Глава 3. Вторая ночь

Гордон посмотрел на свои часы. 9:32.

В это время он уже обычно давно бодрствует, поэтому и сейчас он решил встать. По отбору ему досталась одна из спален прислуги, но это не особо его волновало. Когда он пришел, с ним договорились, что без общего ведома и согласия никто не может забирать еду из кладовки, так что в его сиюминутные планы входило посещение кухни и ожидание завтрака. Все должны встать.

Гордон зашел на кухню, прикрыв за собой дверь, и увидел, что за столом уже сидит Джулия и возится со своим андроидом.

– Сдох, чтоб его… – девушка отшвырнула телефон от себя. – Доброе утро.

– Доброе.

Горди посмотрел в окно, которое невозможно было открыть, потянулся и сказал:

– Вот это я, конечно, попал…

– Все попали. Хотя для меня, конечно, это просто еще одно приключение, без сомнения. После того, что со мной было, мне не страшно ночевать в заброшенном доме.

– Ты правда думаешь, что это хорошая мысль? – спросил Горди.

– Нет, конечно. Но…

Горди ждал, и Джулия продолжила:

– Но когда тебя выгоняют из собственного дома за то, что ты переспала с парнем… Как-то разочаровываешься в людях после такого.

Парень усмехнулся и спросил:

– Как они узнали?

– Прочитали мой дневник. Я его сожгла. Потом. Да и хрен с ними, серьезно. Отца я всегда ненавидела, а мама… мама всегда не любила меня.

На кухню прошел Билл.

– Здорово всем, – поприветствовал он.

Через десять минут каких-то невнятных разговоров появились Фрэнк с Кристен и Марком, а еще через полчаса на кухню пришла Сарита, а за ней и Хелен.

– Я голоден. Хочу есть. Есть. Давайте пойдем за едой. – Вернулся к своей манере общения Гордон.

– Но Нортон… – начала Сарита.

– Да черт с ним! – воскликнул Фрэнк. – Сарита, пойдем со мной.

Вдвоем они вышли. Оставшиеся на кухне лениво зевали, пока Марк внезапно не спросил Билла:

– Ты… ты… вы ведь м-музыкант?

Тот удивленно приподнял брови, но ответил бодро:

– Ага. А ты, парень, музыку любишь?

– Не очень.

Больше разговор не вязался. Гордон хотел продолжить говорит с Марком, особенно учитывая, что он едва ли не в первый раз заговорил с ними.

И тут тишину летнего утра в особняке Мэйсона прорвал душераздирающий крик Сариты…

***

Буквально через три минуты толпа из восьми человек собралась в душевых для слуг. Фрэнк держал Сариту за плечи, а она закрывала лицо руками и слезы текли у нее по щекам.

Оставшиеся шесть человек столпились вокруг четырех разбитых на кусочки душевых. Посередине осколков лежали два страшно изуродованных и окровавленных трупа – Нортона и Клэр. Повсюду на несколько метров была кровь.

Нортон и Клэр были почти голыми, их бледные тела были исполосованы чем-то острым, лицо Нортона было уничтожено и по нему нельзя было ничего определить, а лицо Клэр выражало дикий, неподдельный ужас. Мертвые глаза Клэр глядели на всех остальных.

– Твою… мать… – прошептала Джулия и отступила на несколько шагов.

Всеми, кто был здесь, овладел ступор. Абсолютно каждый выглядел так, что нельзя было сказать, что он может сделать в следующий момент. Потом Марка и Билла начало тошнить, и они вышли из комнаты. Кристен была еще белее, чем обычно. И она произнесла фразу из небезызвестного фильма:

– Смерть – это только начало.

Остальные не обратили на это внимания. Некоторые даже перестали моргать – настолько сильно их потрясло увиденное зрелище. Шесть человек стояли, как истуканы, как камни, и ничто не могло изменить этого, даже время.

Джулия отвернулась. Фрэнк закрыл глаза.

Минут десять никто не двигался со своего места, а затем Гордон медленно приблизился к Нортону, и с большим трудом разжал ему руку, из которой забрал записку.

– Что… там такое? – заикнувшись, спросила Сарита.

Прочитав содержимое маленького окровавленного клочка бумаги не один раз, Горди произнес:

– «Добро пожаловать…»

***

Восемь часов спустя Фрэнк, Хелен, Джулия и Горди сидели в креслах в большой гостиной. Все, кроме Горди, курили. Горди и Фрэнк пили пиво, которое также было обнаружено в кладовой. Вокруг было не очень светло, но никто не хотел вставать, чтобы включить еще одну лампу. Никого, казалось, уже ничем не получилось бы взволновать. Разговор не вязался. Уже с час никто не мог проронить ни слова.

Наконец Горди решился на это:

– Что это было? Кто из нас мог совершить такое?

– Вряд ли кто-то из нас располагает когтями в половину твоего роста, – проговорила Джулия, неотрывно смотря в одну точку.

– Но нам же оно не приснилось. Нортон и Клэр…

– Не напоминай… – простонал Фрэнк.

– Я навсегда запомнила выражение ее лица… – прошептала Хелен, – теперь оно будет являться ко мне в моих ночных кошмарах.

Гордон отчетливо ощутил, что эти трое все еще в состоянии аффекта, и потому не могут рассуждать здраво, но он все равно решил попытаться:

– Послушайте меня.

Никто не обратил внимания.

Гордон схватил бутылку пива, и, что есть силы шарахнул ею об стол так, что та разбилась на мелкие куски. Хелен вскрикнула, а Фрэнк и Джулия перевели на него свои взгляды.

– Послушайте меня! – повторил он. – Их убили. И мне кажется, что это был не человек. Не мог человек такое сделать, не мог!

– Я в призраков верю еще меньше, чем в твои рассказы, – зевнул Фрэнк.

– Может это и не призрак, но…

– Хватит! – вдруг крикнул на него парень. – Мне не хочется говорить об этом вообще!

– Я пошла отсюда, – заявила Хелен.

– И я, – отозвалась Джулия.

Когда они покинули комнату, Фрэнк указал окурком в сторону Гордону и властно сказал:

– Ты. Поможешь мне отнести трупы в подвал.

Когда Гордон и Фрэнк разместили в подвале второе тело, они поднялись наверх, где их уже встретил Билл. Он сидел на старом стуле и что-то наигрывал на своей гитаре. Гитара была красивая, современная, на ней наверняка было очень приятно играть.

– Своя рок-группа? – спросил Гордон.

Билл поднял вверх одну бровь, словно услышал что-то для себя оскорбительное, но это выражение не задержалось на его лице больше двух секунд. Он чуть улыбнулся и ответил:

– Была. Однако сейчас хочу попробовать выступать сольно. Мне ведь потому-то и приглянулся особняк Мэйсона – готика придает мне уверенности. Пошутите кто-нибудь про Кристен…

Билл настроил гитару, что-то проверил, заиграл и запел приятным баритоном:

– Everybody knows, everybody knows that you cradle the sun… living in remorse, sky is over…

– Кончай, еще больше нагонишь тоски.

– А что мне петь? Веселые песни? Это было бы большим неуважением к обстановке. Уважение к обстановке – главное, о чем должен помнить не только музыкант, но всякий, кто рассчитывает называться культурным, – выдал Билл после короткой запинки.