6

…Никогда не отпускай надежду.

Держи рядышком, верь в ее силу…

…Каждый год во второй половине декабря она исчезает. Как только календарь приступает к отсчету последних пятнадцати дней уходящего года. Четырнадцатого числа ее еще встретишь в подъезде или в ближайшем супермаркете. Пятнадцатого Нюргюн внезапно испаряется. Становится невидимкой с плачущими глазами… С того дня с лестничной площадки доносится женский плач. Как правило, глубокими ночами. Это Нюргюн, хотя все знают о ее отсутствии в Стамбуле. Сама исчезает, душа остается. В этом доме. Здесь она вырастила покойных сыновей. Их забрал к себе Аллах. Остались лишь фотографии на стенах гостиной, затаившаяся внутри тоска, погрустневшая болонка Бейби. Верная псина до сих пор ждет у порога. Ждет шестой год возвращения молодых хозяев… Среди мусульман есть поверье: «Хороших людей Всевышний забирает рано». Проверенные веками слова успокаивают расколотую душу Нюргюн. «Они в раю. Там хорошо, правда?..»

…Ей пятьдесят два. Коротконогая толстушка с пушистыми ресницами. Сладкие ямочки на щеках. Вечно над губой капельки пота. Носит косынки ярких цветов. Чаще небесного оттенка. Она моя соседка по лестничной площадке. Она, муж Огуз, две дочери. Семья Кутлуэр удочерила сирот два года назад. Тогда брошенные в приют девочки-близняшки были годовалые. Нюргюн с Огузом отыскали в себе силы, начали с начала. Перевернули сырую от соленых слез страницу… О трагедии упоминают редко. Все и так знают. Двое молодых сыновей семьи Кутлуэр – Гокхан и Гурхан – погибли в середине декабря 2000-го. Во время землетрясения в турецкой провинции Конья. Шесть ударных баллов. Много слез, запах смерти, моросящий дождь. Гокхана и Гурхана завалило обломками рухнувшего минарета. Они были близнецами. Родились с разницей в две минуты…

…Сыновья отправились в Конья десятого декабря. По работе. Ехать не хотели. Мать тоже противилась. Из-за странного сна. Видела саму себя. Плачущую. С глаз стекали слезы. Кровавого оттенка. Она плакала, восседая на обломках разрушенного колодца… Шеф текстильной фирмы, где работали Гокхан с Гурханом, настаивал на командировке. Пришлось ехать…

Тяжелая история, рассказанная мне всего один раз. Она делилась болью без слез, без истерик. «Смирилась. Ради Огуза, себя. После смерти мальчишек чуть с ума не сошла. Дважды пыталась покончить с собою. Спасли соседи. После похорон поседела. Потом полысела. Поэтому ношу косынку…» Нюргюн вернул к жизни снова сон. Под утро к ней явились сыновья. Красивые, здоровые. «…Они обнимают меня. Рыдаю, целую, нюхаю их. Тем временем они тихо шепчут, мол, мама каждая слезинка для нас невыносимая боль. Не переживай, отпусти нас… Проснулась с криком. С тех пор не пролила ни одной слезинки. В тот день дала слово начать жить заново. Мне пятьдесят два. В душе тридцать…»

…В день смерти сыновей Нюргюн уезжает в Конья. Одна. Минарет восстановили. На месте трагедии она не плачет. «…там я с ними общаюсь. Слышу их. Они слышат меня…»

…Называю ее великой женщиной. Нюргюн победила боль. Не каждый так смог бы. Не каждая женщина смогла бы заново стать женщиной. Стать матерью… Каждое утро провожает дочерей в школу. Пересекаемся недалеко от нашего дома, где выгуливаю Айдынлыг. Нюргюн, приветливо кивая, кричит мне: «Пусть Бог благословит твой день!» Улыбаюсь ей – сильной, счастливой женщине. Рядом шагают близняшки в розовых куртках. Они так похожи на маму. Они настоящая семья. Семья Кутлуэр, возродившаяся заново…

«…Сынок, никогда не отпускай надежду. Держи рядышком, верь в ее силу, лелей ее. Она в нужный момент обязательно ответит взаимностью». Правдивая философия великой женщины. Настоящая философия, написанная жизнью…

7

…Затаившиеся противоречия – отголоски тяжелого прошлого. Прошлого, когда нельзя было давать слабину…

…Обижалась, когда ей дарили цветы. Не имеет значения, какие. Даже если тюльпаны. Не имеет значения, по какому поводу. Даже если на день рождения. «Цветы – дорогое удовольствие зимой. Не стоило тратиться. Лучше бы мне сладостей купили…» Она говорила не так, как думала. Она была не такой, как думали многие. К примеру, сладости любила готовить, но не есть. К примеру, цветы обожала больше всего на свете. Особенно тюльпаны. «Больно получать столь прекрасные создания мертвыми. Когда дарят сорванные тюльпаны, будто удар в спину наносят. Значит, ради моего дня рождения их лишили жизни?..»

…Сентиментальность прятала на самом дне колодца души. Старалась не показывать. Плакала наедине с собою. В одиночестве могла обливаться слезами за просмотром мелодрам, хотя на людях отдавала предпочтение комедиям. Эти затаившиеся противоречия – отголоски тяжелого прошлого. Прошлого, когда нельзя было давать слабину. Прошлого, когда забываешь, что ты женщина. Мужчиной на войне быть легче. «Если покажешь себя слабой – проиграть битву ничего не стоит. Жизнь не любит слабых. Тяжело такое говорить. Но это так». Хотя тяжелые камни судьбы давно утонули в океане бытия, она продолжала бороться. Неизвестно с кем. Скорее с собственным прошлым…

…Ее звали Лале. В переводе с турецкого «тюльпан». Моя бабушка, мамина мама. Теплые руки, карие глаза. Длинные волосы, закрашенные хной, заплетала в косу. Смуглая кожа, приятно пахнущая имбирем. Сильная женщина-Скорпион с турецкими корнями, прожившая больше половины жизни на окраине Баку. В трехкомнатном доме с зелеными дверями. В Шуваланах – небольшом живописном поселке под самим солнцем, на берегу Каспия…

…До последнего вздоха скучала по Стамбулу. Ей снились Дворец Долмабахче, босфорские дельфины, мост Ататюрка. Ей слышался голос муэдзина с минарета, балаган Египетского базара Стамбула, где пахнет специями. Там под ногами трещат зернышки кунжута, струйкой высыпавшиеся из мешка торговца. Бабушка Лале называла Стамбул «городом снов», Баку – «городом реальности». Два города одной религии смешались в разуме, как две национальности в ее бурлящей крови. Мать Пярзад, моя прабабушка, родилась в Анкаре, в восемнадцать лет выскочив замуж за коренного бакинца. «Если бы Баку не был бы так схож со Стамбулом, наверное, с ума сошла бы от тоски…» Вырастив в нищете двух дочерей, она пожертвовала многим. Переступала через собственные чувства. Убегала из любимого города, в котором лишилась единственной опоры – мужа Ахмета. Лале ненавидела жаловаться, сетовать на потери прошлого, незажившие раны настоящего. «Зачем ныть перед людьми? Все что случилось, случилось со мной. Других касаться не должно». Настоящая категоричность Скорпионов…

…Последние годы жизни бабушка жила одна. «В своей скорлупе». Лишь по воскресеньям – день открытых дверей. Для родственников – поклонников ее непревзойденной стряпни. Много готовила турецких блюд. Долма из фарша скумбрии, имамбайылды, сырный пирог «Тепси». Плюс домашнее абрикосовое вино, бродившее в прохладном подвале…

…В бабушке Лале мусульманские устои прекрасно уживались с современностью. Уживались вопреки возрасту, менталитету, сплетням. Она выкуривала в день пачку «Мальборо», по поселку передвигалась на красном «Тофаше». Наряду с мугамом слушала попсу, восхищенно называя Мадонну «еще той развратницей». Она понимала меня, делилась мудростью, поддерживала наперекор родителям. Двери бабушкиного дома оставались открыты для меня в любой день. С наступлением весны частенько заезжал к ней на шор-гогалы. Готовили эту праздничную, круглую выпечку под открытым небом. В саду, где росли грушевые, ореховые деревья. Бабушка тонко раскатывала тесто на слои, щедро смазывала их темно-желтым растопленным маслом, укладывая друг на друга. Тем временем за сладкой беседой я смешивал в медной чаше нежнозеленую начинку из аниса, тмина, корицы, черного перца, куркумы. В пепельнице дымились две сигареты, забытые нами за громким спором о жизни…

…Ее уже нет больше десяти лет. Бабушка умерла во сне в семьдесят два года. Без мучений. Редко хожу к ней на могилу. Больно. А если иду, то обязательно с тюльпанами.

8

…Она просто большая. Аккуратно полный человек с сердцем из вишневого желе…

…Чем меньше остается дней до Шекер-Байрам, тем сильнее обостряется ее депрессия. Когда город души отмечает ежегодный праздник сладостей, не выходит из дому. Обнимает белыми ручками таксу Барта, проливая слезы над очередным номером кулинарного журнала «Софра». Ненависть к Шекер-Байраму обостряется по мере увеличения массы ее тела. В эти дни над Стамбулом витают облака с ванильно-миндальной отдушкой. В скромных кондитерских образуются очереди: занятая часть жителей, не успев испечь угощенья, покупает лукум, миндаль в сахаре, воздушные печенья, пахлаву. Взбудораженные детишки караулят двери домов: вот-вот придут родители со сладкими подарками. Как говорят турецкие педиатры, в дни Шекер-Байрама в организмах шестидесяти процентов детей Турции просыпается диатез. Пока у малышни краснеют щеки, у некоторых взрослых, заплывших в ожирении, обостряется булимия…

…Ей двадцать восемь. Турчанка со сказочно-кукольным личиком. Маленькая голова на большом теле. Крашеные золотистые кудри, спадающие на округлившиеся плечи. Ее зовут Ширин, в переводе с турецкого значит «сладкая». Пышную фигуру подруги не назову уродливой. Без выпирающих прослоек жира. Она просто большая. Аккуратно полный человек с сердцем из вишневого желе. Элегантно одевается. Широкие накидки, полудрагоценные бусы. Ногти сливового оттенка. Непременно ободок на голове.

…Шекер родилась в Измире. В семье известного кондитера Чичек Шеньюз, прославившейся изысканной пахлавой из восемнадцати почти прозрачных слоев теста. Вместо фисташек посыпала слои грецкими орехами, небольшим количеством миндаля, щепоткой размельченного мускатного ореха. Поговаривают, сам Ататюрк был пленен кондитерским даром Чичек…

…Тридцатидвухлетняя Шеньюз произвела на свет первую дочь раньше срока. Во время кондитерского колдовства. Прямо в небольшом цеху, на застеленном ковром полу. Принимала роды одноглазая помощница Долунай, впоследствии получив статус «второй мамы» малютки. Пока Ширин покидала материнскую утробу, на плите булькал жидкий шоколад, а жирная Айя, запрыгнув на рабочий стол, пудрилась в ванильных сугробах. Черная шерсть кошки мигом побелела… С детства Ширин предрасположена к полноте. К четырем годам девочка напоминала восхитительного поросенка. Укачивая ее на руках, бездетная Долунай заработала остеохондроз…

…Познакомился с Ширин в клубе «Мах» курортного Бодрума. На зажигательном шоу Сердара Ортача, когда от накала публика танцевала на стульях, столах. Причем сам мелкий Ортач не прятался за кордоном охраны. Наоборот, тянулся к публике, лихо отплясывая под свои же миксы… С тех пор прошло два года. Два года дружбы с Ширин-Водолеем. При всей непостоянности она верный друг. Встречаемся не часто. Созваниваемся чаще. Как минимум раз в день. В качестве приветствия Ширин напевает в трубку какой-нибудь хит, которым на тот момент пропитана с головы до ног. «Эй, слышал новую вещь Джандан? Офигенные слова. Написал поэт Умит Аксу. Вот послушай. Agkomoz leke-siz olmaloydo, gβphesiz olmaloydo… affedemem ben büyleyim…»^[31]

…Полноту Ширин обсуждаем часто. Наедине. Во время совместных посиделок. Готовим хавуч кёфтеси. На русском блюдо называю «морковными котлетами». Взбивая сметану с чесноком, лимонным соком для соуса, Ширин делится «диетическими» планами. «Обещаю с завтрашнего дня сесть на диету. Никаких жареных котлет. Все парное. Откажусь от кофе, перехожу на жасминовый чай. Вот, запомни, с завтрашнего дня – новая жизнь. Клянусь собою!» Как правило, «завтрашний день» растягивается на неопределенный срок. Срок, пропитанный запахами высококалорийных блюд. Совесть Ширин просыпается лишь в начале года, ближе к Шекер-Байраму. Осознавая, что от праздничных угощений разнесет еще больше, подруга запирается дома, опустошает холодильник. Целыми днями уплетает листья салата с лимоном…

Вот и сегодня, заметив отсутствие подруги, еду к ней. Еду с поводом. Он нас обоих воодушевит на «подвиг». За последний месяц мой вес поднялся до отметки 92 при росте 184. Пора ограничивать себя в еде. Вместе с Ширин. Конечно, с турецкой кухней осуществить план сложно – почти в каждом блюде присутствуют «запрещенные» продукты. Например, в тот же хавуч кёфтеси добавляют муку с хлебными крошками, в бегенди-тавук помимо курятины с баклажанами входит сливочное масло. Однако Стамбул – город овощей, фруктов. Самое главное – баклажаны есть круглый год. С ними легко можно импровизировать. Справимся…

9

…Время от времени ходит «налево».

У него буйный темперамент Овна…

…На загорело-волосатой руке крупные часы знаменитой марки. Синие стрелки на фоне оранжевого циферблата. У него грустный вырез глаз, губы вишневого оттенка, трехдневная щетина. Одной рукой держит бокал с пивом. Пенка янтарного напитка успела рассеяться, пока он рассматривал свежий номер мужского «Эскуаира». Турецкое издание с фотографиями нетурецких девушек. На голубой обложке обнаженная блондинка, зажавшая длинными пальчиками сосок пышной груди. «Uzun zamandōr iyi bir Úpβcβk yakalayamadōm… Aranōzda gÚnllβ olacak biri varsa ben hazōrōm»^[32]. Манящий заголовок жирно-желтым шрифтом. Аппетитную богиню зовут Уитни. Именно Уитни, не Акгюль или Гёксель. Турецкие издания не публикуют ню-фотографии местных девушек – один из мусульманских устоев. Перечитывает заголовок. Улыбается сквозь дым моей сигареты. Заблестели глаза. «Не отказался бы стать одним из добровольцев…» – протягивает он. Ухмыляюсь в ответ. «Я бы тоже…»

Ему двадцать шесть. Зовут – Махсун. По-дружески называю Максом. Не обижается – турки всегда уважали Европу. Махсун работает спортивным обозревателем в газете. Плюс небольшой частный бизнес. Зарабатывает около трех с половиной тысяч долларов в месяц. По стамбульским меркам неплохо. Без шика. Женат на милой девушке из турецкой провинции. За него сделала выбор мама. За ним оставалось дать согласие. Девушка отличная хозяйка – готовит отменно, каждый вечер преданно встречает мужа с работы. Махсун садится за стол. Она присаживается рядом с ребенком на коленях. Пока муж ужинает, Бирсен рассказывает о прошедшем дне. О том, что водила сынишку к педиатру, которая посоветовала подкармливать его смесью помимо грудного молока. О том, что с грядущего месяца поднимут цены на бензин одновременно с общим повышением зарплат. Одним словом, бытовые прелести из жизни домохозяйки. Бирсен считает себя счастливой женщиной. Покинула провинцию, переехав с красивым мужем в Стамбул. У нее растет смысл жизни – ребенок. Если Аллах позволит, родит дочь – помощницу, надежду. Собирается получать высшее образование – через пару лет подаст документы на филфак…

Махсуна с Бирсен их совместная жизнь устраивает. «Грех жаловаться, брат. Она хоть и деревенская, но очень чуткая девушка. Знает, когда молчать, когда говорить. Золотые руки, доброе сердце. Уважает меня. Уважаю ее. Она прежде всего мать моего ребенка, потом – жена. Уверен – проживу с ней до конца дней. Свое семейное счастье я нашел. Не зря доверился матери…» Слушаю его, пытаюсь понять психологию рядового турецкого мужчины. В какой-то мере она мне близка – оба мусульмане. Одно не могу понять. Неужели Махсун, видный парень с отличным образованием, юмором, не мог жениться по любви? «Как-то не получилось. Честно говоря, особо не стремился. В студенчестве встречался с одной узбечкой, работающей здесь по контракту в переводческом центре. Она была божественна. Чего только стоили ее миндальные глаза. С ума сходил. Летал от любви… Наши отношения длились два с половиной года. Она должна была возвращаться на родину. Я хотел на ней жениться, но она противилась переезжать в Турцию. К тому же тогда связывать себя узами брака было рановато. Я учился, впереди жизнь, нужно карьеру делать плюс разные нации… Расстались тяжело. До сих пор, целуя жену, представляю перед собою ее. Грех так думать. С правдой надо уметь мириться…»

…Познакомился с Максом в первых числах сентября прошлого года. На церемонии обрезания – сюннете – семилетнего сына нашего общего друга. Посещать такие мероприятия неприятно. Воспоминания из собственного детства захлестывают, когда так же пришлось терпеть боль этого обязательного для каждого мусульманина таинства. Но если пригласили, идти нужно обязательно, захватив с собою подарки, полагающиеся «виновнику торжества». Хотя ребенку в эти мгновения точно не до подарков. Его одевают в шикарный костюм с лентой через плечо. На ленте – арабское изречение «машалла»^[33]. В подобном одеянии мальчугана везут к сюннетчи – специалисту, совершающему болезненно-мимолетную процедуру обрезания… Всегда возмущался тем, что у мусульман обрезание обычно делается не при рождении, а в сознательном возрасте. Мой дед объяснял сие следующим образом: «Сынок, такое испытание призвано вооружить будущего мужчину необходимой стойкостью. Уже тогда мальчик должен быть мужественным, не бояться боли…»