Ощущение соприкосновения с душой Анны Андреевны, с её миром не покидает меня с той самого дня, когда случилась эта небольшая, реальная, несмотря ни на что, история.
Ахматова скончалась 5 марта 1966 года, в те времена, когда мне не исполнилось и шести лет. В таком возрасте я, увы, ещё не писал никаких стихов, хотя чтение любил и читал много. Естественно, в основном сказки. Стихи для меня начались с мая 1968 года.
В конце семидесятых годов, я, оказавшись в качестве студента горного института в городе на Неве, проживал в общежитии на том самом Васильевском острове, о котором Иосиф Бродский написал однажды: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать…»
Несколько моих товарищей, так же как и я, занимавшихся в ту пору стихотворчеством и влюбленных в поэзию Ахматовой, как и в самый воздух Ленинграда, узнали от кого-то о том, что в Пушкине существует первый в стране, неофициальный музей Анны Андреевны. Разумеется, романтический флёр неофициальности, а значит почти подпольности этого музея, явился для нас дополнительным стимулом, подвигнувшим к вылазке в бывшее Царское Село.
На дворе стояла замечательная тихая петербуржская осень. С туманами. С пурпурно-золотым великолепием ухоженных парков и скверов Павловска и Царского Села. И вот мы, трое студентов, уже бродим по аллеям города Пушкина, и под легкий шум осенней листвы читаем друг другу по памяти бессмертные строки поэтов «Серебряного века». И, кажется, будто эти необыкновенные слова возникают сами собой, произносятся сами собой, как бы существуя вне времени под строгим и торжественным петербуржским небом
Что представлял из себя в те годы музей Ахматовой, получивший в дальнейшем статус народного? Обратимся к документам…
Более тридцати лет в своей однокомнатной квартире бескорыстный и самоотверженный коллекционер Сергей Дмитриевич Умников скрупулезно собирал всё, что так или иначе относилось к жизни и творчеству великой Анны Ахматовой. Начало коллекции было заложено в те времена, когда имя Ахматовой упоминалось вскользь и с оглядкой, а уж о создании какого-либо музея и речи быть не могло!
Конец семидесятых годов прошлого столетия. Улица Вокзальная, дом 25. Сейчас эта улица носит гордое наименование Ахматовской. Если не знать точно, что именно в этом внешне ничем непримечательном жилом строении находится первый в мире музей русской поэтессы, то можно пройти мимо. Но мы знали куда идем. Поднимаемся с парадного входа по скромной советской лестнице. Звоним. Дверь открывает пожилая женщина – смотритель. Собственно, здесь ещё нет никаких билетиков и вообще всё на общественных началах. Почему-то в тот момент вспоминались фильмы с эпизодами про заговорщиков, в которых настороженно-пронизывающие взгляды, щеколды и напряженно-тихий шепотом вопрос: «Вы от кого, товарищ?»
Нет, ничего такого, к счастью, не произошло. Две улыбчивые гостеприимные бабушки показали трем молодым джентльменам удивительную музейную экспозицию. Самого Сергея Дмитриевича на тот момент в квартире не было: возраст в который раз давал о себе знать очередной простудой. Пенсионеру, родившемуся в далеком 1902 году, и посвятившему десятки лет жизни подвижническому труду собирательства всего, что связано с именем Анны Андреевны, лишенного какой бы то ни было поддержки со стороны государства, приходилось нелегко. При этом нужно учитывать, что помимо коллекционирования Умников окончил сельскохозяйственный институт (ныне СПбГАУ), по окончании института защитил кандидатскую диссертацию, много лет работал ассистентом, а потом доцентом кафедры общего земледелия, то есть, отдал на благо того самого государства львиную долю своей жизни!
Помню, как глубоко поразило нас тогда обилие экспонатов музея-квартиры: дореволюционные экземпляры стихотворных сборников начинающей поэтессы, поэтические книги более позднего периода творчества, изданные не только на русском, но и на немецком, английском, болгарском языках. Далее – сборники ахматовских переводов с норвежского, корейского, китайского, греческого… Труды, посвященные жизни и творчеству Ахматовой: В. Жирмунский, Б. Эйхенбаум, В. Виленкин, В. Виноградов, Э. Голлербах, Л. Чуковская, В. Мануйлов, А. Хейт, Б. Кац и Р. Тименчик, А. Павловский, Д. Хренков… И, конечно, обширные воспоминания о великой поэтессе ХХ века. Многие книги – с дарственными надписями авторов. А ещё – повсюду: множество фотографий: самой Анны Андреевны, ее родных и близких, друзей и современников. Мне особенно запомнилась одна из них: с мужем – гениальным поэтом Николаем Гумилевым и маленьким сыном Лёвой, будущим ученым-евразийцем, светилом мировой науки – Львом Николаевичем Гумилевым, несмотря ни на какие лишения и тюрьмы не предавшим ни памяти, ни имени своего отца!
Уже тогда нас поразили обширностью географии и количеством письма музею Сергея Дмитриевича. Среди их отправителей были и художники, и поэты, и актеры, и коллекционеры и просто почитатели гения Ахматовой. Говорят, что сейчас в музее хранится несколько толстенных книг отзывов, заполненных посетителями… В то время, когда мы посещали квартиру Умникова, таких книг там ещё не было.
В тот осенний вечер хранительницы памяти Ахматовой (к сожалению, за давностью лет уже не помню их имен, а вот лица помню поныне!) пригласили нас немножко почаевничать. За чаем разговорились. Слово за слово – нас попросили почитать стихи. Естественно, мы охотно откликнулись.
Видимо, мои юношеские строчки чем-то понравились пожилым женщинам, тронули их, потому что помню, что когда мы уже собрались уходить, они настоятельно начали просить меня записать хотя бы одно из стихотворений. И проблем бы не было, если б не одна беда, от которой я зачастую страдаю и сейчас. Дело в том, что у меня хронически отсутствуют в карманах то бумага, то ручка или карандаш. А в половине случаев – не находится ни того, ни другого.
Вот и тогда не оказалось у меня с собой абсолютно ничего: ни клочка бумаги, ни писчего инструмента. Что делать? Авторучка у милых пожилых женщин все-таки нашлась. А вот с бумагой тоже оказались проблемы. На чужих книгах не станешь ведь писать? Нет. На музейных газетах, афишах и фотографиях – тоже. Наверное, какая-то книга учета посетителей у хозяина дома была, но… не было самого хозяина.
Наконец, одна из бабушек с сияющим лицом достала откуда-то из загашников музея обыкновенный блокнот (не альбом! Именно – блокнот!), заглянула в него и обнаружила, что последний листочек в нем не заполнен никаким текстом…
Там, второпях, не разглядывая ничего, чтобы не заставлять ждать своих товарищей, я и записал свой стих. Старушки поблагодарили нас, мы их, время было, может, и не позднее, но осенью темнеет быстро, а до города нам ещё доехать надо… и тут вторая хранительница, собиравшаяся положить блокнот на место, обнаружила то, на что в спешке, увы, никто не обратил внимания! Мои стихи оказались записанными на последней странице ахматовского блокнота! Все остальные его страницы, оказывается, были заполнены почерком самой Анны Андреевны!
В прихожей перед дверью образовалась заминка. В воздухе повисло молчание. Вырвать, удалить, уничтожить листок? Совершенно невозможно: на передней его стороне – строки самой Анны Андреевны! Все переглянулись, не зная – что сказать, потом ещё раз тихо и торопливо попрощались.
…Сейчас, по прошествии почти сорока лет, я вспоминаю этот казус с огромной благодарностью судьбе, позволившей мне такую роскошную случайность: остаться навсегда в ахматовском блокноте! Это – как прикосновение к Вечности, как тайный знак, как напоминание о своей пожизненной ответственности перед Словом.
Кто знает, почему порой происходит такое? Иногда, в самые нелегкие мгновения своей жизни, мне кажется, что дух Анны Андреевны где-то рядом, что она не забыла о том юноше, который по неведению своему оставил свой след рядом со строчками, написанными её рукой…
И я снова улыбаюсь и думаю, что наша встреча с ней… всё-таки состоялась. Невзирая на время и пространство.
Минуло более ста лет с той поры, как на свет появились удивительные строки стихотворения Велимира Хлебникова «Кузнечик», загадочностью своей и красотой неустанно волнующие сердца ценителей поэзии:
«Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» – тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!»
Безусловно, наиболее любопытным персонажем описанного великим поэтом события является так называемый «зинзивер». Кто это? Откуда он взялся и чем именно занимается в данном случае? Каков его образ жизни?
Вероятно, многие полагают, что автор в данном случае воспользовался одной лишь силой своего могущественного воображения. Однако, к творению создателя «Трубы Гульмуллы», обладавшего математически выверенным логическим мышлением, а также дотошностью и скрупулёзностью учёного во всём, что касалось любых, казалось бы малозначащих деталей описания состояний природы и души человеческой, мы обязаны отнестись с соответствующим вниманием, не поддаваясь искушению легкомысленных или недостоверных выводов.
Зададим себе несколько наводящих вопросов, пусть даже у кого-то это и вызовет улыбку. Итак:
• Какое время года описано в стихотворении?
• К какому времени дня это относится?
• Что находится на описываемой территории?
• Что именно сделал зинзивер?
• В каких именно звуках это выразилось?
• Какие именно существа производят подобные действия в окружающей природе?
• При чем тут кузнечик?
Поэт даёт исчерпывающие ответы на все эти вопросы, несмотря на очевидную краткость и необычность исключительно талантливого изложения.
Действие происходит весной, не ранее конца марта и не позднее середины июня. Скорее всего – в мае.
Судя по последнему стихотворному восклицанию («озари!») – это либо рассветное, либо закатное время. Ориентируясь на поведение насекомого – закат.
Исходя из слов «прибрежных трав» и «лебедиво», место действия находится неподалеку от водного объекта. И, скорее всего, данный объект – озеро.
Зинзивер «тарарахнул», то есть произвел некие звуки.
Для автора это событие было важным настолько, что он, не ограничиваясь самим фактом фиксации звукоиздания, подчеркивает это звуковоспроизведением: «пинь-пинь-пинь».
Подобные звуки в природе характерны для птиц.
Кузнечик относится к элементам естественной кормовой базы именно той птицы, о которой идёт речь!
Окончательно убедиться в том, что зинзивер – это птица, а также выяснить её породу можно, воспользовавшись конкретикой звуковоспроизведения как ключом к разгадке образа зинзивера. Вот что говорит по этому поводу современная орнитология:
Богатым голосовым репертуаром обладает Большая синица (лат. Parus major). Специалисты выделяют до 40 вариаций издаваемых ею звуков. При этом одна и та же особь одновременно способна чередовать три – пять вариантов, различных по ритму, тембру, относительной высоте звуков и количеству слогов. Особенно активен самец, поющий в течение почти всего года, за исключением поздней осени и ранней зимы.
В нашем случае время года – май. Зинзивер по версии Хлебникова – существо мужского рода («тарарахнул»), то есть, явно – самец. Теперь обратим внимание на то, какие собственно звуки характерны для данной породы птиц. Итак, песня – громкий перезвон «ци-ци-ци-пи», «ин-чи-ин-чи», крик – звонкое «пинь-пинь-чрррж». Весной однообразная песня «зин-зи-вер», «зинь-зинь». Синица-самец то нежно и тихо посвистывает, то ведет громкую перекличку: «пинь-пинь-пинь», напоминая зяблика, то испуганно трещит: «пинь-тарара» или с бесконечными интонациями повторяет характерный двухсложный посвист: «фи-фи». В конце зимы, приблизительно с февраля, большие синицы становятся оживлённее. В оттепель уже слышится их двух – или трёхсложный напев – ритмичное повторение звенящих или иногда как бы «звякающих» звуков («ци-ци-фи-ци-ци-фи» или «цу-ви-цу-ви-цу-ви»).
У каждого певца – индивидуальная своеобразная интонация. День за днём эти напевы становятся громче и длиннее, невольно привлекая внимание своей оригинальностью. Аналогичное стрекотание имеется и у зяблика, однако для синицы характерен гораздо более звонкий тембр. Песня часто звучит при общении между членами пары, либо когда птица возбуждена. Кроме собственно пения, имеется и так называемая подпесня – мелодичное тихое щебетание, «мурлыканье», однако, оно чаще всего исполняется в феврале или марте, а значит, не относится к тому периоду, который описывается в стихотворении Велимира Хлебникова.
Обратите внимание на то, что даже само слово «зинзивер» – явное звукоподражание пению не вообще какой-либо птицы, а конкретно именно Большой синицы (лат. Parus major) и именно – в весенний период, когда корм (кузнечик) чрезвычайно важен для обеспечения потомства богатой микроэлементами (прибрежные травы, уложенные в кузов пуза) свежей пищей! Кстати, звуки «пинь-пинь-пинь» и «пинь-тарара» произносятся синицами только в моменты крайнего волнения.
Отметим также, что в период размножения Большая синица питается мелкими беспозвоночными и их личинками, уничтожая большое количество лесных вредителей. Основу корма в этот период составляют гусеницы бабочек, пауки, долгоносики и другие жуки, двукрылые (мухи, комары, мошки) и полужесткокрылые (клопы, тля и т.д.). Также употребляет синица в пищу и прямокрылых (кузнечиков, сверчков), как и происходит в стихотворении Хлебникова «Кузнечик». Отметим также, что весной Большая синица зачастую охотится и на нетопырей Pipistrellus pipistrellus, которые именно в этот период после зимней спячки ещё малоподвижны.
О проекте
О подписке