Мне совсем ничего не снится, даже родители, которых я так мечтаю увидеть хотя бы под наркозом. Спиной ощущаю твердый неудобный стол, а значит, я уже не сплю.
Открываю глаза от каких-то резких металлических звуков. В голове словно мед всколотили, все какое-то заторможенное и расплывчатое, но спать мне уже совсем не хочется.
Немного голову приподнимаю и вижу, как над моей травмированной ногой склонились двое врачей в хирургических костюмах и что-то делают прямо сейчас!
Мамочки. Они же режут меня в эту самую секунду!
К горлу подкатывает тошнота, и я резко хватаю ртом воздух, все еще не понимая, что происходит. Кажется, последние события слиплись в какой-то комок, и сейчас в моем состоянии соображать мне трудно.
– Помогите. Где я… Что…
Слезы подступают к глазам. Это кажется каким-то страшным сном, который все никак не заканчивается.
Хочу подняться, но в тот же миг чьи-то сильные руки ложатся мне на плечи и укладывают обратно на операционный стол.
– Ты на операции еще. Вставать нельзя.
Тот самый бархатный низкий голос. Я уже точно слышала его, и кажется, сегодня.
Немного тошнит, когда слышу едкий запах спирта и каких-то препаратов. Мне не больно, но морально это выдерживать просто ужасно. То самое ощущение, когда понимаешь, что прямо сейчас твое тело режут на части.
– Нет, перестаньте, я не хочу!
Я вроде как взрослая уже, однако в этот момент начинаю жалобно хныкать и стонать. Этот чертов день все никак не заканчивается. Сегодня должна быть финальная тренировка, а не операция!
Ну почему, почему мне так не везет-то все время?
Из глаз стекают слезы, и я невольно кривлюсь от жалости к себе.
– Хватит, пожалуйста! Пожалуйста…
Реву, но чувствую, как кто-то убирает мои волосы с лица и проводит ладонью по голове.
– Спокойно. Посмотри на меня. Я тут. Посмотри мне в глаза.
Открываю вымученные веки, смотрю вверх, и впервые вижу склонившегося прямо надо мной врача. Он в белой хирургической маске, закрывающей все его лицо, кроме глаз. Таких темно-зеленых, больших, невероятно красивых глаз, обрамленных черными густыми ресницами. Волосы доктора тоже не видно из-за медицинской шапки синего цвета.
– Кто вы такой?
Знаю, вопрос глупый, но в этот момент мне как-то не до логических рассуждений. Я лежу на операционном столе в окружении как минимум трех врачей-мужчин, и мне уж точно не до смеха.
– Врач. Анестезиолог-реаниматолог. Кирилл Александрович. Я тебе эпидуральную анестезию делал, помнишь?
– Ага… помню.
Почему-то сильно заплетается язык, но я изо всех сил борюсь с собой. Спать все еще не хочется, как ни стараюсь. Почему вообще я проснулась раньше времени? Что это за пытка-то такая…
Снова пытаюсь подняться, но Кирилл Александрович не дает. У него прямо-таки стальная хватка и очень сильные руки.
– Нет. Не вставай. Как тебя зовут?
Он все еще склонился надо мной и так смотрит на меня, что я аж замираю. Прямо, строго, опасно. Глазами своими изумрудными сканирует, завораживая меня.
Смотрю на него и произношу тихо, но он слышит:
– Я Ляля.
– Да я понял, что ты ляля. Как тебя зовут?
– Ляля. Имя такое. Ляля Ромашкина.
– Хорошо. Не двигайся, Ляля. Еще не закончили.
Жаль, что я не вижу его лица, но глаза вижу, и боже, какие они… Как омуты, словно драгоценные камни. Невероятно притягательные. Красивые, будоражащие.
Какой-то хруст сразу же приводит меня в чувство. Как я могу любоваться глазами врача и спокойно с ним болтать, пока хирурги собирают мою ногу?!
Какой кошмар.
– Я не хочу больше. Отпустите! У меня уже не болит нога. Мне уже лучше. Намного.
Всхлипываю. Пытаюсь встать, но его железная рука намертво меня прибивает обратно к столу.
– Нет, рано. Нельзя. Твоя нога не болит, потому что сейчас ты ее не чувствуешь. Спокойно. Операция ещё идет.
– Я не хочу… мамочка!
– Кирилл, да усыпи ты ее уже! Работать мешает, – улавливаю чей-то раздраженный голос. Кажется, я уже слышала его. Когда делала рентген. Этот тот самый пожилой врач. Климнюк, кажется.
– Нельзя, у нее сердце слабое. Перебои все время. Я и так уже лошадиную дозу ввел. Ромашкина, так чувствуешь что-то?
– Где?
Кажется, он как-то проверяет мою чувствительность, однако я вообще ничего не ощущаю.
– Понял. Хорошо.
Устало прикрываю глаза, но понимаю, что спать все равно совсем не хочу.
Слышу, как тикает слева мой пульс. Быстрый, как у мышки. На пальце какая-то прищепка установлена.
В руке капает прозрачная капельница. Раз. Два. Три.
Становится не по себе. Операция кажется вечной, хотя мне вроде уже лучше. Наверняка там ничего страшного нет. Ох, сколько же новых движений я теперь пропущу, подумать страшно. А вдруг… вдруг вообще не поступлю в академию в этом году?
Холодок проходит по спине. Ой, нет. Даже думать об этом не смею. Я стану известной балериной. Обязательно стану.
Открываю глаза, смотрю вверх, но теперь не вижу этого доктора в синей шапке и маске. Его нет рядом, нет!
Мгновенно становится страшно. Он ушел, а значит, что-то идет не так. Точно не так!
– Кирилл Александрович, где вы, где вы?! – мой голос эхом разносится на всю операционную. Кажется, я кричу. Громко. С надрывом.
Сердце учащает ритм, и я немного успокаиваюсь только тогда, когда через несколько секунд снова вижу этого врача перед собой.
– Я тут. Чего ты кричишь?
– Побудьте рядом. Пожалуйста! Не уходите.
Не знаю, когда успеваю столько наглости набраться, но почему-то мне спокойнее, когда он со мной. Чисто интуитивно хочется верить, что тот, кто без зазрения совести загонял сегодня мне иглу в позвоночник, сможет контролировать ситуацию сейчас.
– Я и был здесь. Ты просто снова уснула. Операция еще идет.
– А как там, внизу… я прикрыта? Никто меня не видит?
– Видит, конечно.
В душе все леденеет. Я, в общем-то, не планировала показывать себя во всей красе чужим мужикам. Господи.
– Что?! Я что, голая? Нет, все! Дайте мне встать. У меня уже ничего не болит! Все прошло, прошло!
***
Слезы подбираются к глазам. Такого стыда я еще ни разу в жизни не испытывала. Благо все мои выступления на балете проходили в костюмах, ничего лишнего никто никогда не видел. А сейчас на меня смотрят как минимум трое взрослых мужчин. Голую. Совсем голую. Ох, мамочки.
Всхлипываю. Начинаю рыдать в голос.
– Не-ет, не надо!
– Спокойно, Ляля. Посмотри на меня.
Слезы стекают по щекам, но я все же ловлю его серьезный взгляд на себе. Строгий. Мужской.
– Ты прикрыта, и то, чего не надо, хирурги не видят. Закрывай глаза. Ты вообще-то должна спать уже третий час как.
Снова на глаза его смотрю. Красивые. Брови черные, широкие, густые. Интересно, а без маски этот врач тоже симпатичен?
Сейчас вообще непонятно, но, судя по голосу, он мужественный.
– Мне не хочется спать. Пожалуйста, посмотрите на мою рану. Там все очень плохо?
– Все нормально сделаем. Шрам один только останется.
– Нет! Я не хочу шрам. Мне и так с парнями не везет. Совсем не везет. А тут еще шрам на ноге. Ну зачем?
Слышу смешок врачей. Это хирурги. Да они что, реально надо мной сейчас смеются?!
– Что? Я что некрасивая? Хоть со шрамом, хоть без него?
Голова как-то гудит, и меня заносит.
Вроде я в сознании, но все равно несу что попало. То ли от стресса, то ли от каких-то препаратов, которые мне ввели.
Блин. Похоже, что сейчас мой язык без костей выдаст все мои секреты с потрохами. Никогда особо не была откровенной, а тут на тебе, пробрало.
Прямо на операционном столе мне надо узнать, насколько я хороша. Ужас.
Этот мужчина в маске смотрит на меня строго, но мне так проще. Когда он рядом, спокойнее как-то.
– У всех моих подруг уже давно отношения есть, а у меня…. даже поцелуя еще не было. Совсем.
Всхлипываю. Прикусываю кончик языка.
Черт, да что со мной? Ощущение такое, будто мне вкололи сыворотку правды, и теперь меня просто несет, как трамвай с горы.
Слезы собираются в глазах. Сердце учащает ритм. Мне так обидно за себя становится, просто ужас. Начинаю плакать.
– Ромашкина, сейчас не время думать о парнях. Успокойся, слышишь? Посмотри на меня. Спокойно.
Мужчина мою голову обхватывает и заставляет посмотреть на себя. У него большие ладони. Теплые.
– А как же мой балет? Как я буду Джульетту играть с таким шрамом? Видно же будет. Очень.
– Балерина, значит. Ты спать будешь сегодня или нет?
Поднимаю взгляд и снова встречаюсь с этими глазами зелеными, и кажется, у меня срывает стоп-кран. Словно в голову что-то ударяет, и теперь меня уже совсем не по-детски нести начинает.
– Не буду! Ваши глаза. Они красивые. Такие зеленые. Нравятся мне. И голос. И вы… тоже мне нравитесь. Очень.
– Ну начинается! Кирилл, хватит уже издеваться. Давай сделай, чтоб заснула, – какой-то врач недовольно басит рядом.
Я что, мешаю им…
– Я не хочу спать!
– Сколько еще надо времени?
– Минут сорок, и закончу, если балерина наша мешать перестанет. Артем, зашьешь? Мне раньше надо домой сегодня. У жены юбилей.
– Да. Идите уже, Геннадий Петрович. Сами закончим. Тут мелочь осталась.
– Хорошо. Артем, Кирилл, вы тоже допоздна не сидите. Какая у вас, тридцатая операция уже в этом месяце?
– Тридцать пятая.
– Ну вы даете. Молодцы. Кирилл, подколи ей немного еще. Болтает без умолку просто.
Слышу какие-то звуки металла. Вроде как скоро уже все.
– Так, Ляля, засыпаем.
Ощущаю, как этот доктор снова проводит рукой по моим волосам, убирая локон с глаз, за ухо заправляя.
Он так близко, и я невольно улавливаю его запах парфюма. Приятный очень. Завлекающий. Будоражащий всю меня.
– Кирилл Александрович. Я люблю вас…
Язык заплетается, я почти уже ничего не соображаю, но до последнего смотрю ему в красивые зеленые глаза.
– Меня все на этом столе любят. Расслабься. В палате увидимся.
По вене проходит холод, и я устало прикрываю глаза.
Кажется, этот строгий анестезиолог вколол мне что-то только что, отчего вскоре я засыпаю сладким сном младенца.
Загорский сам занимался подготовкой к операции этой молодой пациентки, которую привезли на скорой. Слишком молодой, он бы даже сказал, так как девчонка была хрупкой и какой-то уж больно мелкой.
Кирилл первым делом подумал, что это вообще из детского отделения, но, почитав карту болезни, быстро прикинул даты. Восемнадцать лет. Он и не сомневался, что ей больше. Понятно теперь, чего девчонка такой пугливой была. Зеленая еще.
Странная, конечно. Вместо того чтобы переживать за свою переломанную в двух местах ногу с разорванными связками, эта куколка боялась, что ее кто-то увидит голой.
У Загорского был огромный поток пациентов, и мужчина уже не обращал внимания на эти тонкости и голые тела. Он реаниматолог-анестезиолог, и его задача, чтобы пациент дышал. Все. Остальное его не волновало.
Улыбка невольно тронула губы мужчины, и хорошо, что в тот момент он был в маске.
Как ни крути, но эта девушка привлекла его внимание, хоть у него таких пациенток все время и так вагон и маленькая тележка.
Однако все же именно эта девчонка чем-то зацепила глаз. Нет, она ему абсолютно не понравилась как женщина. Скорее удивила своими странными закидонами, невероятной стеснительностью и тем, что болтала просто без умолку почти всю операцию.
У пациентки были длинные темно-русые волосы, серые глаза с черными ресницами и маленький нос. Пухлые розовые губы часто подрагивали, а еще она их прикусывала. От нервов, наверное, практически все время.
Когда анестезию ей делал, Загорский не мог не отметить выпирающие худые позвонки, длинную шею и хрупкие плечи. Она не была истощена, тело явно тренированное. Спорт, танцы, может быть. Уже на операции врач понял, что девочка балерина.
Пациентка то и дело лепетала про сцену, балет и Джульетту, которую собирается играть, что немного раздражало не только Кирилла, но и всю операционную бригаду. Все же лучше работать под музыку или просто в тишине, а не в сопровождении монолога полусонной пациентки, которая мелет черт-те что.
Ляля. Странное имя. Загорский даже не думал, что еще где-то используется, но ее звали именно так, и это имя ей очень подходило. Кукольное лицо, хрупкое тело, тонкий нежный голос.
Мужчина был первоклассным врачом и работал в этой клинике уже седьмой год подряд. Начиная практически с нуля, он вырос до уважаемой должности и теперь был ведущим анестезиологом-реаниматологом центральной городской клиники, заведующим реанимации.
Проводя до сорока операций в месяц, Кирилл чертовски уставал, но ему нравилась его работа. Пациентов было много и разных, но куколка эта явно выделялась из серой массы.
И пусть за нее в тот момент говорили введенные препараты, напрочь развязав язык, Загорского позабавила эта еще не растраченная юная прямота и непосредственность.
***
Пациентка наконец уснула и перестала лепетать о своем обожаемом балете, отчего мы с Артемом выдохнули.
– Как там пульс?
– Уже лучше, но сердце все равно барахлит. Больше нельзя. И так добавлял дважды, ее вообще не брало. Странная реакция у нее.
– Да не надо больше. Я все уже.
– Закончил?
– Да. Последний узел вяжу. Готово.
Обхожу и смотрю на зашитую рану. Не очень большой шрам, шов аккуратный.
– Красота. Ювелирная работа.
– Если бы она не дергалась еще все время, лучше бы получилось.
– Да я не пойму, чего ее все время не брало. Такая мелкая. Хоть бы сорок килограмм было. Да и сердце слабое. Ты же видел, как плясало.
– Видел.
Смотрю на пациентку. Спит. Наркоз еще действует. Больше не дергается, не ревет и не болтает без умолку. Странно, что ж такое с ней. Реально не действовал препарат или что? Балерина, блядь, но рисковать не стану.
Артем еще полчаса гипсует ей ногу, накладывая фиксирующую лангету.
– Все. Теперь готово.
– Артем, давай пока ее ко мне в реанимацию на сутки. Операция внеплановая, пусть там переночует. Мало ли что.
– Поехали.
Операция длилась пять часов. Дольше, чем предполагали, но Климнюк вышел довольным, а значит, сделал все, что мог.
Перекладываем пациентку с операционного стола на каталку. Осторожно подхватываю ее на руки, придерживая за шею и поясницу. Артем помогает ноги взять. Легкая, невесомая почти что. Точно нет тут никаких пятидесяти килограмм. Сорок два максимум. Голодает, что ли, балерина, мать ее.
О проекте
О подписке