Так и день прошел. Близился вечер, и Галина, которой поесть за весь день никак не удалось, а в туалет получилось выбраться только два раза, и то лишь потому, что продавщица из «Домашнего текстиля» согласилась присмотреть за отделом, порадовалась, что наконец-то день закончился. А завтра у нее выходной.

Покупатель, как всегда, шел разный. Кто лез за кошельком, едва ногу сунув в ботинок или сапог. Кто долго и нудно примерял то одну, то другую пару. Особенно одна китаянка Галину достала. Главное, чего сюда приперлась? Шла бы к своим китаезам на Амурский бульвар. Нет, притащилась аж на Судоверфь…

Рожа, конечно, еще та. Вся раскрашенная! Снизу густая побелка, по ней намалеваны глаза, щеки, губы. Жуть, короче. Всего в городе наглядишься, но такой рожи Галина еще не встречала. И была эта китаянка исключительно хорошо одета. Пальто белое с каким-то невиданным мехом в черных кисточках, сапоги и сумка змеиной белой кожи. Наверное, кожа искусственная, продавщица даже мысли не допускала, что натуральная, но все равно – супер!

Галина почему не сомневалась, что на китаянке все искусственное надето: человек, который может позволить себе все натуральное, вряд ли припрется на Судоверфь и самозабвенно будет мерить сапоги из кожзама, не гнушаясь уцененкой!

Галина хотела было показать ей те итальянские, которые хозяйка велела за прежнюю цену продавать, однако засомневалась. И вдруг китаянка сама приметила лиловую изящную коробку.

– А там у вас что? – показала пальчиком с длиннющим алым ногтем.

Галина завистливо взглянула на ноготь. У нее у самой ноготочки были слабенькие, хрупенькие, чуть что – обламывались, поэтому она их стригла чуть не до мяса и еще подпиливала. Хозяйка сто раз говорила, что продавец Галина хороший, но ее неэстетичные пальцы весь вид портят, надо, мол, гелевые ногти нарастить, но у Галины руки все не доходили, да и денег было жалко. Это ведь как наркотик – гелевые ногти, их надо все время наращивать, кто-то на экстази садится, а тут на акрил подсядешь. Никаких денег не хватит! И снова она подумала: почему эта китаянка, если не богатая, то явно очень зажиточная, притащилась на второразрядный рынок?

– Ну что, язык проглотила? – рявкнула между тем покупательница, и Галина спохватилась, что задумалась не о том.

– Это итальянские сапоги, фирменные, скидки на них нет, – проговорила она, не скрывая мстительной нотки в голосе, совершенно уверенная, что намазюканная китайская физиономия сейчас изрядно полиняет от разочарования, однако та расплылась в улыбке:

– Итальянские? Почем?

– Пять тысяч, – с еще более мстительной интонацией выпалила Галина, и опять вышло, что зря старалась.

Китаянка снова улыбнулась:

– Ну, наконец-то хоть что-то путевое. Чего ж ты мне кожзам подсовывала? Какой размер?

– Как раз ваш тридцать шестой, – засунула в карман гордость Галина и открыла коробку, а сама отошла к другим покупателям.

– Отличные сапоги, – довольно сказала китаянка. – Наверное, я их возьму.

Галину опять стали рвать на части, несколько раз она, конечно, поглядывала на китаянку, а все же пропустила момент, когда лавочка, на которой та сидела, вдруг оказалась пустой.

Галина так и замерла, зажав в руке не отданную покупателю сдачу. Окинула взглядом палатку… Нет китаянки! Исчезла! А вместе с ней пропала и коробка с сапогами!

С теми самыми, итальянскими. Которые без скидки!..

Галина метнулась было к двери, но покупатель ухватил ее за рукав:

– Эй, вы куда? А моя сдача?

Она сунула ему деньги, руки так тряслись, что купюры рассыпались, мужик начал лаяться, но Галина ничего не слышала – выскочила из палатки, бросилась туда-сюда и обмерла, увидев китаезу в белом, которая неторопливо удалялась по дорожке между рядами палаток. А под мышкой она совершенно бесстыже держала лиловую коробку с итальянскими сапогами!

– Стой! Куда! Отдай! Держи! – бестолково завопила Галина, кидаясь было вслед, но тут же тормозя на месте, потому что в такой ситуации можно одну пару вернуть, а десять потерять, народ нынче ушлый пошел, ни стыда ни совести, все живенько растащат, а ей плати… да не расплатишься ведь! – Милиция… кто-нибудь… украла! Она сапоги украла! Держите ее!

Китаянка воровато обернулась через плечо и увидела мечущуюся Галину. И вдруг… отшвырнула коробку и… пустилась наутек!

Честное слово.

Краденое бросила – и дала деру!

Галина в первую минуту подумала, что коробка пустая, что сапоги китаеза умудрилась в свою белую сумку запихнуть, но нет! Они, родимые, вывалились вместе с шелковистой бумагой, в которую были обернуты! И даже запасные набойки выпали на землю!

Галина не могла с места двинуться. Надо было бежать, подбирать добро, но она стояла столбом, словно картина, виденная ею – сапоги, валяющиеся на грязном асфальте, – могла сама убежать, испугавшись ее радости.

– Света! – крикнула она наконец, и продавщица из «Домашнего текстиля», для которой день сегодня был пустым и скучным, выглянула из своей палатки. – Свет, присмотри за моими!

Та понятливо кивнула и отправилась «приглядывать», а Галина на рысях понеслась к брошенным сапогам. Оказалось, они валяются дальше, чем ей померещилось, и она вдруг поняла, что китаянка вполне могла с обувью удрать – если бы захотела. Галина бы ее не догнала, а охранников нигде и в помине нет. Как всегда, они только и знают, что деньги с владельцев палаток драть. Рэкетиры какие-то, а не охранники!

Да, китаянка могла удрать с сапогами. Но предпочла их бросить. Почему?

Наверное, подумала Галина, потому что больно уж рожа у нее приметная. И одета так, что за версту в глаза бросается. Небось побоялась, что Галина опишет ее милиции, и решила убраться подобру-поздорову, справедливо рассудив, что несчастная продавщица будет до такой степени счастлива вернуть товар, что не станет поднимать шум

Правильно рассудила! Умная баба, что и говорить, – даром что китаеза! С такой рожей, в таком прикиде ее непременно нашли бы и задержали. Ради каких-то сапог, пусть даже и итальянских, рисковать угодить в тюрьму? Нет, правильно сделала эта намазюканная. Но если она попадется Галине еще хоть раз… Ну вот пусть только попадется! Галина эту мымру навеки запомнила, на-ве-ки!

Продавщица вернулась в палатку, прижимая к груди коробку, куда на ходу запихивала сапоги. Подбирая их, она заметила красный ноготь, валявшийся на затоптанном бетонном полу. Ха! А ноготочки-то у китаянки оказались пластмассовые, дешевенькие, накладные! Самое бы то ей кожзам носить, с подобными-то ногтями! От такой мысли настроение Галины еще раза в два улучшилось.

Она не знала, что полчаса назад, как раз когда китаеза примеряла «итальянский эксклюзив», был убит один из iron butts.^[8] Впрочем, Галина не знала даже, что эти слова означают.

Да если бы и знала? Ну что ей за дело до какого-то придурка в кожаной куртке?!

* * *

Его нашли в подъезде. Он лежал около мусоропровода, свернувшись калачиком и подложив под щеку одну руку. Вторая была откинута ладонью вверх. Лицо его было спокойным, как у спящего. Ольга Ивановна сначала и решила, что парень спит. Порою, в стужу, в подъезд, непонятным образом преодолевая домофонную преграду, проникали-таки бичары, которых, несмотря на диктат Центрального телевидения, Ольга Ивановна никак не могла приучиться называть бомжами. На самом деле это, конечно, одно и то же, но бичами бездомных бродяг зовут только на Дальнем Востоке. Бич, bichmen – береговой человек, иначе говоря, безработный моряк. Постепенно это прозвище перешло на всех побродяжек: в словаре появилось слово «бичиха» – женского рода – и «бичара» – имеющее отношение к представителям обоего пола.

Это, собственно, реплика, как говорится, в сторону: Ольга Ивановна на лингвистических деталях не зацикливалась, она просто отметила – вот, мол, еще один бичара спит. Два часа назад, когда она возвращалась из магазина, его не было, а сейчас залег, однако бич нынче прикинутый пошел, куртка еще очень даже ничего, – дама высыпала мусор из ведра, осторожно, чтобы не попасть на спящего, она была снисходительна к слабостям ближних своих, – и пошла домой.

Это было вечером. Ольга Ивановна рано легла спать, а среди ночи ее разбудил настойчивый звонок в дверь.

Глянула в «глазок» – на площадке маячит человек в милицейской форме и требует открыть. Ольга Ивановна спросонок ужасно перепугалась, вспомнила какой-то сериал, в котором вот так к одинокой старушке ворвался оборотень в погонах, и собралась было потребовать предъявить документы, как вдруг увидела, что «оборотень» звонит и в другие квартиры, и двери их отворяются. На полутемной площадке (лампочка вчера перегорела, и пока что никто не успел проявить сознательность и новую вкрутить) сразу стало светлее. Вышли Павла Николаевна и Павел Николаевич (да, вот так чудно звали супругов Скобликовых) в одинаковых махровых халатах, вышел Сережка Поваляев в незастегнутых джинсах, под которыми, кажись, ничего не было (Ольга Ивановна быстренько глянула и поджала губы, чтобы не сплюнуть), ну, коли так, и сама Ольга Ивановна выползла на площадку, как всегда, придерживая халат на груди и на подоле, там, где пуговицы оторвались, и, как всегда, поругав себя за забывчивость: ну когда соберется пришить, в самом-то деле?!

– Доброе утро, то есть ночь, – неловко пожимая плечами, сказал «оборотень». Был он, между прочим, ни на какого оборотня не похож: симпатичный светловолосый парень, а при нем штатский – с темными волосами, но тоже молодой и ничего себе (Ольга Ивановна подумала, что ей все молодые, что парни, что девчонки, кажутся симпатичными… небось это возрастное! Да и Сережка Поваляев тоже очень даже славненький на мордашку был бы, кабы не водил к себе невесть кого по ночам и штаны почаще застегивал, когда на люди выходит). – Извините, граждане жильцы… а в этой квартире почему не открывают, не знаете? Кто там живет?

– Хорошее дело! – буркнул Поваляев. – Людей среди ночи будить, чтобы спросить, кто в пятнадцатой квартире живет!

– Да уж, – пробормотала Павла Николаевна. – В ЖЭУ узнали бы или у участкового. И уж не ночью, конечно.

– Мы вам все объясним, – улыбнулся темноволосый штатский. – Только ответьте насчет проживающих в этой квартире.

– Ну, вообще-то, – уже миролюбивей заговорила Павла Николаевна, – там жила женщина одна, Наталья Петровна Болдырева, но она к сестре в Благовещенск переехала, детей ни у той, ни у другой нет, вот они и решили вместе жить, а квартиру Наташину сдавали. Ее сняла женщина какая-то, да мы ее и не видели. Может быть, она тоже сразу сдала квартиру кому-то еще, потому что пару раз мелькала тут какая-то китаянка – высокая, полная. Но именно что мелькала. Можно сказать, никто тут и не живет.

– Не живет… – задумчиво повторил темноволосый. – Да, я не представился – следователь Панкратов, зовут Александром Александровичем. Это наш сотрудник Казик Игорь Олегович, – кивнул он на светловолосого в форме, после чего оба достали удостоверения и помахали ими перед заинтересованными лицами. Ольга Ивановна разглядеть в «корочках» ничего не успела, но не слишком обеспокоилась, потому что у Павлы Николаевны был не глаз, а подлинный алмаз с лазерным прицелом, и если на ее остроносом лице беспокойства не выразилось, выходит, и в самом деле беспокоиться не о чем: и удостоверения подлинные, и следователи настоящие.

– Значит, ситуация такая: в вашем подъезде около мусоропровода обнаружен труп. Поступил звонок от жильца из квартиры номер одиннадцать. Он поздно возвращался домой, видит, кто-то лежит, решил, что бич нашел себе место для лежки, не стал его, по человеколюбию своему, беспокоить, но случайно об его ногу споткнулся и обратил внимание, что она – как деревяшка. Экспертиза покажет, как давно убит этот человек…

– Убит?! – так и ахнули все, кроме Ольги Ивановны: у нее перехватило горло от догадки: да ведь она видела труп этого убитого бича… еще днем видела, да и все другие его небось видели, все мимо мусоропровода проходили и так же, как она, решили, что отдыхает бродяга… не стали его гнать по добросердечию, а оно ведь вон как вышло! Оно вон как!

Точно, все жильцы человека на площадке видели: постепенно Панкратов это из всех вытянул. Но не все приняли его за бича.

– Какой он бич? – хмыкнул Сережка Поваляев. – Одет нормально, что, не заметили, какие у него джинсы? Куртка кожаная, вполне приличная, не фонтан, но тоже ничего. Неужели ж он ее на помойке подобрал?

– Ох, да в наше время чего только не выбрасывают на помойку! – вздохнула Павла Николаевна. – Те, которые богатые, они же вещи совсем не ценят!

В самом деле… Та же Наталья Петровна Болдырева, когда к сестре переезжала, столько добра в мусорные ящики в соседнем дворе снесла! Ольга Ивановна к ним потом прогулялась, посмотрела… ну, и прихватила кое-что. А почему бы не прихватить? Если Наталья выбросила – значит, вещи ей не нужны. А вещи у нее хорошие были, может, и не модные, но добротные, и вообще – к чему людям в возрасте за модой гнаться?

– Ну, вряд ли это с помойки, – сказал Панкратов. – Надо уточнить, конечно, но одежда на убитом явно не с чужого плеча.

– Убили, е-мое… – пробормотал Сережка. – И что, его зарезали? Застрелили? Хотя нет, наверное, выстрел слышен был бы…

– Тем не менее его именно застрелили, – сказал Панкратов. – И, судя по вашим словам и общему удивлению, выстрела никто не слышал?

Все начали ретиво качать головами: нет, мол, не слышали, ничего не слышали, иначе, конечно, сообщили бы.

Собственно, Панкратов этому не удивился: по раневому отверстию на теле трупа и без экспертизы было понятно, что стреляли в упор из пистолета с глушителем. Характерный хлопок мог быть услышан, конечно, но не был: среди дня и дома-то никого не оказалось. Нет, конечно, кто-то все же находился дома – тот, кто убил этого могучего высоченного парня по имени Алексей Алексеевич Семикопный: во внутреннем кармане куртки нашлось водительское удостоверение, а больше ничегошеньки – ни копейки, ни рубля, ни пластиковой карты, ни даже носового платка. Видимо, обобрали. Удостоверение то ли не заметили, то ли не сочли заслуживающим внимания.

Ну что ж, меньше хлопот с идентификацией трупа.

– Послушайте, – сказал Павел Николаевич, – а почему вы именно нас опрашиваете? Или с соседями с других этажей уже поговорили? Ну, к примеру, с третьего? Ведь, если парень этот лежал мертвым между третьим и четвертым этажом, логика подсказывает, что его убили или на нашем, или на третьем.

И победоносно огляделся.

– Логика правильно подсказывает, – кивнул Панкратов. – Конечно, мы поговорим с вашими соседями, но дело в том, что… Никто из вас внимания, наверное, не обратил, а между тем… – И он показал на коврик, лежавший под дверью пятнадцатой квартиры, где некогда жила Болдырева.

Коврик был старенький, плохонький, вытертый, в незапамятные времена сплетенный из разноцветных тряпочек, а теперь какой-то неопределенно темно-грязный. Он лежал небрежно скомканным, а когда Панкратов его чуть сдвинул, оказалось, что он прикрывает небольшую лужу крови. Ну, лампочка на площадке не горела, как уже было сказано, поэтому раньше никто ничего не заметил.

Женщины взвизгнули. Павел Николаевич охнул.

– Та-ак… – протянул сдавленным голосом Сережка. – Значит, здесь его застрелили, а потом уволокли к мусоропроводу и пристроили в позе спящего? Но странно, что крови довольно мало и здесь, и на лестнице вроде нет… во всяком случае, я не видел, а кто-нибудь видел?

Скобликовы и Ольга Ивановна в один голос подтвердили, что никаких кровавых пятен не заметили.

Панкратов снова кивнул. Он им верил. Убийца Алексея Семикопного был весьма хладнокровен и расчетлив. Кроме того, он обладал недюжинной силой. Он внезапно выстрелил в сердце парню, конечно, не ожидавшему, что его станут убивать, немедленно подхватил падающее тело и буквально одним прыжком оттащил его к мусоропроводу. И успел уложить в позе спящего, да еще и заткнул при этом рану толстым, видимо, заранее приготовленным тампоном. И это средь бела дня! Вероятно, убийца очень хорошо знал, что в такое время подъезд практически пуст. Видимо, именно потому он и запланировал убить Семикопного именно днем, чтобы обеспечить себе алиби.

Панкратов не сомневался, что имеет дело с тщательно спланированным убийством. При свете фонарика он уже разглядел на одной ступеньке мелкую, почти невидимую россыпь кровавых капелек. Все-таки убийце не удалось вовсе оберечься, кровь из раны текла. Наверняка можно будет найти следы и вытертой крови. Но то, что больше всего ее под дверью пятнадцатой квартиры, свидетельствовало, что Семикопный шел именно сюда. Он позвонил или постучал, ему открыли – и прикончили выстрелом в упор. Его ждали. Его ждал кто-то из тех, кто снимал эту квартиру, а может, просто близкий к ним человек, который мог забрать ключ у временных жильцов. Семикопного готовились убить. Каким-то образом заманили сюда – и убили. Все продумано, все рассчитано… Все сделано очень чисто!

Одно беспокоило Панкратова в этом «чистом» убийстве: лужа под дверью. Человек, который тщательно затирал брызги на лестнице, почти не позаботился о том, чтобы скрыть лужу под дверью. Бросил на нее половичок, ну и что? Чистая случайность, что никто из соседей крови не увидел. Убийца, каким уже представлял его себе Панкратов, не мог допустить такой небрежности. То есть сначала он приготовился тщательно замести следы, а потом плюнул на это дело. Почему? Или его что-то спугнуло?

Может быть. А может, он просто не сомневался, что его никто не найдет.

Панкратов нахмурился. Погано, если так… очень может быть, что он не имеет никакого отношения ни к сдаваемой квартире, ни к ее жильцам. А если так, искать его придется долго. Очень долго. И не найти никогда.

В самом деле, куда уж поганей!

И все равно – необходимо проверить тех, кто эту квартиру снимал, круг знакомых, знакомых их знакомых… Кто-то из них связан с Семикопным. Значит, нужно найти, каким образом связан. То есть жизнь Алексея Семикопного должна предстать перед следователем Панкратовым как на ладони. Ее придется прочитать, как книгу, чтобы найти того, кто поставил в конце этой книги свинцовую точку.

«Если бы я был писателем, – с иронией подумал Панкратов, – я бы фигню про свинцовую точку непременно записал бы в блокнотик. У меня и блокнот есть… Только не для того, чтобы красивенькие фразочки записывать, а чтобы работу работать».

– Извините, позвольте, я запишу ваши имена-отчества и фамилии, – вежливо сказал он, доставая пресловутый блокнот и поочередно оглядывая собравшихся на площадке. И тут, совершенно не к месту, Панкратов вспомнил, что фразу про свинцовую точку он вовсе не выдумал, а в незапамятные времена вычитал у Вадима Кожевникова в его книге «Щит и меч».

Непонятным образом настроение, и без того бывшее дурным, еще больше испортилось.

* * *