Хотелось бы сказать, что на этом события в поезде закончились, но вовсе нет. Поэтому переключимся на происходившее в другом конце вагона. Андрей, который от злости не мог заснуть, пытался придумать, как можно вывести приятеля на эмоции, но кроме бесполезных телодвижений ничего лучшего придумать не смог. Андрюша, как его ласково называли как девочки, так учителя, был совсем не таким, как Егор, чтобы одним своим появлением взбесить народ, долго и мучительно ворочался на своей полке. Поясняю суть конфликта девятиклассников. Так уж случилось, что не только Матвей в свое время был влюблен в свою одноклассницу (правда, позже он переключился на девушек постарше), но и Андрей обратил внимание на одну из них. Нет, друзьям не нравилась одна и та же девушка, Боже упаси, скорее, Матвей не одобрял выбор Андрея, который положил глаз на Лизу (вот так взял, вынул из глазницы глаз и положил на ее милую уложенную прическу). Поэтому на вокзале, когда Андрей изъявил о своем желании признаться в любви, Матвей попытался его отговорить, сказав, что это будет слишком глупый шаг, а он не раз подобным образом ошибался с Кирой. После чего между мальчишками произошел конфликт, который выражался то в оскорблениях, то в глупых тычках. Их разняли, но Андрей все равно не успокоился, поэтому он решительно встал и направился к отсеку Матвея, прихватив с собой сок, желая облить недоброжелателя. Для него это был коварный и хитрый план.

Когда Андрей шел по коридору, он случайно задел плечом того мужчину, который спал напротив отсека Киры и Евы. Тот раздраженно покосился на подростка, отчего Андрей поежился, но не отступил. Так уж вышло, что отсек был чуть ли не крайний.

– Марк, а что это ты там пишешь? – кокетливо улыбнувшись, поинтересовалась Саванова, сложив руки на бордюре верхней полки. – Неужели стихи?

– Вообще-то, правильно говорить «стихотворение», – утомленно потерев переносицу, произнес Марк и, так и не подняв взгляда на Киру, продолжил записывать первое четверостишие.

– А можно прочитать? – продолжила донимать его Кира, повысив свой голос так, что он казался невероятно противным. Немец поморщился.

– Не для твоих глаз и не для твоих ушей.

– Хм… Марк, а мне вот интересно, – девушка перевернулась на спину, – а ты можешь придумать рифму на любое слово? Вот, например, скажи мне что-нибудь в рифму на… Хм… «Она меня увидела, ее я полюбил».

– Но вот она заснула, и я ее убил, – поджав губы, сказал Марк.

– Да ты романтик, Зильбр… тшейн, – запнулась Саванова и рассмеялась. – Пока твою фамилию произнесешь, язык сломаешь.

– Во всяком случае, моя фамилия легко переводится, – начал немец, но его быстро оборвали.

– Дай попробую перевести. В конце концов, я же с первого класса изучаю немецкий, – гордо пояснила Кира. – Так… «Зильбер» – это у нас «серебро», а «штейн»…

– Вообще-то, правильно, «штайн», – украдкой поправил парень, но Кира это проигнорировала:

– «Штейн»… Кажется, «камень». Точно, «камень». Значит, выходит, «серебряный камень»! – радостно воскликнула Саванова. Марк, усмехнувшись, сымитировал аплодисменты; он до сих пор искренне сомневается в языковых способностях одноклассницы.

Андрей остановился около отсека и, приготовив стакан, собирался облить Матвея. Марк же заинтересованно взглянул на него, Кира его тоже заметила. Все, наверное, прошло бы нормально, если бы внезапно не вскочила Ева, очнувшаяся ото сна. Она с тревогой посмотрела на Марка, потом на Андрея – от резких движений Евы тот дернулся назад и пролил сок на постель того вечно сердитого мужчины.

– Я что-то пропустила? – прошептала Романова, моментально приняв положение сидя, стоило ей заметить, что она лежала рядом с «приятелем».

Сок успешно пролился на кровать пострадавшего, и Андрей, пока того не было видно поблизости, закрыл пятно покрывалом, в крайнем испуге оглянувшись, поставил стакан на стол ребят и быстрыми шагами направился обратно. Ева в недоумении посмотрела по сторонам: Марк будил Матвея, а Кира, потеряв интерес к данной ситуации, боролась с запутанными наушниками.

– Маркуш, – позвала немца Ева, осторожно потянув его к себе за плечо.

– Девушка! – хлюпнув носом, ответил тот. – Не видишь, что на Родькина была попытка покушения?

– Брось. Он не Кеннеди, чтобы на него покушались. И уж тем более не Линкольн, – фыркнув, заметила девушка, – а ты на деревенского секьюрити даже не потянешь.

– Эмм… Причем здесь секьюрити?

– Марк, что за кипеш? – разозлился проснувшийся Матвей. – Из-за вашей болтовни невозможно уснуть!

– Наша болтовня довольно интересна, – возразил Марк.

– Да пошли вы в ад, грешники, я спать хочу, – буркнул Родькин и накрылся одеялом.

Равнодушно усмехнувшись, Марк вновь вернулся к тетрадке, а Ева продолжала с неким недопониманием оглядываться вокруг, словно пыталась что-то вспомнить. Затем, увидев записи Зильберштейна, которые издалека напоминали стихотворения, она тотчас вспомнила, что ей хотелось кое-что рассказать парню. Причем так сильно, что она забыла о своем сне, в котором присутствовали все люди, которые оставили неизгладимые впечатления на всю жизнь.

Девушка нерешительно начала:

– Как ты относишься к сновидениям?

– Ну, сны – это разно, я люблю фантазировать.

– Мне приснился такой странный сон…

– Все события, которые происходят во сне, являются тем или иным отражением реальности, – с заумным видом отозвался Зильберштейн.

– Я что-то не помню, что мы когда-то говорили о Пушкине.

– Было-было, – энергично закивал головой Марк, развернувшись к Еве. – Причем совсем недавно… В общем, вели достаточно мо-ра-лис-ти-чес-ки-е и интеллектуальные беседы.

– Да, Марк, это так похоже на нас, – хмыкнув, согласилась Романова, понимая, что Марк любит лишний раз приукрасить действительность. – В общем, мне приснился невероятно странный сон…

– Это я уже понял. Он был странным из-за того, что был связан с Пушкиным?

– Ну, можно и так сказать… – потерев висок, сказала Ева.

– Расскажи уж, раз рассказывается.

– Ну, хорошо, – смущенно улыбнувшись, девятиклассница села как можно удобнее. С Кирой, своей единственной подругой, Ева не привыкла делиться сновидениями, поскольку та не интересовалась подобным. Ей было в диву услышать то, что кто-то, а именно Марк желал послушать ее. Немного растерявшись, Ева начала свое повествование: – Имена именами, но люди выглядели совсем иначе… Выходит, жизнь – театр, а все мы в нем актеры. Банально, правда?

– Ближе к делу.

– Ладно-ладно… События разворачивались в 19 веке…

«События разворачивались в 19 веке, а именно – 1837 год, февраль. Усадьба Болдино была наполнена тревожными мыслями Натальи Гончаровой, чью роль исполняла Евгения Романова, еще не совсем привыкшая к новому амплуа. Девушка, утянутая корсетом из натурального китовьего уса и пышной кринолиновой юбкой, очарованно оглядывала себя. Просим, пройдемте далее. Позвольте поинтересоваться, насколько вы успешны в истории? Я нет, но, тем не менее, события 1837 года помню превосходно. Память – удивительная вещь.

Волосы Евы были собраны элегантным драгоценной диадемой, которая была украшена камнем в виде слезы. Поразительно, насколько красивой была девушка. Она никогда бы не подумала, даже во сне, что может в одно мгновение стать замужней женщиной, да не просто замужней, а женой великого русского поэта, прозаика и драматурга – Александра Сергеевича Пушкина.

– Готова ли ты к балу, Ева? – распахнулись двери просторной библиотеки, в которую вел узкий коридор. Роль Александра Сергеевича исполнял, как бы то ни было, Марк Зильберштейн, никогда особо не ценивший русское. Одет он был в белую рубашку апаш и темные штаны. Выглядел старше своих лет. – Как же я не люблю эти светские рауты, – он на ходу прыгнул на софу, вытянувшись в полный рост и закинув руку на голову, дабы создать утомленный вид. – Не вынуждай меня принимать это приглашение.

Жена посмотрела в кадр и с иронией произнесла:

– Драматизирует, падла.

– Твои слова, душенька, бурлеск чистой воды! – хмыкнул Марк и…»

Мужчина, чья полка промокла, в темноте не заметил, что кровать была влажной, и шустро улегся в нее, плотно закутавшись в одеяло. Затем до него начало что-то доходить (или дотекать). Глазами по пять рублей он посмотрел на разговаривавших подростков, затем на пустой стакан из-под сока.

– Какого хера тут произошло?! – крикнул он, вскочив с кровати.

– Упс, – ойкнула Ева, прервав свой рассказ, оставив его для более светлых времен.

– Где ваш гребаный классный руководитель? – завопил мужчина на весь вагон. Он был широкоплеч и хорошо накачан. Визуально его оценив, Матвей невольно сглотнул. – Я вас спрашиваю, засранцы, где он?!

Опешив, Ева хотела позвать Анну Александровну, но та пришла сама – в полусонном виде она сначала посмотрела на своих подопечных, затем на недовольного пассажира. Учительница, вздохнув, представилась и поспешила выяснить проблему, из-за которой ее вызывали. Мужчина, чуть ли не плюясь от злости, рассказал, что эти «сраные школьники испоганили» ему кровать, и теперь он не сможет на ней спать, потому что она мокрая. Анна Александровна с укоризной посмотрела на Марка, верно, посчитав, что это он набедокурил. Вскоре подоспела Галина Николаевна, которая в итоге мирным способом разрешила весь конфликт. Классная руководительница только хотела поговорить со своими учениками, но коллега ее увела, обеспокоенно посмотрев на Зильберштейна. Тот, не понимая, что произошло, хлюпнул носом и вновь уткнулся в тетрадь. Превосходное начало дня.

Полдень. Поезд остановился на Московском вокзале, и пассажиры моментально ощутили холод приморского города. Романова благополучно оставила свою шапку дома, поэтому Марк, который с неким умилением наблюдал за тем, как девушка натягивала капюшон, надел на нее свою ушанку, добавив: «Не спи, замерзнешь». Примерно через полчаса школьников посадили в автобус, который отвез их на первую экскурсию вместо того, чтобы дать им возможность отдохнуть в гостинице. Сначала Ева села с Кирой, но после утомительной пытки под названием экскурсия, где они бродили, рассматривая какие-то камни, место с Савановой занял Стас, активно рассказывавший однокласснице что-то о новом фильме, который скоро должен был выйти в прокат. Поэтому Ева пересела к Марку, сидевшему перед Кирой и Стасом, и вновь поблагодарила за ушанку. Тот лишь хмыкнул.

Внезапно Ева нутром ощутила, что поездка ей выйдет боком, и встревоженно окинула взглядом автобус. Вероятно, ей так показалось из-за Марка. Мало того, что в поезде были весьма неоднозначные моменты и непонятный сон, так в автобусе ему стало совсем плохо (считая небесных овечек, Романова проглядела, как Марк начал заболевать). Сначала она подумала об этом с неким беспокойством, но приняв всю серьезность ситуации, успокоилась и задумалась. Марк лбом прижался к запотевшему окну и прикрыл глаза. Вернув ушанку однокласснику, Ева повернулась к Кире. Они со Стасом играли в PSP и что-то активно обсуждали, комментируя происходившее на крохотном экране.

– Что? – спросил Стас, оторвав взгляд от игрушки.

– Похоже, Маркуша заболел, – голос Романовой прозвучал немного обиженно и по-детски. Она вопросительно посмотрела на одноклассников, и Кира выдала:

– Ну… Скажи Анне Александровне.

– Она опять начнет говорить, что не хотела нас с собой брать, «такая ответственность», а она «не справилась»… Да и тем более, не стоит ее беспокоить после той ситуации в поезде. Вдруг она подумала, что это сделал Марк? Она так на него посмотрела, брр… Может, ему полегчает? – с надеждой в голосе предположила Ева.

Ребята пожали плечами.

Но Марку не стало лучше. На свое самочувствие он не жаловался. В автобусе стояла полная тишина, лишь где-то в конце салона слышались посапывания и храп. Ева заправила за ухо прядь и достала из кармана куртки, ворот и капюшон которой были подбиты пушистым мехом, телефон. Два часа дня. Она натянула на нос горло свитера. Даже несмотря на включенный обогрев, озноб по-прежнему пробирал до костей.

– Марк, давай поменяемся местам, – осторожно потревожила сон приятеля. Ей не хотелось, чтобы, заболевая, он сидел возле холодного окна.

Одноклассник что-то проворчал и натянул сильнее капюшон. Он закутался в серую кофту и полностью ушел в себя. Нацепил старые наушники и почти не слышал обеспокоенной девушки.

– Марк! – настойчиво повторила Ева и ткнула парня вбок, на что тот лукаво усмехнулся и проигнорировал Еву.

Так бы все и закончилось, но, спустя еще одну неожиданную экскурсию, класс наконец-то добрался до гостиницы «Охтская» у Невы и был готов для расселения: девочки с девочками, а мальчики с мальчиками. Некоторые были очень огорчены этим правилом, но кое-кому удалось его обойти. В том числе также поступила Ева. Она кое с кем поменялась для того, чтобы оказаться в одном номере вместе с заболевшим Марком. В конце концов, она переживала за него и ощущала чувство вины, несмотря на то, что вернула шапку. Во время этого действа Марк сидел в коматозном состоянии на диване. Заодно выгодный обмен случился и у Киры, у которой были свои планы на поездку, она заселилась в один номер «с каким-то там Стасом из параллельного класса», и Ева неожиданно вспомнила, что он Савановой был симпатичен с пятого класса. Теперь ей стало понятно, почему та уделяла ему много внимания и поехала вместе с ними в больницу.

Ах, да, раз уж речь зашла о больнице… Ева предпочла бы компанию в лице Влада, но, во-первых, маловероятно, что он бы согласился нарушить правило, а, во-вторых, он не поехал. «Надо будет ему набрать… Или хотя бы написать», – подумала девушка, вспомнив о выписке. Впрочем, ей уже было все равно на неудавшиеся планы, она перестала быть «разочарованной», как любил говорить Марк. Это одна из немногих реплик, въевшаяся токсичным ядом в подкорку. Правильные эмоции.

Смутно представляя, как ей придется заботиться о Зильберштейне, Ева положилась на свои скудные познания в медицине. Впервые за долгое время она почувствовала себя незаменимой, несмотря на то, что парень неоднократно отказывался от предлагаемой помощи. Он хотел начать самостоятельную жизнь (только вместо этого заболел), но не успели они войти в 203 номер, как Ева, подобно заботливой матери, уложила юношу в кровать и пообещала, что пока тот не поправится, никаких экскурсий не будет. Они не будут их посещать. Вместе.

Поначалу это звучало отвратительно. Если Марк чувствовал свою вину, он, как правило, старался исправить случившееся и вел себя лучше, сообразно своим представлениям. Таким образом, благодаря слабому иммунитету Зильберштейна, одноклассники «болели» вместе. Марк казался невероятно милым, особенно когда молчал.

Тайком Еве удалось выбраться на улицу, когда сосед по комнате уснул. На другом берегу возвышался величественный старинный монастырь, которому не менее трехсот лет. На мгновение девушке представилось, что она на экскурсии, одну из которых планировала пропустить. Небольшая группка людей. Женщина-экскурсовод, ей около сорока пяти лет, на голове аккуратный баклажановый берет, а сама она в утепленном пальто. Она рассказывала, как гостиница строилась на берегу Невы с видом на монастырь – насколько я помню, женский. Девушка была очарована видом, освещенным медленно заходившим осенним солнцем.

Недолго думая, девятиклассница набрала своей подруге, пригласив ту пройтись по городу, поскольку экскурсии на сегодня завершились. Кира пришла минут через десять, когда Романова уже вдоволь налюбовалась местными красотами; она ввела Саванову в курс дела. Девчонки, пораскинув мозгами, решили сходить в магазин, о котором говорила Галина Николаевна, когда уходили Таня и Сурикова. Он должен был быть совсем неподалеку, чуть ли не через дорогу, в переулке.

– У меня топографический кретинизм, – пожаловалась Ева, оглядываясь по сторонам. – Я здесь не вижу никакого магазина.

– У меня тоже. Во всяком случае, так говорит Леша.

Завернув в мрачный переулок, соответствовавший представлениям Романовой о старом Лондоне, времен так Джека Потрошителя, Ева напряженно затаила дыхание. У нее возникло знакомое ощущение тревоги, сердце забилось чаще. Перед глазами вновь встали образы с места того убийства, кажется, даже возник тот мерзкий запах, но нет, все было нормально – это было заметно по безмятежному выражению лица Киры. Она взъерошила волосы и, задрав голову, считала пролетавших над ними птиц. Каркавшие вороны… Нет, определенно здесь было что-то от викторианского Лондона, но Ева выбросила эти мысли из головы и успокоилась, напомнив себе о лишней впечатлительности. Она постаралась как можно глубже вдохнуть, выдохнуть, и найти какое-нибудь занятие по пути в магазин. Стены переулка были оклеены афишами, плакатами и объявлениями. Одно из них особенно привлекало внимание, и Ева, словно зачарованная, остановилась, приглядевшись. Плакат в сине-фиолетовых тонах с несколько размытыми буквами. На нем запечатлена красивая девушка. Слева наклеена желтая реклама такси, справа информация о продаже котят.

«МетамфетоМиР, – внизу плаката была надпись, выполненная в цифровом стиле, – с премьерой своего нового альбома ММР – Never Give In^[21]». Помимо девушки на плакате было еще два человека. Артистка была подписана как Христина, а парни, стоявшие за ее плечами, как Кай и Дария. Кай, стоявший слева, был в очках и кепке, одет во все черное, руки скрестил, и на локтях были отчетливо видны татуировки, плюс проколотая губа. Дария – красноволосый парень с кислотно-зелеными глазами, изогнувшись, держал гитару и хитро улыбался. Христина была обладательницей шикарных пепельных волос, завитых к кончикам. У нее волевые черты лица, показавшиеся Еве поразительно знакомыми. Пухлые губы. Курносая. На ключице небольшая татуировка в виде дракона, под которым красовалась надпись на латинице, очертания слишком размыты. Что-то не так. Вновь оглядев девушку с плаката, Ева отпрянула назад и наткнулась на встревоженную Киру. Татуировка… Дракона. Надписи.

У той мертвой девушки была такая же! Действительно, насколько же память может цепляться к таким деталям, которые, по сути, могли бы оказаться забытыми под массой впечатлений. Участница рок-группы была абсолютной копией убиенной. Или это был один и тот же человек?

Вернувшись из магазина с легким пакетом, в котором был Терафлю и немного вкусностей, Ева поставила его рядом со своей тумбочкой и посмотрела на спавшего Марка. Между их кроватями стояла чуть теплая батарея – в номере было невероятно холодно, да так, что Ева усомнилась в том, что скромного размера батарея сможет их спасти этой ночью. Невесело усмехнувшись, девушка подошла к шкафу, на лицевой стороне которого было зеркало. Отодвинув дверцу, она увидела, что на верхних полках лежало два теплых одеяла, и, встав на носочки, Ева решила достать их. Мысленно она все еще была погружена в тот диалог, который произошел у них с Кирой:

– Старая афиша ММР, – печально произнесла Саванова, с интересом разглядывая ту. – Вроде как, они должны были выступить здесь.

– Должны были? – удивленно переспросила Ева. Ей не хотелось говорить подруге о своих подозрениях, мало ли, она посчитает это мнительностью, а острить было неуместно.

– Христину, солистку, нашли мертвой, с перерезанным горлом. Я же рассказывала тебе об этом. Говорят, это сделал маньяк-фетишист, который или подражает The Поэту, действовавшему в 90-х годах, или это он и есть.

– Кто такой The Поэт? Я ничего о нем не слышала, – Романова была удивлена, что ни разу не видела упоминаний об этом убийце.

– Откуда я знаю? – ухмыльнулась Кира. – Мне бабушка рассказывала, что в новостях по четвертому каналу о нем говорили. В общем, какая-то ерунда, а ММР жалко – песни у них были хорошие. Ладно, пошли, ты же знаешь, не люблю я подобные темы… в подобных местах. Слишком уж здесь тихо. И пахнет неприятно.

Если Саванова сообщила то, что было на самом деле, то это непременно стоило перепроверить – Еву не на шутку заинтересовала история о неком, под именем The Поэт. Черт знает, убили тогда в ее районе кого или нет, но ночные байки она слышала не раз: не все были солнечными и радужными.