Глава 6

Я приходил к ней. Постоянно. Ангел практически не выходила из палаты, только на перевязки, и каким-то образом мне удавалось сделать так, чтобы она не заметила моего присутствия. Ей давали сильные успокоительные препараты, она много спала, тогда как я сидел рядом, вдыхал ее запах и, сука, не мог даже пальцем ее тронуть.

Безумно красивая, хрупкая, нежная, моя сломленная девочка медленно шла на поправку, тогда как я сдыхал рядом с ней.

Приходить к ней только тогда, когда спит, смотреть на нее, только когда она не видит, и ненавидеть себя за то, что сделал с нею.

Один раз я чуть не спалился. Ангел резко проснулась ночью, и я едва успел выйти из палаты, прежде чем она увидит меня. Исхудавшая, бледная, на хрен просто изувеченная моя девочка постепенно начала улыбаться, но не мне, конечно. Люде, Тохе, которые ходили к ней как по расписанию, тогда как я не мог даже показаться ей на глаза, не мог обнять, прижать ее к себе, вдохнуть ее нежный яблочный запах, я ничего не мог. Мне ничего не было позволено.

Мне с лихвой хватило нашего прошлого разговора, после которого Ангела накрыла дикая истерика, которую удалось купировать только успокоительным. Я долго потом говорил с Игорем, и лучшее, что он порекомендовал, – не трогать ее. Оставить в покое, чтобы успокоилась, чтобы хоть немного пришла в себя, и мне пришлось наступить себе на горло, но не показываться ей, лишь бы ее сердце не волновалось так сильно при виде меня.

Четки. Они появились вскоре после того, как Ангел попала в больницу. Я подпилил им края, чтобы они стали острыми, и с силой наматывал себе на руку. Мне было больно, но этой боли было так мало, я, сука, хотел еще себе боли. Я сжимал кулаки, пока из них не начинала выступать кровь, четки впивались до мяса, и мне становилось лучше, ведь я понимал, что виноват, что сломал ту, которую хотел уберечь больше всего на свете.

Раны от этих шипов периодически заживали, однако четки я не снимал. Постепенно это стало привычкой, четки напоминали мне о том, каково ей, и не давали забывать, что Ангел едва не лишилась жизни из-за меня.

Я приходил к ней каждый день, дежурил под палатой днем, ночами сидел рядом. Слышал звук ее сердца, но не заходил к ней, когда Ангел просыпалась. Мне хватило тогда ее ужаса в глазах, и видеть его снова я не хотел.

Тоху выписали, и они расписались с Людой по-тихому. Не было никого из гостей, да и никто не был нужен. Все поминали пацанов. Раны были свежими, и все вынесли урок о доверии, а я искал его. Постоянно рыл носом землю, чтобы найти эту суку Архипова, который как в воду канул. Он притих, затаился, зная, что я ищу его и сдеру с него шкуру живьем, как только найду, вот только я тоже не летал в облаках и знал прекрасно, что эта тварь сама рано или поздно вылезет. Этот мент копает под меня, ведь догадывается, что мои парни сделали с его сестрой-крысой, и для этого не нужно обладать сильной фантазией. Я отдал крысу Сане, а что стало с ней после, меня уже не интересовало. Знаю только, что уже не дышит. Этого мне достаточно.

***

Ангел любит апельсины, я помню, как она облизывалась от них, а я смотрел и чуть не кончил только от этого вида. Теперь же передаю эти чертовы апельсины через Люду, как и все остальное, зная, что от меня Ангел ничего не возьмет. Я почти не сплю этот месяц, не могу глаз сомкнуть. Кажется, во мне уже больше кофе, нежели крови, дым пропитал до костей.

Тоха разводит руками, злится на меня, а я не могу ни хрена поделать. Я знаю о ней все, чем она дышит в больнице, но проведать нормально не могу, хоть и безумно хочу ее увидеть, но ранить снова хочу меньше всего на свете.

Нельзя. Ей будет лучше без меня. Забудет, восстановится, начнет все сначала. Без меня. Я так себя успокаиваю каждую, сука, ночь, а потом снова срываюсь и еду к ней. Просто убедиться, что Ангел в порядке, что ее сердце стучит и у нее ничего не болит.

За ней и без меня смотрят, я купил ее врачей, медсестер, сиделок, поставил охрану. Ее берегут как принцессу, потому что она и есть принцесса, моя сломленная драгоценность, мой хрупкий нежный цветок, мое самое ценное, самое дорогое, что есть у меня. Девочка, права на которую у меня больше нет.

Я должен ее отпустить, дай ей шанс на жизнь без себя. Так будет правильно, я должен так поступить, ведь я что… что, блядь? Я хороший? Ни хуя подобного. Я правильный? Нет, и тут мимо. Я просто сволочь, которая ее хочет, которая ее сломала и которая не может ее, сука, забыть.

Эту девочку, которая два года меня по имени-отчеству называла и смущалась при виде меня. Которая млела от моих ласк и неумело отвечала на поцелуи, а я просто взял и растоптал, сломал ее так легко и быстро, как цветок, и теперь сам себя сжираю, находясь в чистилище. Иметь возможность быть рядом и не иметь шанса коснуться, прижать к себе, увидеть ее улыбку, а не слезы.

То, что я сделал с ней, не прощают, и я не сопливый пацан, чтобы тягать ей цветы в больничку, вымаливая прощение. Хуже того, я не хочу, чтобы она меня прощала, потому что я сам, сука, себя не прощаю. Я не хочу себе прощения, я просто хочу, чтобы Ангел жила и радовалась жизни, тогда как она упорно делает наперекор.

Она херово ест и не спит без успокоительных. Ее рана херово от этого заживает, и как Люда с Тохой ее ни обхаживают, в больнице ее держат на две недели дольше, чем должны, потому что Ангел дико ослаблена и словно сама не спешит выздоравливать. Мне назло, чтобы я, сука, тоже дольше горел видеть ее такой, чтобы ненавидел себя до скрежета в зубах за то, что сотворил с нею.

Я сам. Больше никто не виноват в этом. Ни она, ни Архипов, ни кто-то иной. Доверие. То, с чего у нас все с ней начиналось, теперь на хрен уничтожено. Его просто нет, и надежды на него тоже нет, а мне, блядь, больно. Так больно, как никогда еще не было, потому что я знаю, что я виноват, я обидел ту, которая вовсе этого не заслуживала, и теперь вместо того, чтобы улыбаться мне своими ямочками, эта девочка лежит вся перебинтованная в больнице, с заштопанной дырой в груди.

Я ее чуть не потерял. Кажется, за эти дни я окончательно понимаю это, и у меня дыхание спирает оттого, что я ее мог потерять. Вот так просто по собственной дурости Ангел умерла бы там, на лесопилке, от пули. Этот практически еще наивный ребенок восемнадцатилетний, не видевший жизни, едва не умер там, прикрывая меня собой. Собой, мать ее, после того, как я ее выебал и избил до мяса. Я не видел ее шрамов, но уверен, что они останутся. Я лупил Ангела металлической пряжкой ремня, от которой всегда остается грубый след, и мне до дикости страшно увидеть мои шрамы на ее теле, увидеть последствия моей ненависти к невинной девочке, которую я впустил в свое сердце. Не хотел пускать, но пустил, и вот он – результат.

Нас перебили как собак, Ангел лежит с простреленной грудью, Тура положили, а Архипов как ни в чем не бывало вышел практически сухим из воды, и я, сука, не сдохну, пока его не найду.

Я буду землю носом рыть, воздух просеивать, но найду его первым, и мне похуй, что для этого придется сделать.

Я восстанавливаю ее документы, оплачиваю лечение, уход. Это все, что я могу дать, и этого ничтожно мало. Осознание того, что эта девочка-ангел ненавидит меня, просто убивает, а понимание того, что еще и боится, теперь уничтожает меня, режет по живому.

Глава 7

– Где она?

Тоха заходит мрачный, и я сразу понимаю, что что-то не так.

– Лина не захотела приезжать в клуб, Бакир. Извини. Я не стал ее силой тянуть сюда. Она и так слабая, едва вышла из больницы.

– В смысле не захотела? Ты издеваешься?!

– Черт, Миша, открой окно, задохнешься скоро от своих сигарет на хуй!

– Блядь, Тоха, я сказал тебе привезти ее сюда!

Поднимаюсь с кресла, до хруста сжимаю пачку сигарет.

– А чего ты сам не поедешь? Не рассыпется твоя драгоценность. Уже отошла, не истерит, как тогда, нормально общается.

Тоха машет руками по густо напитанному дымом воздуху, и я сжимаю зубы. Так же и она реагировала, только при этом у Ангела слезы на глазах еще выступали. Девочка моя тепличная, доморощенная не знала дурного. До меня.

Отворачиваюсь к окну. Глубоко затягиваюсь. Уже тошнит от сигарет, самые крепкие беру, но и они не вставляют так, как надо мне.

– Бакир, я уже смотреть на тебя не могу! Одна там, в больнице, лежала полутрупом целый месяц, и ты здесь такой же! Хватит вам уже! Вы оба себя до края доведете! А мне нельзя волноваться, я, между прочим, будущий отец!

– Отвали, отец. Не лезь ко мне, – рычу. Ненавижу, когда Тоха так делает, а он это делает, сука, постоянно. Беременные, блядь, с Людой до мозга костей. Хуже больных стали.

– Брат, ну нельзя так! Ну обидел ты девочку, так иди к ней, поговорите хотя бы! Не рассыпется она. Простит. Бакир, она же так любит тебя, не дури.

Усмехаюсь криво.

– Это “любит” ее чуть саму не убило. Ей будет лучше без меня. Забудет. Найдет нормального, себе по возрасту, подходящего ей пацана сопливого, – говорю это, и орать хочется, как только представлю, что Ангела моего какой-то хуй прыщавый обнимает. Тут же хочется его придушить, аж трясет всего, боже.

– Блядь, ну что ты за баран такой упертый! Не хотел говорить, но ладно. Меня Люда любит и все такое, но, черт, мы с Людой рядом с вами не стояли, ты сам подъебывал меня, а теперь посмотри на себя! Что, блядь, с собой сделал! Я не собираюсь еще одного брата хоронить! Места на кладбище нет! Бакир, сука, хватит! Не хочешь – отпусти ее! Пусть живет тогда. Пойди девку любую оттрахай – может, полегчает!

Тоха подходит и встряхивает меня, но я резко даю отпор.

– Не трогай меня, пошел вон!

– Не пойду я никуда! Я заебался уже видеть тебя таким! Сдохнешь, блядь, скоро! То, как эта девочка тебя любит, – это мечта, понимаешь? Она тебя боготворит. Я такого в жизни не видел, я бы все отдал, если бы меня Люда хоть на сотую часть так любила, как Линка любит тебя!

– Отвали! Пошел вон, во-о-он!

– Баран!

Тоха выходит из моего кабинета, громко хлопнув дверью, а я с силой ударяю по столу. Мы так никогда с ним не собачились, как за этот месяц, мы не можем найти общий язык, потому что я не могу ни оставить ее, ни поговорить с ней нормально, как ни просит меня Тоха.

Кто бы говорил, учит еще меня, праведник, блядь!

Так, как Тоха гулял в свое время, даже Хаммер не гулял, а тут Люду встретил и поплыл, сука, домашним стал, ручным, правильным.

Вот только мы оба знаем, откуда мы вышли и какая у нас была жизнь до клуба, как и какими способами мы поднимались, и это точно не розовые, сука, сказки. Мы выгрызали себе это место, мы зарабатывали себе каждую копейку и уважение в городе, и теперь я не собираюсь так просто отдавать все то, чего мы добились.

Хочет Тоха семью – будет ему семья, а мне и так заебись. Мне нормально, нормально… мне, сука, хорошо одному. Мне и нужно было быть одному и не подпускать эту девочку к себе. Я сделал ошибку и теперь расплачиваюсь за нее сполна.

И если Тоха уже домашний и ждет ребенка, то у меня нет никого. Ангел была, но после того, что я с ней сделал, она не любит меня, не уважает, а ненавидит, и мне не нужно с ней говорить, чтобы еще раз в этом убедиться. Я должен ее отпустить, должен, должен!

Кажется, только сейчас до меня доходит смысл слов Тохи. Ангел же не приехала в клуб, тогда куда он ее дел? Ее сегодня выписали.

Бросаю взгляд на часы. Два ночи. У меня сна ни в одном глазу. Я думаю о ней, хоть уже поклялся себе отпустить и забыть, а оно не забывается, сука, ни хрена, тогда как перед глазами эта девочка. Боже, кажется, я схожу с ума.

– Алло, куда ты ее отвез, на квартиру новую? Там все оплачено. Сможет жить.

– Э-э… нет.

– В смысле? Где Ангел, Тоха? Я тебе башку снесу! ГДЕ ОНА?!

– Я ж тебе говорил, Лина хоть и была слабой, но настояла, чтоб домой ее отвез. Сказала, сама справится и вещи там есть. Ничего ей не нужно от нас.

– Куда домой?! Там нет ни хрена, даже замка в двери нет, Тоха!

– Да я откуда знал? Блядь…

– Случится с нею что, я тебя кончу, понял? Я тебя кончу!

От злости напрягается спина, хочется лупить в стену. Выхожу из клуба, пока доезжаю до ее квартиры, полтретьего уже.

Внутри неспокойно. Какого лешего она уперлась? Упрямая, вечно делает по-своему, в клубе Ангела бы никто не тронул, на квартире бы жила себе припеваючи, но почему она не послушала, блядь?

Приезжаю к ней, открываю дверь. Не заперто, конечно. Я уже был здесь, и уже тогда квартиру обнесли. Даже батареи сняли, краны, плитку отковыряли. Было бы удивительно, если бы не тронули.

Захожу, не разуваясь. Тут даже ковры сгорели, линолеум тоже.

В квартире темно, зябко, сыро. За окном льет дождь проливной, скребется в окна.

Прохожу по коридору, попадаю в гостиную и замечаю ее у стены.

Ангел сидит у стены на чертовом пакете, скрутившись от холода и склонив голову к согнутым коленям. На девочку падает тусклый свет фонаря, давая разглядеть ее тонкую фигурку. Вот тогда меня накрывает, и мои обещания, данные самому себе, летят к чертям собачьим. Я ее забираю, наплевав на то, что каждую, сука, секунду обещал себе ее отпустить. Дать ей шанс жить без себя, но, как только вижу ее, вдыхаю ее запах, у меня сносит тормоза.

Моя. Пульсирует в висках. Не отдам никому, сдохну, но не отдам.

Я забираю Ангела ночью, она шарахается от меня, как от чего-то ядовитого. Не смотрит мне в глаза, боится даже коснуться, хотя еще месяц назад ластилась ко мне, просила меня, целовала так, что хотелось сдохнуть в ее руках.

Теперь же ее глазки зеленые потухшие, сама Ангел заметно похудела, на щеках пропал румянец, так же как и ее ямочки. Увидев меня, она забилась в угол, как птичка, прижала к себе руку в гипсе в защитном жесте. Защитном, сука, жесте от меня!

Руки сжались в кулаки, но пугать ее сильнее не хотелось. Еще там, в больнице, я понял, что у нас больше не будет так, как прежде. Она не смотрит на меня с таким трепетом и обожанием, как раньше. Даже близко не так. Теперь в ее глазах страх ко мне, недоверие, скрытность.

Я не везу ее на дачу, забираю к себе домой. Я больше не прячусь, я нанял столько охраны, что, сука, целый взвод можно охранять, сделав из своего дома крепость.

Ангел всю дорогу едет молча, как можно дальше от меня отодвинувшись, тогда как я до хруста сжимаю руль, чтобы не коснуться ее.

Я скучал, боже, я скучал по ней как ненормальный, но теперь даже пальцем не могу ее тронуть, не имею права, но и отпустить не смог. Просто не смог. Как увидел ее в той квартире, понял, что нет. Она уже раз назвалась моей, а значит, будет моей, хочет того или нет.

Ангел засыпает прямо на диване, а утром заявляется Тоха. Он ей дал свой телефон. Умник, блядь. Прискакал, испугался, что я ее тут истязаю, наверное.

***

– Бакир, ну что ты творишь? Как это вообще называется?!

– Не лезь. Я тебе что сказал сделать? Ты меня послушал? Я тебя нормально попросил отвезти ее на квартиру, а не бросать в пустой обнесенной хате без замка, Тоха!

– Лина не захотела ехать на ту квартиру. Она как про деньги за лечение узнала, так сразу запсиховала вся, не захотела ехать никуда, домой попросилась. На хрен мне эти проблемы?