Читать книгу «Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник)» онлайн полностью📖 — Елены Арсеньевой — MyBook.

Ага… значит, гонорар сведется к пятистам евро. Не бог весть что, но тоже очень даже неплохо. Вполне достойное искупление тем моральным страданиям, которые Алёна претерпела в лифте.

Торопливо пересчитав ногами ступеньки, она подбежала к «Мазде».

Наталья Михайловна опустила стекло и обратила к ней спокойный взор:

– Долго же вас не было… Неужели все это время разговаривали со Шведовым? И как? Удалось что-то узнать?

– Я его не застала, – покаянно призналась Алёна. – Мы разминулись на несколько минут. Вся группа уже уехала в аэропорт.

– А, черт! – пылко воскликнула Снежная королева. – Значит, мне не показалось, что я видела его среди людей, которые садились в автобус, но глазам не поверила. Но они уехали минут пятнадцать назад. Вы-то где были все это время?

– Да в лифте застряла, вы представляете? – с тоской призналась Алёна. – Сначала он меня в подвал завез, потом в нем свет погас, потом я выйти не могла. А ведь надеялась перехватить Шведова до отъезда… Не судьба! Но горничная передала мне письмо для вас. Вот оно. – Она подала письмо в приоткрытое окно. – Ведь ваша фамилия – Каверина?

Наталья Михайловна изумленно уставилась на конверт:

– Вот как? Значит, он предполагал, что я снова приду. И что там, в том письме?

– Не знаю, – растерялась Алёна. – Я не читала.

– Конверт открыт, – с холодком сообщила Снежная королева. – И помят.

– Я его уронила в лифте, никак не могла нашарить на полу в темноте, но не открывала. Я не читаю чужих писем!

– Хм, это радует, – кивнула Наталья Михайловна. – Тогда я взгляну на письмо. Вы позволите?

– Конечно, – сказала Алёна. – Само собой.

Наталья Михайловна вынула из конверта листок – Алёна обратила внимание, что он исписан русскими буквами, но каким-то нерусским почерком. На самом деле не только выговор, но и почерк имеет акцент, причем очень характерный! Вот и почерк Владимира Шведова был с акцентом.

Она взялась за ручку, чтобы сесть в машину, но та не поддавалась. Дверца оказалась закрыта. Наталья Михайловна сосредоточенно читала письмо, и Алёне было неловко беспокоить ее и напоминать, что надо открыть дверцу. Стояла и стояла себе – и заодно наблюдала, как меняется выражение лица Снежной королевы. Куда девалось ледяное спокойствие? Теперь на его месте было олицетворение гнева.

– Негодяй! – внезапно воскликнула Наталья Михайловна и скомкала конверт. – Подлец! Да он что, рехнулся, писать такое? Нет, просто немыслимо!

– Не волнуйтесь, Наталья Михайловна, – Алёна нагнулась к окну. – Что там такое? Он написал, кто был ваш дед?

Вопрос был, может, и несколько бесцеремонным, однако вполне закономерным. В конце концов, рассказ мадам Кавериной очень сильно раздразнил любопытство писательницы Дмитриевой.

Наталья Михайловна резко перевела дыхание и холодно улыбнулась:

– Здесь не более чем его собственные измышления. Я так поняла, что он и сам ничего толком не знает. Кроме того, оказалось, что яблочко от яблоньки очень недалеко падает. Кирилл Шведов писал измышленные доносы, его сынок тоже изощряется в выдумках и клевете. Отвратительно! Кстати, он упоминает тут о некоем списке. А списка в конверте нет.

– Что за список? – изумилась Алёна.

– Да какая разница? – досадливо мотнула головой Наталья Михайловна. – Важно, что его нет. Мне не хочется быть бестактной, но…

Она умолкла, причем весьма выразительно.

– Вы хотите спросить, не взяла ли список из конверта я? – обиделась Алёна. – Но я даже не понимаю, о чем речь идет!

Снежная королева испытующе взглянула на нее снизу вверх. Глаза ее были сделаны из колючего льда.

– В конце концов, Шведов мог ошибиться и забыть положить список в конверт! – воскликнула Алёна уже возмущенно.

– М-да? – с сомнением переспросила Наталья Михайловна. – Вы полагаете? Ну что ж, возможно. А впрочем, все уже совершенно неважно, в самом-то деле. Шведов уехал, ну и скатерью дорога. От души надеюсь, что больше никогда в жизни о нем не услышу.

Она скомкала письмо и сунула его в сумку. Отбросила ее на соседнее сиденье и повернула ключ в стояке.

«Она что, уезжает?» – изумилась Алёна.

– Ах да, – спохватилась Наталья Михайловна, – я чуть не увезла ваши вещи.

Она перегнулась к заднему сиденью, подхватила Алёнину сумку (отнюдь не из змеиной кожи, а, честно признаемся, из кожзама: Алёна любила часто менять сумки, к каждым сапогам и туфлям была своя, ну а иметь десяток сумок из натуральной кожи – это не с ее гонорарами, извините!) и протянула в окошко. Растерянная писательница приняла свое имущество.

– Ну что ж, все получилось весьма забавно, – сказала Наталья Михайловна. – Разумеется, на половину из того, что Шведов тут понаписал, нужно наплевать и все забыть, но кое над чем есть смысл поразмыслить. Я вам, конечно, признательна, голубушка, – взглянула она на Алёну с видом барыни, которая благодарит горничную за вовремя поданную гребенку, или булавку, или еще что-нибудь такое, – но вам не кажется, что ваше участие в данной истории было достаточно скромным, чтобы претендовать не то что на две тысячи, но даже и на пятьсот евро? Может быть, ограничимся сотней?

Алёна молча вынула из сумки хрустящий конверт и подала ей.

– Ну, сотню все же возьмите, – промолвила Наталья Михайловна уже добродушнее.

Алёна все так же молча покачала головой. Говорить она не могла. Да и сказать было нечего. Ее бывшая подруга Жанна в таких случаях восклицала: «Просто душит смех!»

Черт его знает, может, и в самом деле это было смешно. Сейчас, сейчас, вот только немножко придет в себя одуревшее от неожиданности чувство юмора, и Алёна тоже сможет рассмеяться…

– Ну, нет так нет, как угодно, – безразлично проговорила Наталья Михайловна. Взяла конверт и подняла стекло, шевельнув губами на прощанье. Наверное, их шевеление означало: «До свидания!» Или: «Всего доброго!» Или: «Я вам весьма признательна, а теперь, милочка, ваше место в буфете!»

Несравненная «Мазда» умчалась вдаль по Верхне-Волжской набережной, а Алёна только и могла, что покачать головой.

– Вот тебе и сюжет! – пробормотала она уныло и пошла домой, уверенная, что никогда в жизни не увидит больше ни Натальи Михайловны, ни ее обворожительных серег.

Однако, как любили писать романисты былых веков, рок судил иначе…

1918 год

Наконец Аглая разогнулась – все это время она стояла скорчившись, глуша боль в груди. Припала было к смотровой щели, но тотчас же отвернулась – нет, не станет она смотреть, как Гектор выйдет и как его убьют… Потом все же не выдержала, снова устремила взор во двор, где Наталья так и стояла, скорчившись под прицелом Хмельницкого.

– Чтоб ты пропала! – с тихой ненавистью прошептала Аглая. – Все из-за тебя! Век бы тебя не видать!

Что-то произошло в ее сознании, какая-то мысль мелькнула по самому краю разума, что-то, касаемое ни в чем не повинной, столь бурно ею проклинаемой Натальи… просвистело, пролетело, как ветер, как пуля… как всадник, который вдруг ворвался во двор… За ним несся целый отряд всадников, и все сплошь матросы. Во дворе резко почернело. Впрочем, форма не спасала от того впечатления, которое эти люди производили. А впечатление было – анархистской вольницы…

Среди толпы выделялись двое. Один был высоченный рыжий матрос – без бушлата, в одной тельняшке, которая треснула на его могучих плечах и груди. Вокруг шеи матроса было обмотано голубое страусовое боа, под которым виднелись промельки массивной золотой цепи. Причем золото отдавало в красный оттенок. Значит, цепь из самого дешевого золота с большой примесью меди, из него делали внушительно толстые и вульгарно массивные часовые цепочки, а называлось оно – самоварным. Бескозырка рыжего матроса была украшена огромным шелковым алым цветком. В одном ухе качалась большая золотая серьга-кольцо – на манер тех, которые носили пираты в романах Роберта Льюиса Стивенсона. Аглая даже не подозревала, что в таком виде нормальный человек на люди может выйти.

На седле впереди матроса сидела женщина… При виде ее Аглая просто-таки забыла, где находится и что вообще творится вокруг.

У женщины были яркие голубые глаза, чудные пепельные, коротко остриженные волосы, великолепная бело-розовая кожа, точеные черты – она показалась бы красавицей, когда б не буйное, свирепое выражение ярости, искажавшее ее лицо. Какая-то Беллона, фурия, эриния – словом, кто-то из этой греко-римско-античной воинственной компании. На ней был тяжелый бушлат (ага, наверное, рыжий матрос галантно отдал своей даме), черная и без того короткая юбка высоко задралась, открыв ногу, обтянутую кружевным черным чулком и обутую в короткий кавалерийский сапожок.

Аглая мигом узнала и чулок, и сапожок. Она видела их в приемной доктора Лазарева.

Так вот она какая, Лариса Полетаева…

Что она здесь делает? Примчалась в поисках украденных вещей? Но как, каким образом комиссарша узнала, куда ехать?

Да нет, глупости, просто случайность!

Тут, словно отвечая ей, Лариса слетела с коня, кинулась к Наталье и принялась хлестать ее по щекам. Наталья отворачивалась, загораживала лицо, но разве спасешься от фурии, которая работала руками, как ветряная мельница – крыльями, и истошно кричала:

– Где Гектор? Говори, где он!

– Я здесь, – послышался спокойный голос.

Хмельницкий и матрос, и их отряды, и Лариса Полетаева – все, как по команде, повернулись к человеку, которому он принадлежал. Только Наталья так и стояла согнувшись, закрывая лицо руками.

– Я здесь, – повторил Гектор. – Отпустите ее, Лариса. Она ни в чем перед вами не виновата. Она помогла вам бежать…

– Бежать? – вытаращила глаза Лариса. – Да вы тут все с ума посходили! Она меня раздела, ограбила, предала! Где мои вещи? Я хочу мои вещи!

По знаку рыжего матроса несколько человек кинулись в дом.

Хмельницкий стоял молча и неподвижно, словно в землю вбитый. Вид у него, надо сказать, был совершенно ошалелый. Взгляд его перебегал со спокойного, даже как бы небрежно улыбающегося Гектора на озверевшую Ларису Полетаеву. Иногда его темно мерцавшие очки обращались на матроса, и тогда тени еще сильнее сгущались на его лице. Отчего-то Аглае показалось, что приезд рыжего в тельняшке обеспокоил Хмельницкого всего сильнее, и даже появление покорно сдавшегося Гектора не могло рассеять обуявшего его беспокойства.

Тем временем из дому выбежал матрос с красной курткой и кумачовой косынкой. Лариса сбросила бушлат и торопливо напялила ее на себя, застегнула ремень, повязалась косынкой, распрямила плечи. Погрозила Наталье кулаком:

– Я тебе покажу! Будешь знать, как воровать! Где мой «маузер»? «Маузер» ищите. Ну!

Аглая несколько поежилась от угрызений совести. Неужели комиссарша собирается застрелить Наталью из-за дурацкой куртки? Но странно, почему она убеждена, что именно Наталья каким-то образом проникла в приемную доктора Лазарева и украла вещи? Впрочем, кто ее знает, Наталью, может, она воровка с богатым прошлым…

Воровка с богатым прошлым и благородный эсер Гектор… Ревность так и ужалила!

«А откуда ты знаешь, что он такой уж благородный? – угрюмо саму себя спросила Аглая. – Разве благородные люди вот так, ни с того ни с сего, целуют незнакомых дам?»

– А ну хватит! – Рыжий матрос покачал в воздухе могучими веснушчатыми кулачищами. – Учкасов! Обыщи Гектора!

Хмельницкий так и дернулся: видимо, не по нраву пришлось, что рыжий так тут раскомандовался. Но все же промолчал.

Невысокий тщедушный матросик с узким мышиным личиком неохотно вышел вперед и опасливо двинулся к Гектору. Тот усмехнулся, поднял руки, давая себя обыскать.

– У него ничего нет! – через минуту крикнул матросик.

– Что так зыркаешь? – спросил рыжий, подходя к Гектору. – Не ждал меня увидеть, а, хитрец?

– Не ждал, – спокойно кивнул Гектор. – Да еще в такой компании.

– А чем плоха компания? – повел глазами рыжий. – Народ давно знакомый, надежный…

Гектор ехидно вскинул брови.

– Нет, – покладисто кивнул матрос. – Ты прав. Не надежный тут народ. Доверия не стоящий. А пуще других скользкий и ползучий Оська Хмель.

«Оська Хмель? – мысленно повторила Аглая. – Неужели он о Хмельницком этак запросто?»

– Однако как же ты, Гектор, вышел к такой шобле безоружным? – продолжал матрос. – На слово Хмеля понадеялся? Зря… Ты же понимаешь, что его слову верить нельзя.

– Да из вашей компании ничьему слову верить нельзя, – размеренно произнес Гектор. – И ее слову – тоже, – небрежно кивнул он в сторону Ларисы.

– А твоему – можно? – насторожился матрос.

– Конечно, можно, – кивнул Гектор. – Я всегда говорил, что коллекция Креза будет доставлена тем, ради кого я в свое время ее украл. И я по-прежнему пытаюсь ее вернуть. И верну, чего бы мне это ни стоило.

– Значит, ты знаешь, где она? – быстро, жадно спросил рыжий.

Гектор усмехнулся:

– Я знаю, у кого надо о ней спросить.

Матрос настороженно обежал глазами окружающих.

– Ладно, хватит болтать! – внезапно вмешался Хмельницкий («Оська Хмель», – вспомнила Аглая и только головой покачала). – Будет еще время. Слушай, Гектор… У нас с тобой давние счеты, и вот наконец-то настало время их свести. Помнишь, ты меня на дуэль вызывал, потому что, по-твоему, большевики предали интересы русского народа?

– А ты отказался, – кивнул Гектор. – Мол, до победы мировой революции не имеешь права размениваться на буржуазные предрассудки.

– Мировая революция победила! – возвестил Хмельницкий. (Аглая в своем укрытии в ужасе перекрестилась: неужели во всем мире такое творится?) – Так что, если хочешь, я готов с тобой стреляться.

Тощий Учкасов коротко хохотнул, но под коротким, острым взглядом рыжего матроса умолк, словно проглотил смешок – да и подавился им. У матроса сделалось такое же настороженно-сумрачное лицо, каким оно было только что у Хмельницкого. Да, теперь настала его очередь не понимать, что происходит.

– Стреляться готов? – переспросил Гектор. – Ну что ж, дело хорошее. И как ты себе нашу дуэль представляешь? Когда?

– Да хоть сейчас, – небрежно отозвался Хмельницкий. – Отойди вон к той стенке – и начнем.

– Ты дашь мне оружие? – недоверчиво, настороженно спросил Гектор.

– Зачем? – удивился Хмельницкий. – Ах да, ты оставил свое в доме… Ну и глупец же ты! Разве на дуэль выходят безоружным? Значит, исход можно легко предсказать. Но я разрешаю тебе выбрать секунданта.

«Скотина! Подлая скотина!» – чуть не простонала Аглая, с ненавистью глядя на Хмельницкого. Еще и куражится над безоружным противником… Так бы и пристрелила его своими руками…

У нее вдруг пересохло во рту. Повернула голову и посмотрела на «маузер» и револьвер, лежащие на полу. У отца были такие. Оставались с прошлых времен. Он научил Аглаю стрелять после того, как сожгли школу. Тогда он понял, что от народа, за счастье которого он отдал молодость и здоровье, всего можно ожидать. Стрелять-то она умела, но оружие отца сгорело вместе с домом. Аглая и не вспоминала о нем. А сейчас вспомнила.

Почти не осознавая, что делает, она подняла «маузер», проверила патроны в магазине. Их там оказалось шесть – лежали аккуратным шахматным порядком. Осмотрела револьвер. В барабане «нагана» было только три патрона. Ладно, его оставили на потом, сначала «маузер».

На какое-то мгновение Аглае показалось, что ствол «маузера» не просунется в узкую смотровую щель, но потом дело пошло лучше. Она старательно прицелилась в Хмельницкого, начала взводить курок… покачала головой и дернула стволом чуть выше. Нет, невозможно это – выстрелить в человека, даже в такого гада!

Грянул выстрел. Аглая припала к щели.

Хмельницкий стоял без фуражки и держался за голову. Выражение лица у него было совершенно очумелое…

– О господи! – в ужасе пробормотала Аглая. – Я, что ли, в него все же попала?

От испуга у нее дернулась рука, и «маузер» самопроизвольно выстрелил еще пару раз. Да что же он сам-то пуляет, никак не может остановиться? Аглая едва успевала задирать ствол повыше, чтобы, не дай бог, ни в кого не попасть.

Наконец она умудрилась снять палец со спускового крючка и выдернуть ствол из щели. Припала к ней – и отпрянула, когда совсем рядом брызнули стекла. Ага, во дворе очухались. Поняли, что стреляют откуда-то с этой стороны – решили, что из окна, которое совсем рядом с Аглаей. Щель, разумеется, со двора неразличима. Разве что случайная пуля залетит – но на то ведь она и случайная, чтобы залетать туда, куда вроде бы и невозможно попасть…

Но даже мысль о подобном не смогла охладить любопытства Аглаи, и она снова припала к щели. Как раз вовремя, чтобы увидеть Гектора, который бежал через двор к гнедому коню, бестолково мечущемуся у ворот. Понятно, конь испугался стрельбы, а всадника на нем не было. И вот Гектор в седле! Вот ловкий – только что на земле стоял, потом вдруг словно прилип к гнедому боку, чуть коснулся ногой стремени – и уже верхом! Конь вздыбился, Гектор приник к его шее, мощным рывком развернул – конь перелетел через забор, и до Аглаи долетел крик:

– Беги, беги! Жди меня у камня!

И все, Гектор исчез из глаз.

Только сейчас до матросов дошло, что добыча улизнула. Кинулись было толпой к воротам, кто-то пытался забраться в седла, но перепуганные животные метались по двору, и мало кто из анархистов смог оказаться таким ловким всадником, как Гектор. Да еще Аглая добавила переполоху, расстреляв оставшиеся патроны «маузера» и схватившись за «наган».

Она вошла в такой раж, что еще несколько раз жала на спусковой крючок, когда уже стихли выстрелы, не в силах понять, что патроны кончились. Стекла разбивались во всех окнах поблизости, и Аглая не смела больше смотреть в щель. Однако у нее хватило ума понять, что скоро матросам надоест пулять абы куда, не слыша ответных выстрелов, и они наверняка ринутся в дом, чтобы найти сообщника Гектора. Хмельницкий знает о тайниках, он не успокоится, пока не обшарит все шкафы, все закоулки! Аглае не отсидеться здесь. Значит, надо бежать, как велел Гектор. Путь к спасению ей известен.

Но разве его совет – бежать, ждать у камня – относился к ней? Она представления не имеет ни о каком камне. Наверное, Гектор кричал Наталье, она-то прекрасно знает все окрестности.

Конечно, о ком ему еще заботиться, как не о Наталье!

Можно было только удивляться, что сейчас, на краю смертельной опасности, находясь на волоске, по сути дела, от гибели, Аглая еще была способна на такую ерунду, как ревность, причем ревность лютую, до слез.

Ну вот ревновала. Ревновала и плакала…

Зло вытерев глаза, Аглая дернула за планку, выбралась из тайника в шкаф, выскочила наружу.

Вовремя! Снизу по лестнице уже поднимались, пыхтя и топоча. А что будет, если второй шкаф не откроется?

 





1
...
...
13