И Генри страдал от любви, как от боли, это огромное неловкое чувство ворочалось в его сердце, как медведь в берлоге. Ему казалось, что он понял в жизни главное, и никакие другие знания ему больше не нужны.
Это чувство затапливало его с головой – не страх, не злость, но что-то мощное и непоправимое, оглушительное, как горный обвал, и Генри долго искал ему название, прежде чем понял: это ощущение мучительной, бесконечной любви. Отец вернулся ради него. Сражался с ужасной тварью ради него.
– А я иду, потому что действительно хочу помириться со своим сыном. У нас были небольшие… сложности. Но я хочу доказать ему, что он может на меня положиться. Собираюсь вроде как начать новую жизнь. Старая все равно не принесла мне ничего хорошего. Ну все, вперед, – сказал отец и, резко отвернувшись, вошел в пещеру.
– Хороший меч. Утром я его заточил, – бодро сказал он, протягивая Генри пояс с ножнами. – Драться тупым мечом – все равно что целоваться с девушкой через платок.
– Где они? Что ты сделал? – крикнул Генри. – Убил их и зарыл в саду, – рассеянно ответил отец. – Ты не знал, что в сказках злодеям положено украшать жилище свежими трупами?