Люда начала медленно одеваться. Куда девалась вся та высокомерная, недобрая энергия, которой она так и обдала Валентину несколько минут назад, ворвавшись в кабинет и потрясая карточкой платной пациентки! Валентине даже послышалось долетевшее из коридора эхо небольшого скандальчика. Очевидно, Люда прорвалась на осмотр без очереди, убежденная, что ежели она платная, то ей все можно. Похоже, сейчас она безумно жалеет, что так поспешила.

Пока Люда одевалась, Валентина торопливо выписывала направления. Что бы эта девонька ни решила, рожать или аборт делать, анализы сдавать придется. Хотя никакого «или» тут быть не может, почти наверняка она решит прервать беременность.

Так, оделась. И вроде бы в глазах появилось осмысленное выражение. Но все еще растерянна. Уронила сумку, оттуда выпала и записная книжка, помада, ручка, еще какие-то мелочи. Валентина исподтишка наблюдала, как Люда медленно, будто во сне, собирает свои вещи.

Тянито какое-то, а не девка! Или правда такое уж сильное потрясение испытала?

– Да ты садись, Люда, – Валентина похлопала по стулу. – Значит, вот что, смотри. Это тебе направление на общий анализ крови и на RV. А это – на мочу. Причем в пятом кабинете, с восьми до десяти, только лучше прийти пораньше, потому что очередь тут собирается кошмарная. Поскольку ты не из нашего района, то все это тоже платное, как и визит ко мне. И заплатить за анализы лучше сегодня, чтобы завтра тебе две очереди не стоять – в регистратуру и в кабинет. Если есть побольше денег с собой, можешь сразу и за аборт рассчитаться, вперед, тогда тебя на какой-нибудь ближайший день сунут, вдруг там у них «окошко» найдется. Жаль, что ты ко мне чуточку раньше не пришла, успела бы на вакуумный, а теперь чистить придется. Ну ничего, все это в наше время с обезболиванием делается, не то что раньше – глаза на лоб лезли от боли! Я это удовольствие еще застала, успела. Ну, скажу тебе, если бы наши мужики этот кайф словили хоть разик, то вообще с сексом завязали бы!..

Валентина болтала, что только на язык взбредет, а сама одним глазом поглядывала в карточку, которую заполняла, другим же – косила на лицо Людмилы. Надо же, какая непроницаемая маска. Эти небольшие, очень темные глаза, тугие щеки, маленький, плотно сжатый рот… Мордовская, марийская, нет, скорее чувашская кровь. Выражение полного равнодушия на лице, особенно когда опущены глаза. Не поймешь, о чем она там на самом деле думает. Молчит, словно воды в рот набрала!

– Погодите-ка, – сказала вдруг Людмила. – Мне не надо направления. Я не пойду на аборт.

Ручка уткнулась в бумагу. Теперь Валентина уставилась на пациентку во все глаза:

– Рожать будешь, что ли? Серьезно?

Люда кивнула.

– Ну что ж, дело хорошее. А твой мальчик, он как, не будет против?

Маленький ротик слегка искривился в усмешке:

– Мой мальчик? Ничего себе, мальчик – ребенка заделал с одного раза!

Звучит грубовато, может быть, цинично, зато выражено точно.

– Ну, я хочу сказать, твой мужчина – он рад будет ребенку? – уточнила Валентина. – Ты ведь вроде бы не замужем? Может быть, вам с ним еще посоветоваться? Шаг ответственный, всю вашу жизнь переменит. Направления-то возьми, анализы все равно надо будет делать…

– Вы мне зря платный анализ выписали, – перебила ее Люда и отодвинула бланки. – Я теперь к другому доктору буду ходить, на другом участке. Бесплатно, потому что пока я живу без прописки, а теперь они меня пропишут, раз я беременная. И вообще, теперь они со мной по-другому будут говорить! Никуда не денутся. Так что я к тому доктору пойду, по месту жительства и прописки, он и даст мне новые направления.

Валентина растерянно моргнула. Эта девонька ей, условно говоря, в дочери годится, а отстегала словесно взрослую тетеньку-докторшу, будто малявку-неразумницу. С другой стороны, тетенька-докторша сама виновата: куда спешила с этими бланками? Надо было сначала поговорить с пациенткой. Нет, решила дать ей время прийти в себя. Но до чего же быстро она очухалась, эта Люда Головина! Крепкая барышня. Умеет держать себя в руках, и, надо полагать, не только себя. Видимо, ее мальчик (мужчина, конечно же, мужчина!) тоже пикнуть не смеет против ее решения. Ишь, как это прозвучало: «Теперь они меня пропишут, никуда не денутся! Теперь они со мной по-другому будут говорить!» Так и видишь за этим словечком «они» мальчика-мужчину и его мамочку, которой совершенно не по нраву вот такая сношенька – с угрюминкой, очень даже себе на уме.

И эту маму можно понять, ей-богу!

Валентина попыталась одернуть себя – дескать, твоя-то какая печаль? – но мысли не послушались.

Неужели Люда решила сохранить ребенка только ради прописки? Ой, да чего только не бывает в жизни! А потом, закрепив свои права, она примчится за направлением на аборт… Что ж, время у нее еще есть, аж два месяца. И можно спорить, что придет она «по месту жительства и прописки», уже готовая сделать аборт. У этой барышни, похоже, все наперед рассчитано. Довольно бесстыжая девка, если хорошенько подумать.

Ну и что? Вам-то какое дело до отсутствия или наличия у нее стыда, доктор Залесская? Клятву Гиппократа давали? Давали. «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного…» Ну так и молчите в тряпочку.

Валентина невольно бросила взгляд на противоположную стену. Вот она висит! В смысле, клятва, а не тряпочка. Роскошно изданный постер занимает изрядную часть стены и внушает глубокое уважение как самим своим видом, так и этим словосочетанием – «Клятва Гиппократа», да и общей витиеватостью текста. В принципе, наверное, это неплохо смотрелось бы в кабинете любого другого врача, только не гинеколога. Потому что там, в этой самой клятве, есть такие слова: «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не укажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария».

Пессарий – это расширитель для матки. Он применяется именно при абортах. И, строго говоря, в этом кабинете, как и вообще во всех гинекологических кабинетах мира, непрестанно нарушается клятва Гиппократа. Ведь десятки женщин получают здесь хоть и не пессарий конкретно, а все же направление на аборт. Получают просимое «смертельное средство» для уничтожения плода.

А между прочим, Люда Головина, которая так не нравится доктору Залесской, не просит у нее «абортивного пессария». И, может статься, никакой аферы она не затеет, ребенка все же оставит и будет ему самой что ни на есть заботливой мамой!

Люда зыркнула своими темными глазками, и Валентина сообразила, что молчание несколько затянулось.

– Ну что ж, договорились, встретимся через недельку. Тогда на сегодня все? Можешь идти. До свидания, желаю тебе удачи – и твоему ребеночку.

Люда и бровью не повела, не то чтобы спасибо сказать.

– Тут откуда-нибудь позвонить можно? – спросила безразлично. – Из регистратуры или еще откуда-то?

Ага, так тебя кто-то и пустит звонить из регистратуры!

– Возле гардеробной автомат на стене. Бесплатный, – сухо сообщила Валентина. – Кстати, там кто-то еще есть, в коридоре? Или кончилась очередь?

– Нет, – брезгливо поджала Люда и без того крохотные губки. – Чурки какие-то сидят.

И, не прощаясь, выплыла из кабинета.

На пороге немедленно возникли две женщины. Черноволосые, черноглазые, смуглые, крепенькие такие. Азербайджанки, понятно. Чурки, это ж надо! Видали националистку? А сама она кто, эта Люда Головина? Если уж рассуждать с точки зрения великорусского шовинизма?

Валентина покачала головой. Надо же так завестись из-за какой-то дуры?! А впрочем, уже без десяти семь, прием кончается. Устала до предела, вот и реагирует на все так болезненно. Сегодня тетки валом валили, даже чайку глотнуть было некогда.

– Дамы, а вы почто вдвоем? – спросила уныло. – Приму я вас, приму обеих, только давайте не сразу, а в порядке очереди.

– Да она не понимает по-русски, – усмехнулась одна из женщин, бывшая повыше ростом. – Недавно тут живет, всего месяц какой-то.

– А вы кто? Родственница?

– Нет, я у ее мужа работаю. Фрукты-овощи, понятно?

– Понятно, – вздохнула Валентина. – Значит, будете переводчицей?

– Ой, ну какая из меня переводчица? – всплеснула руками продавщица. – Я сама молдаванка, по-ихнему два слова знаю. Объясняемся с ней на пальцах.

– Тогда зачем пришла? Иди, в коридоре подожди. На пальцах я и сама сумею – хоть по-азербайджански, хоть по-молдавски, – зевнула Валентина и сделала вид, что задирает халат: – Давай раздевайся, подруга, поняла?

Азербайджанка испуганно на нее покосилась и начала расстегивать платье на груди.

– Да не надо! – досадливо сморщилась Валентина. – Только снизу!

Она опять потрясла полами халата. Лицо женщины прояснилось, она задрала длинную юбку и принялась стаскивать толстые колготки.

– Ну вот, видишь? – победоносно глянула Валентина на переводчицу. – Нашли общий язык. Так что топай, посиди за дверью.

– Не могу, – вздохнула та. – Меня муж ее попросил в кабинете побыть. У них нельзя женщине одной ходить к врачу.

– Убиться! – удивилась Валентина. – Так ведь я тоже женщина!

– Ну и что? Ты не мусульманка.

– Это правда, чего нет, того нет, – хохотнула Валентина. – Кстати, а с каких пор молдаване стали мусульманами?! Или ты сменила веру?

– Да я отродясь некрещеная! – захохотала смуглянка-молдаванка.

– Никакой логики у этих исламистов, – покачала головой Валентина. – Ладно, сиди, раз такие дела. Вон там, на кушетке, присядь. А ты, моя красавица… как ее зовут, кстати?

– Гуля.

Женщина, которая стояла, неловко прижимая к себе цветастый подол длинного платья, встрепенулась.

– Пошли, Гуля! – ласково похлопала ее по плечу Валентина. – Вон туда забирайся – и ноги врозь. Поняла? Ну, какая умница! Тихо, тихо, сейчас мазок возьму. У тебя месячные когда были?

Азербайджанка смотрела испуганно.

– А как нам такие тонкости узнать? – обернулась Валентина к переводчице. – Явно беременность, по-моему, три недели, но насчет месячных как уточним?

– Да я сейчас у ее мужа спрошу, – подскочила та с кушетки. – У них всегда все знают мужья. – И выметнулась за дверь.

– Везет бабам! – вздохнула Валентина. – Мужья все знают, думать не надо, знай по сигналу падай в койку, а потом рожай… У тебя дети есть? Сколько детей?

То, что азербайджанка рожала, вдобавок не единожды, видно было, как говорится, невооруженным глазом. Но сколько раз конкретно?

– Пятнадцатого января месячные прошли! – влетела в кабинет переводчица. – Муж сказал. Он календарик ведет.

– Да ты что?! – обернулась Валентина. – Чего только не бывает на свете, да? А детей у них сколько? Спроси у мужа.

– Это я и так знаю, – кивнула переводчица. – Здесь, в Нижнем, двое с ними живут. И двое там, в ихнем ауле, или как его там. У мамаши мужа под присмотром.

– Понятно. Короче, барышня беременна, это раз. Второе – у нее инфекция какая-то, думаю, трихомоноз, надо подлечиться. – Валентина выбросила в ведро очередную пару перчаток. – Подождем, конечно, анализов, тогда и поговорим конкретно. Не знаешь, они ребенка оставлять думают или как?

– Разумеется, оставлять! – всплеснула руками переводчица. – Аллах не велит аборты делать, вы что, не знаете?

– А, ну да… – Валентина зевнула, даже не пытаясь прикрыть рот. – Пардон. Еле живая к концу приема. Давайте, девочки, приходите завтра с утра на кровь и все такое. А послезавтра мазок будет готов – тогда скажу, как лечиться. Понятно? Ну, пока!

– До свиданья, – сказала молдаванка.

Азербайджанка молча поклонилась в пояс.

– Ишь ты! – изумилась Валентина. – Ну, с богом. То есть с Аллахом!

Наконец-то ушли. Похоже, на сегодня все. Отмучилась, доктор Залесская!

Нет, кто-то еще ломится в дверь… Слава те, это всего лишь уборщица.

– До свиданья, тетя Галя, я помчалась! – Валентина выхватила из шкафа шубку и в самом деле побежала по коридору. Пусто, все уже ушли, как нормальные люди, она одна сегодня досидела до закрытия консультации и даже после оного. А это кто притулился под окошком?

Впрочем, в эту минуту Валентину гораздо больше интересовала не примостившаяся у подоконника фигура, а дверь дамского туалета. Но, выйдя оттуда через несколько минут, она вновь покосилась на женщину. Что-то в ней было знакомое…

Стоп, да это же та суровая барышня – Люда Головина!

– Ты чего тут засиделась? – удивилась Валентина. – Ждешь кого-то?

– Да. – Люда медленно поднялась со стула. – Я вас жду.

– Меня? – вскинула брови Валентина. – А что такое? Мы что-то забыли? Или решила все же взять направления на анализы? Может, и насчет аборта…

– Нет! – резко качнула головой Люда. – Я просто… Можно, я с вами немного пройдусь, а? Вы на остановку? В верхнюю часть едете? Я вас только чуть-чуть провожу. Пожалуйста!

В ее ровном, пожалуй, даже монотонном голосе прорезались вдруг умоляющие, истерические нотки, и Валентина спрятала раздражение в карман. Видимо, с этой угрюмой, уверенной в себе особой не все так просто, как казалось. Похоже, она чего-то боится.

Ну, в общем-то это объяснимо. Барышня переоценила свою крутизну. Ее «мальчик-мужчина» определенно будет настаивать на аборте, да и его мама, факт, в стороне не останется. Особенно если натура потенциальной «сношеньки» ей известна и она подозревает, что здесь имеет место быть не безумная страсть, а вполне трезвый расчет. Наверное, эта Люда позвонила своему парню – сообщить радостную, так сказать, новость, а трубку схватила потенциальная свекровь и отвесила что-нибудь этакое… Типа – убирайся со своим ублюдком в свою Тмутаракань, или откуда ты там взялась. Сердитые мамы умеют сказануть, что да, то да!

Между тем они с Головиной уже вышли из дверей консультации, спустились с крыльца и осторожно побрели по тропе через двор. Этот глагол для обозначения процесса движения был самым точным, поскольку в начале марта, когда беспрестанно чередовались оттепели с похолоданиями, тропа покрылась настывшими колдобинами, в темноте неразличимыми. Со стороны передвижение по ней напоминало култыханье каких-то калек, у которых ноги разной длины. Валентина могла об этом сказать с уверенностью, потому что не единожды наблюдала из окошка аналогичное култыханье. Вообще-то она была даже рада, что Люда Головина внезапно навязала ей свое общество. Вдвоем, сцепившись под ручку, преодолевать эту полосу препятствий было куда легче, чем в одиночку. И все равно они еле ползли – и это при том, что обе были в сапогах на низком каблуке. Иначе тут и впрямь калеками стать можно в два счета. Строго говоря, свои красивые итальянские сапожки Валентина перестала носить зимой именно в целях ногосбережения.

За все это время Люда не проронила ни слова. Возможно, оттого, что идти было тяжко и скользко, она просто сосредоточилась на пути, а может быть, ей нужно не столько поговорить, сколько просто помолчать рядом с кем-нибудь доброжелательным, а если и не слишком доброжелательным, то хотя бы не осуждающим.

Да ради бога! После пяти часов непрестанной говорильни Валентина молчала с наслаждением! Если б еще ноги не разъезжались каждую минуту, совсем славно было бы.

Но все на свете имеет конец, и тропа, конечно, тоже должна была когда-нибудь закончиться. Валентине и Люде осталось только преодолеть некий бруствер, еще месяца два назад собранный на обочине дороги бульдозером, расчищавшим проезжую часть после очередного снежного заноса, на которые так щедры нижегородские небеса. Городские власти, которые пешком, как известно, не ходят, о пешеходах практически не заботятся, бруствер никуда не убрали, и в нем было за это время протоптано несколько более или менее труднопроходимых тропинок.

Обычно здесь горел уличный фонарь, который несколько облегчал выбор пути, однако нынче, как нарочно, света не было. Должно быть, фонарь перегорел. Валентина только хотела выразиться на эту тему, как вдруг их просто-таки залило ярким светом. Зажглись фары автомобиля, стоявшего неподалеку.

Это было очень кстати, поскольку высветилась каждая выбоина в пресловутом бруствере, он перестал казаться таким уж неодолимым, а переход через него – опасным и пугающим. Валентина с прицепившейся к ней Людой взобрались на верх сугроба и только собрались сойти с него, как фары погасли и темнота от этого показалась словно бы в три раза гуще.

– Да что?! – возмущенно выдохнула Люда, но тут же ноги ее подогнулись, она качнулась, заваливаясь назад, и начала падать вниз, стаскивая заодно и Валентину, которая пыталась удержать ее. Не удалось: было слишком скользко, и они упали обе – упали тяжело, болезненно, так, что у Валентины даже дух перехватило от удара спиной, и она какое-то время не могла не только шевельнуться, но даже и голос подать. Она увидела, как снова вспыхнули фары, потом раздалось урчание мотора, и на краткий, но жуткий миг Валентине показалось, что автомобиль сейчас наедет на них с Людой, распластанных на оледенелом тротуаре, однако фары погасли, рокот мотора отдалился, и она поняла, что автомобиль уехал.

«Вот же мерзкая тварь, – подумала с усталой ненавистью. – Увидел, что две женщины упали,