Читать книгу «Большая книга ужасов – 63 (сборник)» онлайн полностью📖 — Елены Арсеньевой — MyBook.
cover

«Да брось! – шепнул мне в ухо тот же голос, который недавно называл меня дураком и гнал прочь. – Зато ты от них избавишься. Навсегда!»

Голос врал! Никогда бы я от них не избавился! Они бы снова и снова возвращались к нашему дому и выли под окнами своих бывших квартир. И жались бы к ногам своих родителей, когда те выходили бы во двор. А те гнали бы их прочь, даже не подозревая, кого гонят!

А если бы я встречался им на улице, они мчались бы за мной и норовили укусить, даже загрызть насмерть. И может быть, однажды им это бы удалось.

И это было бы справедливо. Потому что я мог их спасти, но не спас.

Но как их спасти?! Как остановить?! Если бы я начал рассказывать про то, что это за кошка, они бы просто со смеху перемерли. Они бы меня ни за что слушать не стали! И кошку прогнать мне бы не удалось. Такая уж это была кошка!.. Я мог бы, наверное, обозвать их как-нибудь отвратительно, чтобы они разозлились и кинулись за мной! Увести их из парка! Но я точно знал – не знаю почему! – что они не уйдут. Кошка – ага, кошка, она такая же кошка, как я хомячок! – держала их крепко. Она бы их всяко заставила под веткой пролезть. А ветка-то была не простая…

Я знал, что ребята видят просто сухой толстый сук. Местами покрытый корой, местами голый, ободранный. А я видел… а я видел, что ветка вся оплетена какими-то нитками, сухими травами, корешками какими-то… В этих оплетках все дело и было!

Я это мог разглядеть. Ребята – нет.

Что делать? Как их остановить?

Броситься на ветку, попытаться ее сломать? Не получится. У меня – такого, какой я сейчас, – не получится! Я не справлюсь с колдовством.

Я должен был стать другим!

Я не хотел, честно, я этого не хотел! Но просто не мог ничего с собой поделать! Это было сильнее меня!

Я сорвал с руки повязку, вцепился пальцами в ту рану, которую нанесли мне волки, бросившиеся из книжки дяди Вади, с тринадцатой страницы, но тут же спохватился.

Теперь я наконец-то вспомнил, как разорвал пижамные штаны. Но ночью мне все же удалось не выбраться из дому… Именно потому, что я штаны так и не сбросил с себя, я и не стал тем, кем мог стать. Часть одежды – резинка пижамных штанов – меня держала. Ночью я был еще слабым и плохо соображал, что делаю. По неопытности!

А сейчас… сейчас во мне пробудились какие-то… знания? Нет, лучше сказать – инстинкты.

Итак, сначала надо раздеться. Совсем! И поскорей! Время терять нельзя!

Я огляделся – и опрометью кинулся на детскую площадку. Она вся заросла крапивой, особенно густо – деревянная горка. Я вломился в крапиву, не чувствуя ожогов.

Нормальненько… Раньше я бы от боли ревел громче сирены! А сейчас – нет…

Под горкой – я это помнил еще с тех пор, как сам с этой горки катался с прочей малышней, – была такая крошечная каморка. Типа, домик для малышни. Но там никто никогда не играл – из-за крапивищи. Я влез туда, сорвал с себя одежду, швырнул в угол – и снова запустил пальцы в серую шерсть, которая выросла внутри моей раны.

Ох, как же мне стало больно!.. Я застонал, завыл… Но я должен, должен был вывернуться из своей кожи! Иначе… я точно знал, что иначе Сашка и Пашка, Валя и Люда никогда не вернутся домой.

Я их терпеть не мог. Они были мои враги! Я их, честно, иногда ненавидел даже!

Но я не мог их бросить, не мог!

Поэтому я, завывая от боли, выворачивал свою кожу дальше и дальше, и серая шерсть все больше покрывала мое тело. Она была еще влажная, но высыхала и топорщилась на глазах.

Серая, жесткая, с белыми пятнами…

Эти пятна наводили на какие-то мысли… они что-то значили…

Но сейчас мне было не до того, чтобы думать. Я вертелся так, словно на меня напала стая ос! Я спешил! Надо было действовать!

И наконец я с рычанием, от которого аж горло заболело, выскочил из-под горки – и крапива полетела в разные стороны из-под моих лап.

Добежать не успею. Прыгать!

Я оттолкнулся задними лапами и прыгнул так, как и во сне человеческом мне не снилось!

Пашка уже спустился в яму и почти пролез под ветку, когда я всем весом свалился на нее.

Ветка хрустнула, но почему-то не сломалась, а рассыпалась в прах. Я упал на Пашку, Пашка заорал, девчонки завизжали:

– Волк! Волк!

Но Сашка прикрикнул на них:

– Дуры, какие тут волки, в парке?! Это собака!

Я сверкнул на них глазами. Не будь они такими тупицами, они бы знали, что у собак глаза не сверкают… Это признак волка!

Хотя мне было все равно, за кого они меня принимают и как сейчас называют. Главное – не Дохлым Тунцом!

Пусть бы только попробовали…

А впрочем, они про этого бедолагу Тунца и думать уже забыли. Сейчас они дружно орали на серо-белого пса (а может, волка?), который чуть не задавил черную хорошенькую кошечку.

Она еле-еле успела выскочить из ямы и со страшным шипением понеслась прочь.

Я – за ней.

Парк промелькнул в одно мгновение. Мы мчались по улице, люди шарахались от нас.

Наверное, видок у меня был еще тот! Пасть оскалена, шерсть дыбом, рычание так и рвется из горла!

А впереди меня то черная кошка летит, то ветер несет охапку сена, то палка переваливается, то клубок ниток катится, а то несколько кошек от меня несутся в разные стороны: черная, серая, белая, рыжая, полосатая, пятнистая – словно надеются, что я с дороги собьюсь и за какой-нибудь из них понесусь.

Но я-то точно знал, что она – черная! И не терял ее из виду.

Мы неслись как бешеные – с такой скоростью, что даже автомобили обгоняли, – но я не чувствовал никакой усталости. И даже не заметил, как мы вернулись по Студеной на Белинку, как промчались наискосок через парк Пушкина, миновали какие-то улицы со старыми домами, понеслись по трамвайным рельсам, откуда был поворот в Ветеринарный переулок, в котором, что самое смешное, находилась ветеринарная клиника, потом вдоль стены, сложенной из потемневшего замшелого кирпича и огораживающей старое кладбище, спустились к оврагу, вломились в заросли – и тут, над вонючим затхлым ручейком, берега которого были усыпаны пластиковыми бутылками и всякой гадостью, кошка вдруг вскочила на дерево, распласталась на длинной толстой ветке, свесив хвост и лапы, словно решила отдохнуть.

На самом деле она, конечно, ничуть не устала. Так же, как и я!

И вот я сидел под деревом, она смотрела на меня сверху, мерцала своими сказочными зелеными глазами, и я, кажется, слышал ее мысли:

«Я же говорила тебе, дурень: иди прочь, тебе тут не место! Говорила – пропадешь! Ну вот теперь и пеняй на себя! Думаешь, я за тебя заступлюсь? Даже не надейся!»

И тут я почувствовал чье-то затаенное дыхание за спиной.

Подскочил, обернулся…

Шуршала трава. По траве скользили змеи – несколько черных гадюк. По их следу спешили крысы – серые, с длинными голыми хвостами, тоже похожими на змей.

Какой-то тяжелый, гнетущий шум послышался в вышине.

Я задрал голову.

Откуда ни возьмись прилетела, неуклюже хлопая крыльями, большая ушастая сова: старая, выгоревше-черная, в серых пятнах, очень похожая не на живую птицу, а на какое-то заплесневелое музейное чучело. Она села на ветку рядом с кошкой, причем та осторожно подобралась, чтобы дать место сове.

Сова на нее даже не глянула: огромными черными глазами уставилась на меня. Разинула крючковатый клюв – и заухала, словно захохотала.

Если бы я оставался человеком, я бы ужасно удивился, что сова днем прилетела и пялится на меня. И что у нее не желтые, а черные глаза. И еще удивился бы, что кошка не кинулась на нее, а косится как бы со страхом.

Но я уже был не человеком… И сейчас вдруг сообразил, что шансов снова им стать у меня очень мало.

Если я этого хочу, мне надо бегом бежать! Со всех лап! Туда, где осталась моя одежда!

Влезу в нее, хотя бы верхнюю лапу в рукав суну, а нижнюю – в штанину, – и вернусь в прежний облик. Теперь я знал это совершенно точно. А пока не оденусь, оставаться мне то ли волком, то ли псом!

И только я об этом подумал, как сова плюхнулась сверху мне на спину – так внезапно, что я даже увернуться не успел. Да и не смог бы: змеи, которые только что таились в траве, кинулись ко мне и оплели мои лапы, словно веревками повязали! А сова вцепилась когтями в мой загривок и… и я почувствовал, что отрываюсь от земли, что сова тащит меня куда-то!

Я еще успел покоситься вниз, но кошки там уже не было: она со страшной скоростью вилась по земле клубком сухой травы, не отставая от совы, а за ней стремительно скользили крысы, вытянув хвосты.

Тут голова у меня ужасно закружилась, и я больше ничего не видел и не понимал.

История Ярро

Сильва сбежала из бродячей стаи спустя два дня. Раньше никак не удавалось: ее стерегли и, чуть что, больно кусали.

Но вот собаки вволю наелись на помойке и, разморенные сытостью, уснули под окошком какого-то подвала, откуда шел теплый влажных воздух.

И Сильве удалось наконец вернуться домой.

Хозяева встретили ее без радости, но все же вымыли и накормили. Она долго, блаженно спала, даже не представляя, как теперь изменится ее жизнь.

И скоро эти перемены начались…

Хозяйка то и дело норовила пнуть ее своими острыми, всегда громко стучащими по полу ногами. Сильва предпочитала отсиживаться в своем углу. У хозяина искать защиты было бессмысленно. Он тоже изменился: не водил больше Сильву гулять, а темными утрами силком выпихивал ее из подъезда, и когда она, торопливо оправившись прямо у крыльца, дрожа от страха и непонятного стыда, скулила у двери, хозяин открывал далеко не сразу и всегда с выражением хмурого недовольства на лице.

Кормили ее теперь скудно и плохо, но привередничать не приходилось: ведь Сильва была уже не одна.

Именно в этом и дело! От нее ждали чистопородного потомства, за которое можно получить большие деньги. А она должна была принести каких-то дворняжек!

И вот Сильва ощенилась.

Дома никого не было. Она страшно устала, облизывая детенышей, и не заметила, как вернулись хозяева.

Хозяйка начала визжать и поскуливать, в голосе ее слышались нотки неутихающей ненависти, а хозяин проворно собрал щенят в пластиковый пакет и мигом выскочил за дверь – прежде чем измученная Сильва опомнилась. Она бросилась было следом, но ударилась мордой и грудью о захлопнувшуюся дверь.

Хозяин долго не возвращался, и все это время Сильва, истошно рыча, билась в дверь, а хозяйка продолжала скулить от страха, запершись в комнате и не смея выйти оттуда.

Хозяин вернулся, когда Сильва уже в кровь разбила морду; онемевшие лапы, ударяясь о дверь, не чувствовали боли. Едва хозяин вошел, Сильва проскользнула мимо него в дверь и бросилась вниз по лестнице.

Ненавистный запах хозяина, смешанный с милым и жалобным – родным, щенячьим, детским, – долго вел ее по обледенелым завьюженным улицам, пока возле тяжелой крышки, из-под которой поднимался пар, не остался только один из этих запахов…

Сильва скребла, скребла подтаявшую землю, потом забралась на горячую крышку и легла там, то обессиленно задремывая, то ожидающе раздувая ноздри. Иногда она вздергивала голову и выла на белесый огрызок луны.

Остаток зимы Сильва провела в городе: разыскивала на помойках объедки, попрошайничала возле столовых и магазинов. Она была гордой собакой, но это ее не унижало: большинство времени она проводила, лежа на той крышке.

Было тепло. Детей она давно не чуяла.

Когда потянуло из лесов робким запахом таяния снегов, Сильва ушла из этих гнусно пахнущих улиц. Она скиталась по чащобе, то подходя к редким жилищам людей, то уходя в колючие деревья и еще глубокие снега; изголодалась, отощала – и вот однажды ночью услышала незнакомый протяжный звук:

– У-у-уо-о-о!..

Вой ширился, рос, казалось, воет уже не дальний хор незнакомых голосов, а вся чащоба лесная: и горько пахнущие ели, и снег, и даже мерзлые звезды, и чернота неба, и сама ночь… И странно, так странно, как никогда в жизни, почувствовала себя Сильва. Что-то оживало в ней – что-то незнакомое, сокровенное, тайное, до сих пор даже от нее самой.

Стало жутко. Она вскочила. В вышине переливались звуки.

Сильва заметалась, взрывая лапами сугробы. Подпрыгнула, вытянувшись в струнку. Упала и некоторое время лежала плашмя, зажмурясь и тяжело дыша.

Вой не прекращался.

И вот Сильва села, напружинив лапы. Пушистый хвост вытянулся на снегу. Она подняла голову и, заведя глаза, чтобы не видеть застывших, холодных звезд, завыла сама – призывно, отчаянно, смиренно и в то же время с надеждой:

– У-у-уо-о-о!

* * *

– Бестолковая ты, бестолковая! – донесся до меня скрипучий старушечий голос. – Сколько уж годов учу тебя, с младенчества ты при мне, а все такая же раззява, как раньше была. Помнишь, я тебя в гнездо сорочье подложила? Тебе что надо было сделать? Выкинуть яйца из гнезда! А ты что сделала?! Свилась клубком – и ну отогревать их, пока сорока не прилетела да тебя же из гнезда, дуру, не вышвырнула! Еще тогда я поняла, что от тебя толку не будет! Надо было, как умные ведьмы советовали, тебя тогда же в лес унести да снежком сверху присыпать! Оставить замерзать, потому что не будет от тебя в нашем ремесле пользы!

– Ну и что ж ты, бабушка, не отнесла меня в лес? Что ж снежком не присыпала? – угрюмо пробурчал девчоночий голос.

Я этот голос сразу узнал. Шамаханская царица!

Черная кошка…

Мне захотелось посмотреть, кто она теперь, кошка или девчонка, но боялся: открою глаза – и разговор прекратится. А разговор был хоть и страшный и непонятный, но очень интересный!

– Да отнесла я! – с досадой отозвалась старуха. – И отнесла, и присыпала, и сверху трижды плюнула! Горько мне было свои надежды губить – а что же делать? Ах, как чуяла я, когда тебя нашла на помойке, что напрасная это затея… Видать, не родная мать тебя тогда выбросила, видать, кто-то другой. А у нее, видать, болело за тебя сердце. Вот и не порвалась меж вами ниточка, вот и вышла ты неудачная. Мне бы тогда мимо пройти… да вот беда – приспело время новую ведьму растить, а выброшенных детей я так давно не находила! Ну и схватила на радостях тебя. А вышло, что беду себе подобрала!

– Бабушка, ты лучше меня прогони! – плачущим голосом взмолилась девчонка. – Ну, если я неудачная… прогони! Может, мне лучше опять человеком стать? Может, я маму найду?..

– Дурища! – снисходительно усмехнулась ведьма. – Неужто жить надоело? Чтобы человеком стать, тебе надо лучшим другом убитой быть, а потом в огне сгореть. Ну и как, скажи на милость, ты это устроишь? У тебя вот лучший друг есть?

– Да у меня вообще никакого друга нет, ни лучшего, ни худшего! – вздохнула Шамаханская царица. – Да и как же может быть, чтобы лучший друг тебя убил?.. Нет, такого не бывает!

– Всякое бывает! – ухмыльнулась карга. – Но не всегда да не со всеми. И это ты правильно сказала, что никого у тебя нет. У тебя никого нет – кроме меня! Людям ты не нужна, зато мне еще пригодишься!

– Бабушка, а что было потом, когда ты меня замерзать в лес унесла? – перебила девчонка.

– Ничего! – огрызнулась сова. – Ничего и не было путевого! Зачем тебе про то знать? Незачем!

– Ну скажи, а? – попросила девочка. – Может, я бессмертная?

– Ишь, разбежалась! – захохотала старуха. – Все смертны, только одни помрут раньше, а другие позже. Просто, видать, не настал еще твой час. Вот и выжила второй раз… Небось на третий уж не выживешь!

– Ну что ж все-таки было, а, бабушка? – нудила Шамаханская царица, в характере которой любопытство, видимо, перекрывало все другие свойства, даже страх перед угрозой бабки.

– Вот же пристала, как репей к шерсти! – проворчала старуха, но все же ответила: – А то и было, что спустя три ночи вышла я косточки твои собрать да в печке сжечь, чтоб хоть пепел в дело пустить, на нужное зелье. Подхожу – а ты живехонькая-здоровехонькая! И снег вокруг тебя до самой земли протаял. Видать, кто-то пригревал тебя да кормил.

– А кто?! – воскликнула кошка.

– Про то тебе знать не надобно! – огрызнулась старуха. – Лишнее это! Ты мне лучше скажи, почему нынче не так все сделала? Я ж тебе велела ребятишек под заколдованной веткой протащить, чтобы навеки их в зверей превратить! А ты что натворила, раззява?! Все прозевала?!

– Я не зевала, – буркнула девчонка. – Я ребятишек в яму заманила. Только… ветка почему-то сломалась. Может, кто-то из них ее задел, пока лез.

Я чуть не ахнул, услышав это.

Ветка почему-то сломалась?! Ничего себе! Да я ж на нее плюхнулся как слон, всей тяжестью! Она не просто сломалась – она в прах рассыпалась!

И кошка этого не могла не видеть. Но почему-то не сказала бабке…

– Не ругайся, – попросила она жалобно. – Кого надо было, я же привела к тебе! Я все сделала как ты сказала! Выследила его, в парк заманила, потом на грань лесную… Что тебе эти ребята? Что в них проку? Ты же их просто потому погубить хотела, что весь род людской ненавидишь. А этого… ты его боишься, верно?

– Не его боюсь, а того, кто за ним стоит, – загадочно ответила карга.

«Ничего не понимаю», – честно признался я себе, но додуматься до чего-нибудь толкового не успел: старуха спросила девчонку, чуть понизив голос:

– Как думаешь, Гатика, он догадался, кто ты такая?

Я смекнул, что Гатика – это имя кошки.

Девчонки.

Шамаханской царицы.

Странное имя… что же оно значит?..

Наверное, оно мне понравилось бы, если бы я мог сейчас испытывать какие-нибудь положительные эмоции.

К сожалению, пока все случившееся располагало исключительно к эмоциям отрицательным.

– Да нет, вряд ли! – беспечно отозвалась Гатика. – Он совсем глупый. Даже не заметил, что я когтями на притолоке…

И осеклась, даже ойкнула испуганно.

– А, волчьи ягоды и корни мандрагоры! – злобно взвизгнула старуха. – Неужто опять когти об стену точила?! Говори, ну?!

Послышался резкий свист – не то ремня, не то плетки.

– Не надо, бабушка! – взвизгнула Гатика. – Пожалуйста, не надо, я больше не буду, я сделаю все, что скажешь!

– Ну так сделай! – буркнула ведьма. – Ошметок бестолковый!

Я сразу вспомнил, как на кошачьей лапке мелькнула балетка. Если бы старуха еще и про это узнала…

Само собой, я не собирался выдавать Шамаханскую царицу, в смысле Гатику. Наоборот, настала пора за нее заступаться!

Я открыл глаза, рявкнул и кинулся было вперед, но что-то вроде тяжелой цепи так сдавило горло, что меня сразу рвануло назад и опрокинуло на спину.

– Очухался? – буркнул старухин голос, а вслед за тем она схватила меня за загривок и подняла.

В первое мгновение почудилось, что опять налетела сова и тащит куда-то, все поплыло, но тотчас меня сильно встряхнуло – и в глазах прояснилось.

И я жалобно взвыл при виде рожи, которая таращилась на меня! Это была старуха… но в то же время у нее была медвежья пасть, а голова совиная: круглая, покрытая перьями голова, с крючковатым носом и круглыми черными глазами.

Вдруг, ни с того ни с сего, я вспомнил, что по-французски vieille chouette, то есть старая сова, значит еще и старая хрычовка, старая карга, старая ведьма.

Прямо в точку!

Она была именно карга! Ведьма!

Туловище совы оказалось туловищем горбатой, коротконогой толстухи в черном бесформенном балахоне, увешанном связками бус из желудей – сморщенных, заплесневелых, противных. Толстые пальцы с длинными загнутыми грязно-зелеными ногтями были сплошь унизаны сплетенными из травы или вырезанными из дерева грубыми перстнями.

Вместо драгоценных камней они были украшены тускло мерцающими гнилушками.

И эти перстни впились в мой загривок так, что я тихонько повизгивал от боли.

– Помалкивай, дурень! – небрежно приказала старуха-сова, глядя мне в глаза своими черными, непроглядно-мутными глазищами. – Помалкивай, раз попался!

Да, уж попался, так попался!

Я кое-как, стараясь не сильно натягивать цепь, которая перехватывала мое горло, огляделся – и снова взвыл и всей тяжестью повис в когтях старухи, так что ей трудно стало меня держать и она разжала когти. Я плюхнулся наземь и зажмурился. Но все равно – так и видел перед собой темный провал очага, в котором пылал огонь – как-то особенно яростно пылал… Над ним булькал черный, закопченный котел, в котором кипело что-то вонючее.