И сердце почувствует спицу…

Какие физические реакции мы чувствуем, когда нас обесценивают, и почему мы не придаем им значения?

Три недели назад я бежала мимо метро по дороге в банк. Народ струился по узкой улице, туда-сюда шныряли попрошайки, продавцы колготок и хурмы. Пара узких глаз остановилась на мне, и что-то помимо моей воли стало тянуть меня из этого неуправляемого потока.

– Катюша, – улыбнулись узкие глаза – как твои дела? А я думаю, ты или нет? У тебя есть время? У меня тут две такие беды, сейчас я расскажу тебе, ты ж юрист, сможешь мне помочь.

Я стояла, словно приклеенная к асфальту. Нина Альбертовна! Ну как же! Давняя приятельница моей мамы и по совместительству моя репетитор по английскому в пятом-седьмом классах, – факт, который на протяжении долгих лет давал ей санкцию использовать маму как «эмоциональную помойку», а меня – как бесплатную юридическую консультацию. Если Нина Альбертовна звонила, я иногда убегала в другую комнату – иначе мне пришлось бы потратить три часа своей жизни на horror stories о ее детях, дачах и прочем. Впрочем, в последнее время Нина Альбертовна и внешне все больше и больше походила скорее на персонажа из фильма ужасов, чем на человека с дипломом иняза.

– Катя, у нас такая трагедия. Мою Жанну (младшую) выгоняют из института. Ничего делать не хочет. Вот еду с сумками и пакетами разговаривать с администрацией. Я живу на даче, писаю в ведро, отдала им квартиру, оплачиваю ей учебу, а она только мужиков водит кавказской национальности, все время новых, которые к тому же все время что-то из квартиры подворовывают.

«Ну, понеслось, – пронеслось у меня в голове, – в банк я сегодня точно не попаду».

– А еще у нас же суды длятся уже пять лет. Ведь мои родители оставили мне полдома в Саратовской области, а другая половина принадлежит какой-то стремной тетке-риэлторше. И она не хочет согласовать со мной границы участка. Подержи, пожалуйста, мои вещи. Я сейчас в туалет сбегаю.

Внезапно я и сама оказалась обвешанной старыми сумками Нины Альбертовны. Но не успела я и выдох сделать, как мне уже показывали странные фото какой-то клетки – как оказалось, то были фото из зала суда, где проходили процессы по делу ее дачи. Ну действительно, где еще фотографироваться?

– А еще моя средняя, Сима, ты ж знаешь. Она инвалид. И хотя она получила высшее образование, никуда ее на работу не берут. И вот она живет вдвоем с Жанной, и мужики Жанны все время пытаются у нее, бедняжки что-то своровать.

Вот тут-то меня и пробило. Меня вообще не так сложно пробить на эмоции, когда речь идет о детях токсических родителей.

Я вспомнила, что моя подруга работала с организацией, помогающей инвалидам в устройстве на работу. Я сказала, что постараюсь помочь. И дала свой e-mail.

– Катя, ну расскажи, как твоя мама? – получив свое, переключилась Нина Альбертовна. – Она же такой человек хороший, такой добрый, но почему такая несправедливость?

Мне в очередной раз пришлось рассказывать долгую историю болезни моей мамы и то, как сложно мне было решать многие административные вопросы, с этим связанные.

– И да, Нина Альбертовна, никто из ее подруг мне, к слову сказать, не помог. Никто.

Нина Альбертовна попятилась назад, при этом ее рот отрылся в оскорбленном порыве.

– А что мы-то сделаем? Что сделает Лидия Викторовна или Виктория Павловна?

– Да, мне очень тяжело, – продолжала я, – спасают только поездки к любимому в другую страну. А то у меня на нервной почве руки и ноги немеют.

– А ты перчаточки теплые надень, – улыбнулась Нина Альбертовна.

И я почувствовала спицу внутри. Да, именно ощущение, что мне воткнули ее прямо в сердце.

Вот на этом моменте мне надо было замолчать… и бежать… в другую сторону, ведь то была реакция моего тела на так называемое «обесценивание».

Но нет. «Комплекс хорошей девочки» и тут победил. И я, словно школьница на уроке, продолжала подробно, с чувством, с толком, с расстановкой рассказывать про диагнозы моей мамы и их лечение. И снова мой правдивый рассказ был прерван словами, которые почему-то прозвучали очень гадко:

– Ты мамочку не бросай, – вытягивая свои тонкие губы, произнесла Нина Альбертовна, покачивая своим старым тощим пальчиком.

И мне опять стало плохо. Теперь уже намного больше. И снова я не придала этому значения.

– Катя, а я писаю в ведро и живу на даче. Девочкам своим любимым квартиру в Москве оставила. Но младшая, Жанна, спит с кем попало, в основном, с парнями с Кавказа, с уголовным прошлым. Они у нас из квартиры постоянно что-то воруют. И даже у моей средней, Симы, – а ты знаешь, она инвалид второй группы, – кошелек и деньги несколько раз пытались украсть. Она поэтому собаку себе завела.

Симу я помнила. Красивая милая девочка с огромными глазами и потрясающими волосами, своей инвалидностью она напоминала красивую дорогую сломанную куклу, которую бросили, едва наигравшись.

– А мой старший сын уже профессор, вообще со мной не общается. Знать меня не хочет. У него жена, детки, а мы вообще не видимся… Он такой подкаблучник, только жену слушает. И деньги все – только ей.

Вот тут во мне внезапно проснулся здравый смысл. Проснулся… и, к сожалению, тут же уснул, потому что я решила для себя (со своим комплексом вечного спасателя), что непременно должна помочь Симе. И я помогла. Я позвонила своей близкой подруге, работавшей в свое время в организации, помогающей устраиваться на работу людям с инвалидностью, и попросила помочь.

Да, к слову. Нина Альбертовна очень настойчиво просила мой телефон. Я настойчиво давать его ей не хотела – тут опять работала скорее логика тела, чем разума.

– Да ты не хочешь мне свой телефон давать, – начала вешать на меня «вину» и «стыд» Нина Альбертовна.

И я опять сдалась. И дала ей свой номер. Резюме Симы я, соответственно, переслала своей подруге.

Прошло три недели. И сегодня, в воскресенье, раздается звонок.

– Катя, здравствуй. Это Нина Альбертовна. Как ты? Как мама?

– Нина Альбертовна, я на вопросы про маму больше не отвечаю. Что вы хотели?

– А я звоню, чтобы послать тебя на хуй. Потому что до этого твои друзья послали на хуй и обидели мою Симу.

– До свидания, – сказала я и повесила трубку.

Сердце выпрыгивало из груди. Но руки и ноги уже не немели… Но не успела я порадоваться, как быстро от меня отстала эта ненормальная, как получила от нее чудное смс:

«Ты с пиздецой. Бедная твоя мама!»

Сразу почему-то вспомнилась моя же статья про токсичность и преследование.

В одном я была уверена: моя близкая подруга – человек ответственный и интеллигентный. Ее коллеги, каждый день помогающие людям с ограниченными возможностями, никогда не послали бы на три буквы никого.

И тут же я получила сообщение от этой своей подруги. Привожу его текст практически дословно.

«Катя, за свою коллегу из той организации я ручаюсь: она никогда не будет посылать никого матом. И перед твоим сообщением (как бы воскресенье вечер, нерабочий день) я получаю смс от той самой коллеги – она работать с этой девочкой не сможет: девочка была вполне адекватной и вменяемой, потом стала вести себя странно, потом появилась мама, названивала, качала права и угрожала. Моя коллега работать с ними не сможет, но я не понимаю, это что ж надо было такого сказать ей, человеку, каждый день устраивающему на работу огромное количество людей, в том числе с ментальными нарушениями».

Данная история является личным опытом автора. Имена персонажей изменены.

Новогоднее…

С детства Лиза ненавидела 31 декабря, потому что в этот день ей, невидимой, как ей казалось, крошечной серой мышке надо было и вовсе надеть волшебный колпак и превратиться в человека-невидимку. Будучи маленькой девочкой, она хорошо помнила, как любое ее слово, любой ее шаг в этот день вызывал «вулканическое извержение» мамы.

Шли годы. Лиза закончила школу. Потом институт. Но праздник по-прежнему носил для нее неприятно-терпкий запах. Мама по-прежнему много готовила и устраивала истерики, папа по-прежнему обижался, уходил в другую комнату и молчал. Лиза пробовала помогать маме в приготовлении еды и пробовала не помогать, пробовала разговаривать с ней в этот день и пробовала не разговаривать, – итог был один: во всем, что случалось в этот день, виновата была Лиза, и только она. В том, что отключили горячую воду, в том, что тесто «не подошло», в том, что мама сожгла утюгом любимое платье… Новый год уже давно превратился для Лизы в «стресс-марафон», победителями в котором были просто выжившие.

Но у Лизы были друзья… И была, как ей казалось, ее волшебная крестная, ее вторая мама, тетя Люся – бывшая коллега с работы.

В отличие от Лизиной мамы, тетя Люся всегда являла собой само спокойствие и самодостаточность. Она никогда не позволяла себе поднять голос или опуститься до обвинений. И именно к тете Люсе (которая много лет подряд приглашала Лизу встретить Новый год) Лиза и отправилась одним новогодним вечером, предварительно позвонив ей и поинтересовавшись о планах женщины.

– Боже, Лиза, как я рада тебя слышать. Да что ты по телефону, – просто приезжай. Поболтаем, чайку попьем. У меня тут столько вкусностей. Приезжай! Наконец, с дочкой моей познакомишься и моими бывшими коллегами из министерства!

«Русский язык богат, прежде всего тем, что даже в таких, казалось бы, банальных словах, как глаголы движения, мы, русские, всегда можем прочесть нечто неуловимое, понятное только нам», – думала Лиза на следующий день, первого января.

И Лиза «уехала». Именно у-ехала (не при- и не по-). И, быть может, именно это и стало ее роковой ошибкой.

Вооружившись огромным подарком, состоящим из всякого рода вкусностей и вин из всем известного магазина, Лиза нажала на кнопку звонка.

– Лизочка, дорогая, – открыла ей дверь «забигудированная» тетя Люся в халате – как здорово, что ты пришла! А я, видишь, ничего не успеваю!

Лиза на секунду замерла: ее взору предстала прекрасная чистая сталинская квартира тети Люси, наполненная запахом свежих фруктов, печеного мяса, рыбы под маринадом и терпких тетилюсиных духов.

– Это вам, тетя Люся, надеюсь, понравится!

– Боже мой, это что? Конечно, понравится! Заходи, проходи на кухню. Чай хочешь?

– Да, с удовольствием, настроение уже новогоднее!

– Ох, да ведь уже все чашки на столе и стаканы тоже! А, ну вот как раз одна чашка есть, отколотая, которую я как раз не стала на стол ставить. Сейчас я тебе чайку налью. Ну рассказывай – как твои дела? Как работа?

– Да, работа потихоньку. Хотела как раз вашего совета спросить по поводу одной барышни. Не могу понять, что ее во мне так раздражает, честное слово.

– Рассказывай. Я тебе помогу и все подскажу. Будешь делать, как я скажу – не будет у тебя никаких проблем.

Лиза почему-то вздрогнула, услышав эту фразу. Тетя Люся частенько произносила ее, когда у Лизы были «проблемы», но потом внезапно пропадала на несколько месяцев, так что «проблема» либо решалась сама, либо исключительно Лизиными выдающимися дипломатическими способностями, как говорили о ней друзья.

Лиза неожиданно для самой себя снова, как в юности, стала подробно рассказывать о наболевшем – о коллеге, которая ее все время «гнобит», о том, как ей в обход внутреннему уставу не повысили зарплату, навесив обязанности.

Внезапно из ванны показалась уже красиво уложенная с идеальными кудряшками голова тети Люси. Один глаз был накрашен, в то время как второй, дожидаясь своей очереди, злобно косился на Лизу.

– Лизанька, слушай, – перебила ее на полуслове тетя Люся, – это так здорово, что ты пришла! Так здорово! Ты мне рыбу не поможешь разделать? А то я как-то время не рассчитала и вот уже бигуди сняла, а сейчас начну рыбу разделывать, и волосы все рыбой пропахнут.

– Тетя Люся, извините меня пожалуйста, я ради вас, что угодно сделаю, но рыбу – не просите. Я не умею. У меня в плане рыбы руки не из того места растут. Я вам все испорчу.

Лиза покраснела. Ей действительно было искренне стыдно за то, что к своим двадцати пяти, несмотря на полученные два образования, она так и не научилась разделывать рыбу. Правда, откуда-то из глубины вылез Лизин страх запачкать ее новое платье и великолепный дорогой салатовый пиджак, но этот страх быстро пропал под тетилюсиной светлой улыбкой.

– Неумеха ты моя, неумеха. Ничего, тебя сейчас тетя Люся научит. Главное, осторожненько так, хоп, хоп.

Говоря «Хоп», тетя Люся подняла на Лизу глаза и как бы доверчиво улыбнулась, но у Лизы почему-то мурашки побежали от этой улыбки.

– Сейчас я на тебя фартучек надену, и все у тебя получится, – надевая старый фартук, приговаривала тетя Люся.

На мгновение Лизе стало тяжело дышать: фартук, который с такой показной любовью надевала на нее тетя Люся, внезапно показался ей паутиной, а сама Лиза чувствовала себя жертвой в логове страшного зверя.

Лиза подчинилась. Осторожно, перебирая косточку за косточкой, она стала отделять кусочки рыбы. Все ее внимание в этот момент сосредоточилось на том, чтобы 1) сделать все красиво, 2) не испачкать новый пиджак, 3) не поранить пальцы.

А тетя Люся напротив, докрашивая второй глаз, как будто бы ожила:

– Я давно говорю тебе, Лиза: тебе надо иметь свое мнение! Ты не должна просто так терпеть, когда тебя обходят в плане зарплаты. Так и до пенсии досидеть можно на мизерной должности. Ух ты моя умница, смотри, как хорошо у тебя получается! Сейчас доделаешь и давай салаты на стол неси. А я пока мясо в духовке включу.

Лиза вымыла руки, покрасневшие от бесконечной, как ей казалось, рыбины, и стала носить салаты в прекрасно обставленную гостиную тети Люси.

Гостиная поражала своим великолепием: огромные хрустальные люстры, деревянный XIX века стол, пианино с подсвечниками – все говорило о том, что здесь жили «высокообразованные» и «высокоморальные» люди… ну, по крайней мере, по Лизиным понятиям.

Пока Лиза старательно выносила салаты и закуски на стол, тетя Люся уже сменила халат на прекрасное шелковое коричневое платье в кружочек.

«Какая же она все-таки аристократичная!» – подумала про себя Лиза.

Тетя Люся же в свою очередь продолжала свой монолог:

– Где твоя самодостаточность? Где твоя гордость? Где твое достоинство? – декларировала тетя Люся, подавая Лизе очередную закуску из холодильника.

Огромные напольные деревянные часы гостиной пропели долгое и звучное: «Бом».

– Это уже пять тридцать? Боже, мои подруги придут через полчаса. Лиза, солнышко, спасибо тебе огромное, что зашла и помогла. Так приятно! Ты уж не обижайся, но тебе пора уходить. А то гости вот-вот придут. Сама понимаешь, тут праздничное настроение, не хочу, чтоб тут кто-то в коридоре толпился.