Констебль Дин Соммерс приподнял край брезента и забрался в гондолу, сев сзади нас. Он улыбнулся сначала официально Гринделю, потом приветливо и тепло – мне. Я посмотрела на маленькие веснушки на его носу. Дин не рыжий, но веснушки у него есть, такие милые. И вообще… Соммерс как обычно великолепен – подтянут, бодр и готов работать. Побольше бы таких в Скотланд-Ярде, а то ведь мирному лондонцу нетрудно в темноте перепутать бородатого мрачного полицейского с головорезом.

– Какая неожиданность, Дин, – произнесла я и после промедления искренне добавила: – И… я рада, что это именно ты.

– Если вообще сейчас возможно чему-то радоваться, мисс.

С этими словами Гриндель сосредоточенно принялся поворачивать ключ, поднимая лодку в небо. Суперинтендант старался не смотреть на нас; наверняка ждал, что сейчас мы начнем шептаться. Но пока мы не шептались. Я и моя удача сидели молча и грелись.

С ангелом-констеблем я познакомилась в «Белой лошади», по воле случая. В тот вечер я пела: Жерар просит об этом, если клиенты настроены лирично и хотят чего-то кроме прекрасных ножек. Тогда я иду на сцену, облокачиваюсь на фортепиано и исполняю что-то грустное или – даже чаще – патриотичное. Одну только «Правь, Британия»^[6] просят чуть ли не каждый раз. В такой вечер в кабаре и зашел Дин. С первого взгляда меня поразила его внешность: выбритый, светлые локоны, чистые голубые глаза. Если бы не форма, он не походил бы на полицейского, в большинстве своём это неухоженный народ. Соммерса я приняла бы скорее за актера. Дин застыл тогда, как мальчишка перед дорогой витриной. Он не сводил взгляда с меня, залитой приглушенным светом. Возможно, я удивила его так же, как и он меня, хотя бы потому, что на мне не было ни боевого раскраса, ни кружевных чулок.

Дин угостил меня выпивкой, стал приходить каждый свободный вечер. Соммерс младше меня: ему едва исполнилось двадцать, но нам сразу нашлось о чем поболтать. Мы поладили; ему я отныне выдавала большую часть информации, надеясь помочь продвинуться по службе. Я действительно помогла, правда, потом кое-что за это попросила. Я навязалась в неофициальные напарники.

Конечно, восторга он не выказал, все-таки в голове его сидела убежденность: женщина в сыске – как слон в аббатстве. Пережиток прошлого: с момента, как две воздухоплавательницы, англичанка Мэри Ле́джендфорд и венецианка Джильола Аме́ри, сконструировали первый двигатель, способный поднять корабль (то есть, с точки зрения мужского большинства, сделали что-то стоящее), минул лишь век. Наверное, если бы не они, все осталось бы как раньше: такие, как я, сидели бы дома и, уж конечно, не имели права голоса еще лет двести, а то и больше. Но Основательницы окрылили многих женщин. За Мэри они пошли в газеты и войска, в науку, юриспруденцию и Парламент. Вторую половину нашего века назвали Временем Независимых. Мне хотелось, чтобы это было и мое время. Дин понял меня. Наша дружба выдержала испытание моими настырными попытками чему-то у него научиться.

– Не прибавите? – попросил Дин.

– Попробую, – коротко ответил Гриндель.

Видя, как неаккуратно он подбрасывает уголь в топку, я отодвинулась. Только бы не запачкать юбку – любимую, с длинными разрезами на бедрах, фасона ледж. Под ней удобно носить тонкие кюлоты и сапоги, чтобы при необходимости пристегнуть подол застежками и бежать. Обычные брюки и бриджи пока не вошли у женщин в моду, зато Мэри Леджендфорд придумала такой фасон – легкий, недорогой. Леджи носят Независимые. Женщины с более традиционными взглядами на своё место в обществе облачаются в платья на кринолинах и затягиваются в корсет. Красиво. Но так неудобно.

– Спасибо, Патрик.

Я выдавила это, когда гондола прибавила скорости. Дин положил руки мне на плечи успокаивающим жестом, который у нас уже заменил многое.

– Я в порядке.

– Хорошо.

Рук он не убрал и, наклонившись, взглянул через мое плечо вперед – на силуэт часовой башни. Чувствуя, как волосы щекочут висок, я покосилась на Патрика. Тот тоже таращился на башню изо всех сил: он понимал, что хотя я не замужем, такое близкое общение с посторонним мужчиной не отвечает правилам этикета, и ему было неловко. Но Дин мне не посторонний, а искреннее утешение и этикет не имеют ничего общего. Я наконец нашла силы улыбнуться, и, наклонив голову, потерлась щекой о руку Соммерса.

– Мне жаль, Лори.

Наконец кто-то назвал меня этим коротким именем. Не люблю «Лоррейн» – длинно, тяжеловесно. Дин об этом не забывает и понимает, что дальше «мне жаль» заходить не надо. Не те у меня отношения с семьей, даже с милой доброй Хеленой.

– Ты что-нибудь знаешь о том, как это случилось?

Дин покачал головой. Гриндель наконец соизволил взглянуть на нас и снова поучаствовать в разговоре.

– Ваша мать сообщила, что Хелена лежит в своей комнате. Крови вокруг вроде бы нет, а вот на горле какой-то след, так что заранее подозреваю удушение. Я велел ничего не трогать, хотя в телефонном аппарате все ужасно трещит. Надеюсь, она услышала меня. Пфф, эти изобретения… Не представляю, как кто-то может мнить их будущим человечества?..

По этому поводу консервативный Гриндель ворчал всегда. Не вступая в споры, Дин спросил меня:

– У твоей сестры были недоброжелатели?

– По-моему, Хелену все любили. – Я невольно усмехнулась. – Больше, чем остальных. Мать, слуги, учитель рисования, друзья, подруги из высшего света… Жениха у нее не было, а вот претендентов на эту должность…

– А вы, мисс Белл? Ладили? – снова вмешался Гриндель. – Не завидовали сестре, не ссорились из-за юношей или еще чего-нибудь?

Я сердито уставилась на него. Первая мысль – опрокинуть корытце с углем ему на голову – видимо, отразилась на моем лице, так как Дин спешно ответил:

– У Лоррейн алиби на весь вечер. Правда, Лори?

– Мистер Ламартис и девочки подтвердят, что с трех я не выходила из кабаре.

– Да и не забывайте, что она практически наша колле… – начал Дин.

Гриндель раздраженно перебил:

– Это ничего не гарантирует, Соммерс. Помяни мое слово, убийцами становятся даже сыщики. А уж женщины-сыщики с их вспыльчивым нравом…

Как обычно. Я поджала губы, но промолчала. Это ведь… неважно, да? Просто чаще повторяй себе: «Это мой смысл. Мой выбор. Это – правильно». Однажды выучу это на латыни, и вот тогда у неотесанного консерватора, окончившего только приходскую школу, отсохнет язык. Его выпады неприятны, но то, что я делаю, – действительно мой смысл. А когда нашел смысл, лучше стать глухим к попыткам его отнять.

Я все еще помню, как Жерар однажды, – едва я впервые дала объявление о детективных услугах, – привел мне клиента. Загадочная старая леди попала в беду: кто-то из родни во что бы то ни стало желал ее отравить. Она не хотела огласки и считала методы полиции топорными, и давний приятель Жерар свел нас, чтобы я узнала, что происходит в доме. Меня выдали за родственницу из Штатов. Игра удалась. Недолгая и опасная, она подарила мне много знаний о ядах и отвращение к чаю, мутит от одного запаха «благородного английского» напитка, независимо от сорта. Так или иначе, главное – графиня осталась жива и здорова, стала рекомендовать меня, и я окончательно решилась стать настоящим детективом. Мисс Синий Гриф. Другие сыщики произносят это с отвращением. Мы вообще не жалуем друг друга: конкуренция, в Лондоне нас больше, чем уток в королевском парке. А может, я просто знаю не всех детективов или не всех уток. Так или иначе…

«Это твой смысл. Твой выбор. Это – правильно. Не сдавайся. V. I.» Такая гравировка на часах, которые графиня мне подарила. И в это я верю. Всегда буду.

– Не в обиду, мисс… – начал Гриндель, которому явно не понравилось моё молчание.

– Прибавьте, пожалуйста, – холодно перебила я.

Он тут же взвился:

– Да я так её угроблю, и чем потом расплачиваться с Лётной службой?..

Полицейский пробурчал что-то ещё, менее членораздельно, но гондола полетела быстрее. Дин хмуро посмотрел на его заплывший жиром затылок и спросил:

– А слышали об инциденте в районе Миллуоллского дока? Там тоже убили человека. Тоже художника, любителя рисовать трущобы. Проломили череп.

– Бродягу, – небрежно поправил Гриндель. – Такое случается. Если каждого проходимца с коробкой красок звать художником…

– И всё же.

– Брось, Соммерс. Во-первых, если память мне не изменяет, это в ведомстве другого дивизиона. А во-вторых, не считаешь же ты, что юную леди и оборванца убил один человек? Такое, – Патрик хмыкнул, – только в книжках бывает и в жёлтых газетах.

Звучит вправду дико, но я успела заметить: Дин редко ошибается, у него будто есть какой-то внутренний маячок. Сама я совершенно заработалась в кабаре, мы готовили пару шоу. Газеты зачастую проходили через мои руки непрочитанными, а ведь раньше я не пропускала криминальную колонку. Так, пожалуй, другие детективы выбьют почву из-под моих ног раньше, чем начнется весна.

– Лори?

Я не ответила. Думая о конкурентах, я вдруг осознала, что теперь совершенно абстрагировалась от факта Хелениной смерти. Внутри больше почти ничего не щемило, там воцарилась холодная ясность, сотканная всего из нескольких слов: мотивы, улики, подозреваемые. Семейная беда стала просто делом. Одним из. Как у толстяка Патрика. Я не знала, сколько продержусь так, но, наверное, так было легче. И правильнее.

– Ты со мной? Я хочу во всем этом разобраться.

– Спасибо. – Я улыбнулась, глянув на него через плечо. – Да, конечно, да.

Гондола уже миновала заснеженные Кенсингтонские сады. Вскоре она добралась до нашего квартала и опустилась возле особняка. Светились все окна, это было непривычным зрелищем: обычно мать и сёстры ложились рано. Меня тоже старались приучить, но я слишком часто задерживалась допоздна, а иногда вовсе не приходила. Мне стали оставлять чёрный ход. Неплохой компромисс и напоминание о месте, которое я занимаю в семье. Забавно… сегодня я впервые за пару месяцев пройду через парадный.

…Мать – без мехового плаща, даже без палантина, – стояла на верхней ступени крыльца и ждала нас. Лицо было мокрым и бледным, лихорадочно блестели глаза. Я первой шагнула навстречу, чтобы поздороваться, но сразу остановилась: едва встретив взгляд, мать скривилась. Говоря, она обращалась только к Патрику Гринделю:

– Офицер? Проходите в дом.

[Артур]

Я прокрутил в пальцах тигриный клык на шнурке, – это обычно успокаивало и приводило мысли в порядок. Сегодня, пожалуй, помогла бы скорее порция виски. Не каждый день, в конце концов, тебе возвращают старые вещи. Тем более – так.

«Мистер Сальвато́ре, время разгадывать тайны. Освежите знания, они пригодятся».

Записка лежала между пятнадцатой и шестнадцатой страницами потрепанного учебника итальянского языка. Я прочел ее еще раз и мельком взглянул на текст в книге. Параграф и упражнения были посвящены спряжению глаголов.

Cercare. Trovare.

Искать. Находить.

Chi cerca – trova.

Кто ищет – найдет.

Слова обвели красным; от страниц пахло пряностями. Отрицать было бессмысленно: книга, подброшенная кем-то на подоконник лаборатории, – та самая. Моя, из времен учебы. Те же пометки на полях, голая женщина на титульном листе – я нарисовал ее сам, позабавить приятелей. В последний раз я видел учебник лет десять назад и нисколько не сожалел, что он канул в Лету, как и все мое прошлое. Почти все. Кто же его вернул?..

С улицы повеяло холодом, я прикрыл окно и бросил книгу на стол. Мензурки и колбы сердито звякнули: книга нарушила привычный строгий порядок. Я поморщился.

Chi cerca – trova. Что мне искать?..

Раздался настойчивый дробный стук, и я вздрогнул от неожиданности. Какая же ерунда. Пройдя вытянутое помещение насквозь, я рывком распахнул дверь.

– Охэ-эй, мистер Сальваторе! – Джек сорвал с макушки потрепанный приплюснутый цилиндр, и непокорные черные кудри тут же встали дыбом. Пять золотых сережек – четыре в правом ухе и одна в левом – блеснули в тусклом свете газовых ламп.

– Здравствуй, Джек. – Улыбаясь и стараясь выкинуть из головы книгу, я пропустил его. – Ты сегодня поздновато.

– Продавал газеты, извините, мистер Сальваторе. Захотелось подзаработать. Все-таки весна не за горами, хочу махнуть к югу на пару недель.

Цыганенок вошел и начал отряхиваться. Гулко потопал, превратив сухой паркет в мостовую, залитую лужами. Он мельком посмотрел на учебник и перевел взгляд в сторону большой конструкции, состоящей из колб, трубок, нагревателя и фильтра, – усовершенствованного аппарата Марша, предназначенного для разложения сложных органических веществ. Этим новым приобретением, сделанным на средства Скотланд-Ярда, я гордился.

– Что сегодня?

– Мышьяк, – ответил я, рассеянно сдув упавшие на глаза волосы. – Ерунда, ничего особенного. Рутина. Просто проверим. И… – я выдержал паузу, – я хочу, чтобы основную часть работы сделал ты. Нужно посмотреть, как справляешься и насколько можно на тебя рассчитывать. Образцы в холодильном шкафу.

Глаза Джека загорелись; он сбросил поношенный плащ и ринулся в указанном направлении. Я улыбнулся. Пожалуй, я испытывал что-то сродни умилению отца, отпрыск которого движется по правильной дороге.

Я встретил Джека, когда со знакомым детективом был на месте преступления. Чумазый оборванный мальчишка терся рядом и не давал всем покоя, а потом почему-то увязался за мной. Было ли причиной мое дорогое пальто, или то, что я единственный не крыл его бранью, или мои нестриженные волосы, выдавшие рассеянного ученого, я не знал. Джек спросил, не найдется ли у меня работы для него, и я попросил купить пару реактивов. Отдавая деньги, я мысленно попрощался с ними, но неожиданно оказался не прав: цыганенок все исполнил до мелочей. Потом мне потребовалось, чтобы кто-то наблюдал за процессом нагревания кишечного экстракта для очередной экспертизы. Мальчик справился и с этим, записав нужные данные и ничего не упустив. Писать он умел, хоть и корявым почерком, который я долго приноравливался разбирать.

Скоро я понял, что у Джека – едва ли имя было настоящим, но другого он не назвал, – явный талант к химии, а знания по симптоматике и распознаванию отдельных ядов превосходят мои. Некоторые растительные алкалоиды, например, он различал по запаху: говорил, что научился у бабки-травницы. Когда он дал мне подсказку впервые, я не принял ее всерьез, но экспертиза подтвердила: Джек, по-собачьи обнюхавший губы трупа, определил яд верно. И какой бы ненаучной ни была его методика, в запутанных случаях я стал прислушиваться, стараясь, правда, не придавать этот факт огласке.

Да и в целом, несмотря на отсутствие какого-либо систематического образования, Джек был умным малым. Я взял его ассистентом на пятнадцать шиллингов в неделю. У цыганенка не было ни семьи, ни (по крайней мере, так мне казалось) даже друзей-сверстников. Если я встречал его вне лаборатории, то всегда в одиночестве – он слонялся по лондонским улицам со скучающим видом. Зато мне стоило большого труда отучить Джека от привычки приставать к прохожим и задирать констеблей, но это было просто необходимо. Я опасался, что кто-нибудь из вертких и придирчивых адвокатов или, не дай бог, высшие чины Скотланд-Ярда, узнают лишнее о моем маленьком помощнике по токсикологической экспертизе.

Впрочем, Джек умел, когда нужно, быть незаметным. Стоило кому-либо появиться поблизости – цыганенок исчезал. А после того как я поднял ему жалование до двадцати шиллингов, он сменил свое место жительства – подворотню близ Темзы – на какую-то ночлежку, где по-королевски занял комнату под крышей.

Джек ассистировал мне уже полгода и, несмотря на юный возраст, был отличным учеником – внимательным, энергичным и любознательным. Правда, серьезно заниматься он не желал, предпочитая практику всем существующим учебникам. Все, что мне иногда удавалось, – заставить его осилить пару-тройку разделов в том или ином издании, и то лишь убедив, что без этого не справиться.

Глядя, как он вынимает из холодильного шкафа подписанный сосуд с измельченным содержимым желудка мистера Роджера Квагена – бедняги, которого, вероятно, отравила сестра, – я невольно усмехнулся: Джеку давно не терпелось получить по-настоящему серьезное поручение. Я не сомневался, что он справится, если я буду украдкой следить. Да и потом… мне нужно было кое-что обдумать. Например, как учебник итальянского оказался…

– Чем-то расстроены, сэр? – Он вернулся к столу и стал осматривать реактивы, ища цинк и сульфат меди, потом занялся спиртовкой.

– Нет, Джек, ничего. – Я опустился на стул и снова взял в руки книгу. – Ты не спеши, у нас все в порядке со сроками.

– Как скажете.

Мы замолчали: он готовил экстракт, отфильтровывая органические частицы, я рассеянно листал вновь обретенную книгу. Мест, обведенных красным, больше не встречалось. Наконец я не выдержал и снова задал цыганенку вопрос:

– Джек, ты… – я некоторое время подбирал слова, – никого возле лаборатории не видел? Подозрительного?

Он перелил немного желудочного экстракта в большую колбу, взял склянку с кислотой и мотнул головой.

– Нет, сэр. Не замечал.

– Хорошо.

Тревога не проходила. Джек закрепил колбу в держателе под спиртовкой.

– Зато, сэр, тут неподалеку лавку художничью ограбили!

– Да? И много взяли? – рассеянно поинтересовался я.

Джек потрогал колбу кончиками пальцев и, подумав, усилил пламя.

– Да говорят, почти ничего, коробку каких-то дорогих красок. Очень странные дела, а?

– Странные…. – равнодушно отозвался я, потирая лоб. – Ладно, давай работать. Сейчас нельзя отвлекаться. Будь внимателен.

– Да, сэр.

Художественная лавка волновала меня мало. Нехорошее предчувствие усиливалось с каждой минутой. Нужно было отвлечься во что бы то ни стало, и я взял недавно купленную книгу токсиколога Мартена о новых методах распознавания ядов. Вооружившись простым карандашом, я продолжил то, что начал накануне: читая, подчеркивать все, что казалось свежим и здравым. Я старался не отставать от лучших умов нашей области. Да и ничто не успокаивает так, как наука.

Джек гремел склянками; вскоре в воздухе отчетливо запахло спиртом. Когда жидкость в одной из колб приобрела легкий красноватый оттенок, я слабо улыбнулся.

– Сэр, – тихо позвал он.

– Да? – Решив, что нужно его похвалить, я бросил: – Молодец, Джек. Все верно. Именно такой цвет…