесь, другая там. Мне уже давно пора в доме быть. Не хочу я, чтобы Зосимовна меня разыскивать пошла.
– Сейчас! – пообещал Федотка и ринулся в конюшню, а Александра снова спряталась в кустах.
Откуда ни возьмись, выскочила красивая собака с крупной головой и плотно прилегающей шелковистой белой шерстью. Вокруг шеи шла рыжая полоса, напоминавшая ошейник. Какой причудливый окрас! При виде этой собаки Александра так и ахнула. Это была охотничья ищейка редкостной английской породы кламбер-спаниель. Как-то раз в Нижнем, в доме мужа своей крестной, Александра видела его друга, английского издателя и страстного охотника, который путешествовал по России. Он очень хвалился своей собакой, лучше которой никто не охотился на фазанов, кроликов и вальдшнепов. Однако собака его – вот точно такая, какую видела сейчас Александра! – замечательно приспособилась выискивать и русскую дичь. Умное выражение ее широкой морды очаровало Александру, которая вообще любила собак. Но хозяин говорил, что у кламбер-спаниелей замечательный нюх. Сейчас пес учует ее и поднимет шум…
Однако белая собака вела себя очень странно. Она моталась по кустам, рассеянно поводя носом, прошла почти вплотную к Александре, но даже не тявкнула. Может быть, она понимала, что девушка, сидящая в кустах, совсем не дичь, которую надо вынюхивать и поднимать, а потом подавать голос?
Ну что ж, собака была права, Александра никакая не дичь…
О проекте
О подписке