ГЛАВА 3

Тот день врезался в мою память. Я многое забыла из того, что было после, свои слёзы, обиду и болезненное, нестерпимое разочарование от понимания того, что человек, которого я так полюбила, вдруг начал отстраняться от меня. Просто потому, что мой образ померк в его глазах. Я помню Лялю в её потрясающем платье, её счастливую улыбку и светящиеся глаза, помню, как она бросилась мне на шею, когда мы с Виталиком вошли в квартиру. А после повернулась к нему, улыбнулась и протянула ему руку в знак знакомства. И помню его, застывшего и вмиг потерявшегося в реальности, в пространстве. Потом он говорил мне, что растерялся, пытался улыбаться, а сам всё смотрел и смотрел на Лялю. Наверное, он даже знакомство с нашими родителями толком не запомнил. А я давила и давила в себе ужас происходящего. Без конца вглядывалась в лицо Виталика, понимая, что он смотрит не на меня. Мне хотелось подойти к нему, встряхнуть хорошенько и сказать:

– Очнись! Ей семнадцать лет, она ребёнок!

А этот ребёнок лучился красивой улыбкой и озарял своим счастьем всех вокруг.

– Я так хотела познакомиться, – говорила Ляля, обращаясь к Виталику. – Так здорово, что ты приехал. Правда, мама?

– Конечно, солнышко. Хорошо, что приехали, Виталий. Вы, наверное, устали с дороги?

– Э-э… Да нет, три часа в поезде – это не слишком утомительно. И обращайтесь ко мне на «ты». А то я себя неудобно чувствую.

– Останешься погостить?

– Нам нужно в Москву, мама, – встряла я, улучив возможность.

А Виталик пожал плечами.

– У меня есть несколько свободных дней.

Эти его свободные дни стали для меня сущим кошмаром. Я понимала, что злиться на сестру у меня повода нет. Ляля всего лишь была Лялей. Улыбающимся, белокурым ангелом. И в свои семнадцать лет ей вряд ли пришло бы в голову уводить у старшей сестры парня. А вот Виталик находился под серьёзным впечатлением. Уходя из дома родителей и отправляясь в дом бабушки, я пыталась переключить его внимание на себя, как обычно брала за руку, пыталась рассмешить, ведь раньше он всегда смеялся над моими шутками, но он будто отстранился от моей реальности, улыбался мне, разговаривал со мной, но совсем не так, как раньше. Мыслями он был не со мной.

Через несколько дней мы всё-таки собрались уезжать. Родители и Ляля вызвались проводить нас до вокзала, и тогда я впервые заметила взгляд младшей сестры на Виталика. Если до этого она казалась мне беззаботной девочкой, совсем ребёнком, то на перроне, протянув Виталику хрупкую, бледную руку, она взглянула на него совсем по-другому, с ясным сожалением. И улыбнулась впервые за свою жизнь с оттенком печали.

– Приезжай к нам ещё, – сказала ему Ляля. – Мы все будем очень рады. – А потом она повернулась ко мне, порывисто обняла, а на ухо мне прошептала: – Тома, он классный. Тебе повезло.

У меня внутри всё замерло. Замерзло, застыло, окаменело. Я не знаю, как описать то своё состояние. Я стояла с приклеенной улыбкой и надеялась только на то, что моей выдержки хватит до момента прибытия поезда. Чтобы войти в вагон и уехать прочь, в Москву, и не возвращаться. Это были ужасные мысли, но тогда я, на самом деле, думала о том, что уеду и никогда не вернусь.

Наверное, я совершила ошибку, не попытавшись поговорить с Виталиком. Я испугалась. Я не знала, какие подберу слова, побоялась, что сорвусь на истерический крик, что начну его в чём-то обвинять, а он назовёт меня чокнутой и сумасшедшей. Я и, правда, походила на чокнутую, из-за того сумбура, что творился у меня в голове. Я испугалась и промолчала. Мы приехали в Москву, и я всеми силами пыталась вернуться к прежней жизни, к прежним отношениям, хотя, головой понимала, что у меня не получается. Самой себе напоминала маленькую, суетливую, нелепую собачонку, которая прыгает перед Виталиком, стараясь заглянуть тому в глаза, чтобы понять – нравится или нет. Так ли я всё делаю.

– Что у тебя с работой? – спрашивала я, стараясь Виталика отвлечь от мыслей, в которых он витал после возвращения. – Предложения есть?

– Есть. Но мне нужно всё хорошенько обдумать.

– Конечно, – с готовностью согласилась я.

– Наверное, поеду к родителям.

Я после этих слов замерла, ожидая, что он позовёт меня с собой, ведь с моими родителями он познакомился. Но Виталик не позвал. А я снова промолчала, зажав в кулак своё уязвлённое самолюбие. Заставила себя улыбнуться.

– Конечно, съезди.

Я отпустила его. Он уехал на неделю, пару раз позвонил мне из Пскова, узнать, как дела. А у меня не было никаких дел, я ждала его возвращения. Виталик вернулся через неделю, как мне показалось, более успокоившимся и уравновешенным. Сказал, что рассматривает несколько предложений о работе. С дипломом его ВУЗа и его способностями, он мог себе позволить рассматривать и обдумывать чужие предложения, а не бегать самому в поисках работы. Вот только со мной делиться результатами не спешил и советов никаких не спрашивал. На какое-то время наше общение свелось к телефонному. Виталик ссылался на занятость, ещё раз съездил навестить родителей, после чего пропал больше, чем на неделю. Я не находила себе места, но названивать ему стеснялась. А когда набиралась мужества и звонила, его телефон зачастую оказывался выключенным. Мне хотелось кричать и плакать от отчаяния, но я продолжала жить дальше, ходить на работу и заставляла себя сохранять спокойствие. Наверное, ждала, что в один прекрасный день Виталик опомнится, и мой личный кошмар закончится.

– Представляешь, мне предложили пройти практику в тунисском отеле, – сообщила я ему в одном из телефонных разговоров. – Круто, правда?

– Это здорово, Тома, – с воодушевлением согласился Виталик. И с интересом осведомился: – Когда ты уезжаешь?

Вся моя радость мгновенно рассыпалась на мелкие кусочки.

– Перед Новым годом, – ответила я. Не удержалась и спросила: – Ты хочешь, чтобы я уехала сейчас?

– Что за глупости? Просто спрашиваю.

Он замолчал, и я молчала. Понимала, что говорить нам, по сути, не о чем. Когда это случилось? Последние полтора месяца мы виделись с Виталиком от раза к разу, но я продолжала ждать, что всё изменится. Что он по мне соскучится, захочет всё вернуть. Наши бесконечные разговоры, прогулки, смешные перешёптывания. Захочет коснуться меня, в конце концов.

– А что у тебя с работой? – нашлась я. Изобразила весёлый смешок. – Выбрал место дальнейшей дислокации?

– Кажется, да.

– Германия?

– Нет, я остаюсь в России. Кое-что поменялось…

– Что?

– Обстоятельства, – туманно ответил он.

Я не выдержала и спросила в лоб:

– Какие обстоятельства, Виталь?

Он тянул с ответом, я даже через телефонную трубку чувствовала, насколько ему неудобно и не хочется со мной об этом говорить.

– Томка, прости, – в конце концов сказал он. И в эти два слова было столько всего вложено, я столько всего услышала, что у меня невольно вырвалось рыдание, а слёзы брызнули из глаз. Я отвела от уха трубку, а Виталика будто прорвало, он говорил и говорил, и я слышала его голос из трубки в отдалении, будто сквозь пелену. – Прости. Мне нужно было время, нужно было подумать. Ты хорошая, ты очень хорошая, но ничего не выйдет. У меня всё поменялось, и я не хочу делать тебя несчастной, заставлять меня ждать. Прости. Я уеду из Москвы, принял предложение о работе в регионе. Так будет лучше. А ты поезжай в Тунис, у тебя всё здорово получается. Ты же так мечтала… Мы потом с тобой обязательно сядем, поговорим, ты мне расскажешь о том, какая ты молодец, и какой я дурак, что не поехал, не ухватился… Но я так чувствую. Знаю, что ты от меня другого ждала. Но я так хочу, чтобы мы с тобой друзьями остались. Обещай, что подумаешь об этом.

Я не смогла ему ответить, выключила телефон, и после долго сидела в одиночестве, прижавшись к стене, глотая слёзы и не понимая, что мне делать дальше. Делать ничего не нужно было, лишь встать завтра по будильнику, как обычно, и отправляться на работу. А вечером домой. Через две недели начнётся новый учебный год, а перед новогодними праздниками, в самый разгар сезона, я отправлюсь в Тунис. Набираться опыта на практике. Потрясающая возможность, отличное предложение. Но меня ничто не радовало.

Я очень болезненно переживала наш разрыв. Ведь, по сути, отношения с Виталиком были для меня первыми столь серьёзными, с ним у меня было связано много планов и надежд. Возможно, большинство из них я придумала себе сама, влюбившись и с головой окунувшись в романтизм, но разве это было преступлением или такой уж большой глупостью? Любовь для того и придумана, чтобы человек из своих серых будней погружался в розовый, приятный туман. Более трезвые личности учат не терять головы, любить себя, но мне порой кажется, что говорят это те, кто ничего подобного в своей жизни не испытал. Те, кто себя, на самом деле, любит куда больше, чем способен полюбить другого человека. Я же опытным путём выяснила, что, при всём своём жизненном прагматизме, трезвой личностью не являюсь. Влюбилась, так влюбилась. И факт того, что мечтам и желаниям любимого мною человека не соответствую, мне было принять очень трудно.

Мы выбираем, нас выбирают… Меня не выбрали. Но самое ужасное прозрение посетило меня позже. На какое-то время после нашего расставания с Виталиком, я ушла в себя. Не хотела ни с кем общаться, что-то обсуждать, только бабушке звонила, но о своих переживаниях старалась не рассказывать, не желая её тревожить глупыми юношескими проблемами. Ведь в жизни столько всего ужасного, и неудачи в любви на фоне болезней, смертей и других катастроф судьбоносного масштаба, на самом деле, кажутся чем-то незначительным. Что вполне возможно пережить. Я очень старалась пережить, взяла дополнительные смены на работе, и до начала учебного года дома появлялась только для того, чтобы переодеться и иногда переночевать. И не выпускала из рук телефон, всё ждала, ждала, что Виталик позвонит. Но он не звонил, даже для того, чтобы поинтересоваться, как у меня дела. А потом случилось то, что случилось. Приближался день рождения Ляли в середине сентября, ей должно было исполниться восемнадцать лет. И я собиралась поехать к родным, чтобы поздравить сестру, но для начала решила позвонить маме, чтобы выяснить, какие у них планы на предстоящие выходные.

– Конечно, будем праздновать, – удивилась мама в ответ на мои невразумительные расспросы. – Ты приедешь?

– Да, конечно. Хотела посоветоваться с тобой насчёт подарка.

– Ты приезжай, а насчёт подарка подумаем позже. Единственное, Тома, тебе придётся пожить у бабушки, а не дома. Дома будет неудобно.

– Почему неудобно?

Мама примолкла, странно замялась и вдруг выдохнула мне в трубку невероятную информацию, при этом таинственно понизив голос:

– Тома, Ляля выходит замуж.

Я как стояла у стойки ресепшена, так и опустилась на стул, хорошо он оказался поблизости. В моей голове никак не могла уложиться мысль, что моя младшая сестра, наша воздушная, наивная Ляля может собраться замуж, по сути, в семнадцать лет.

Я даже переспросила:

– Как это – замуж? С какой стати?

– Ну, с какой? – Мама вздохнула, если честно, особо воодушевлёнными её голос и реакцию нельзя было назвать. – Вот такая любовь.

– Мама, да какая любовь? – изумилась я. – Она же ребёнок совсем!

– В том-то и дело, что ребёнок, – проговорила мама скороговоркой, с намёком на возмущение. – Дел уже натворили, пришли, говорят – женимся. И что нам с отцом делать?

– Каких дел натворили? Она что, беременна?

– Возможно, – уклончиво проговорила мама. – Даже выяснять сейчас не хочу. А отец и подавно. Но пришли, говорят, любовь, женимся, на всю жизнь. Ну, что мы сделаем, Тома? Пусть женятся. Он хороший молодой человек, образованный, воспитанный, будем надеяться, что надёжный. А у Ляли так глаза горят, ты бы видела!

Информацию про горящие глаза Ляли я пропустила мимо ушей. Меня интересовало другое.

– Откуда взялась любовь? Я же приезжала на выпускной, и Ляля мне ничего не говорила, ни про какого мальчика.

Мама снова непонятно почему замялась.

– Видимо, тогда всё и случилось, познакомились… Тома, сейчас это уже неважно. Главное, что Ляля счастлива.

Я молчала, мне показалось, что довольно долго. После чего сказала, не в силах избавиться от скептицизма.

– Я рада, что Ляля счастлива. Но ей нужно в институт поступать, ты не забыла? Она поступила?

– Поступила, конечно, – вроде как обиделась за любимое чадо мама. – Но она хочет взять академический отпуск, всё-таки нужно готовиться к свадьбе, налаживать семейную жизнь. А вдруг ребёночек?

Всё, что мама мне озвучивала, если честно, не укладывалось у меня в голове. Попросту не умещалось.

– Мама, какой ребёночек? Она сама ещё ребёночек. Это же Ляля! Вы там с ума все посходили, что ли?

Вот и не звони домой две недели. Мир вверх тормашками перевернулся.

Чтобы хоть что-то выяснить и понять, я позвонила бабушке. Но, конечно, она никакой интересной информацией не располагала. Её, как и меня, лишь поставили в известность о том, что Ляля совершенно неожиданно собралась замуж. В один день, взяла и решила.

– А ты видела её молодого человека? – спросила я. – Мама прямо дифирамбы ему петь готова.

– Да кто же меня с ним познакомит? – вздохнула недовольная бабушка. – На свадьбе, наверное, увижу. Если, вообще, позовут. Дело-то, сама понимаешь, семейное.

– Бабушка, ну что ты? – попыталась я унять её беспокойство. – Уверена, они все просто с ума сошли из-за этой идеи, вдруг выдать Лялю замуж. Помню, меня родители без конца предостерегали, чтобы я не вздумала ни с какими парнями связываться, что надо учиться и жить самостоятельно, а тут… Я в шоке.

– Так то ты, – не удержалась бабуля. – Для тебя жить самостоятельно – это учиться и работать, а Лялька наша какую работу себе найдёт? Её только в замуж. Может, и права Антонина? Пристроить, раз желающий нашёлся, и жить спокойно.

Я невольно усмехнулась.

– Бабуль, родители никогда не смогут жить спокойно без Ляли. У них лишь появится ещё один член семьи. Остаётся надеяться, что приличный, а не какой-нибудь малолетний остолоп.

Если бы я знала, о ком говорю. Наверное, если бы знала, не поехала бы домой, не собралась бы за один день, выпросив на работе лишний выходной. Но я выпросила и поехала, успокаивать свою разгулявшуюся фантазию. И как в плохом кино, у подъезда родительского дома столкнулась с Виталиком. Мы натолкнулись друг на друга в дверях подъезда, он собирался выходить, и я, остолбеневшая, смотрела на него, совершенно потерявшись в понимании происходящего. Он тоже смотрел на меня, выглядел смущённым и растерявшимся, а я таращила на него глаза, после чего начала хмуриться. Потому что в моём сознании мелькнула мысль, от которой мне стало не по себе, затем похолодело всё в душе, но эта мысль всё ещё казалась настолько невероятной, настолько неприемлемой, что мне хотелось лишь покачать головой и запретить себе об этом даже думать.

– Что ты здесь делаешь? – всё-таки спросила я его. И следом повторила вопрос, чувствуя, что вот-вот сорвусь на истерический крик: – Что ты здесь делаешь?

Виталик вдруг схватил меня за руку. Сильно и решительно. И втянул меня за собой в подъезд, мы замерли в предбаннике между дверями, практически в полной темноте, и всё, что я чувствовала, это знакомый аромат одеколона, как сильно колотится моё сердце от страха и непонимания, точнее, полного неприятия ситуации, а ещё руку Виталика, которая крепко сжимала моё запястье. И все эти ощущения вместе наваливались на меня, окутали, и я будто парила в вакууме, понимая, что задыхаюсь от желания закричать, но кричать мне было нельзя. Я даже не сразу сообразила почему, просто знала, что нельзя, и лишь спустя минуту поняла, что это были те самые первые слова, которые мне Виталик сказал.

– Только не кричи. Нельзя.

Я стояла и таращила глаза в темноту. А в них будто песка насыпали. Я даже моргнуть не могла.

И понимала, понимала, что все ужасные предположения, что несколько минут назад будто вихрь пронеслись у меня в голове, всё это правда. И я не знаю, как теперь жить.

Почему никто не подумал, как мне теперь с этим жить?

– Как ты мог? – вырвалось у меня. – Господи, Виталик, она же совсем ребёнок… Как ты мог?

– Я её люблю. Понимаешь? Я люблю её. Как увидел, так и понял… – Он наконец отступил от меня, и я покачнулась в темноте, лишившись точки опоры. – И я не сделал ничего плохого… ей. Как можно? Она самая прекрасная, самая замечательная. Она ангел, Тома. Её можно только любить и беречь. И я всю свою жизнь буду это делать.

Моя рука поднялась, и обхватила горло, потому что мне трудно было дышать. И я не знала, что с этим сделать и как мне спастись от удушья. Хотелось кричать, а воздуха не хватало даже на банальный вдох. Наверное, в этот момент я была похожа на рыбу с выпученными глазами, которая только таращилась в ужасе в пустоту и хватала ртом воздух, которого не было. Хорошо хоть было темно, и Виталик этого наблюдать не мог. Для него я лишь мрачно молчала, и тогда он снова ко мне шагнул, схватил за плечи и даже притянул к себе в попытке обнять. И лихорадочно зашептал мне на ухо:

– Тома, пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Но я ничего не мог сделать. Я виноват, мне не хватило смелости тебе признаться. Я очень тобой дорожу, ты… столько сделала для меня, так поддерживала последний год. Если бы не ты, мне было бы куда труднее. Но она… Ты же знаешь, ты же с ней всю жизнь прожила, ты должна меня понять.

Я стояла, зажмурившись, и горячо дышала в его плечо. Всё, что Виталик говорил, расходилось обжигающими волнами по моему сознанию. А после его слов о том, что я как никто должна его понять, мне захотелось рассмеяться. Даже не истерическим смехом, а тем зловещим неприятным рокочущим звуком из фильмов ужасов.

Я должна понять… должна понять, что Лялька, в отличие от меня, идеал.

Я должна это понять.

– Я постарался поступить честно. Знаю, что получилось плохо. Но я пытался, я не знал, как расстаться с тобой. Чтобы ты меня не возненавидела. Ведь мы… Мы будем общаться дальше.

Конечно, ты же станешь мне родственником. Зятем.

Виталик обречённо выдохнул.

– Ты можешь меня ненавидеть. Имеешь на это полное право, я знаю. Но, пожалуйста, не вини её. Ляля очень переживает. А ей нельзя.

– Что значит – нельзя? – выдавила я из себя. Мой голос прозвучал на удивление хладнокровно. Будто даже звенел. От негодования. Хотя, никакого негодования, злости, я не чувствовала. Мне просто было безумно больно, где-то в районе сердца, словно во мне дыра насквозь. Меня знобило.

Виталик не нашёлся, что мне ответить, или не набрался смелости. Просто повторил:

– Ей нельзя. Волноваться.

И после этого мне нужно было переступить порог родительской квартиры, и, наверное, делать вид, что всё хорошо, что я ничуть не сбита с толка, не расстроена, не чувствую себя преданной, а наоборот, всех на свете люблю. Мне нужно было поступить, как Ляля. Верить в лучшее. А перед глазами туман и в голове полная сумятица. Я поднималась по лестнице на третий этаж, и раза три за это время обернулась на Виталика, который шёл за мной следом. Оборачивалась на него, будто ждала, что вот сейчас я пойму, что всё мною услышанное – это не более, чем неудачная шутка. О какой свадьбе речь? О какой любви? О каком «нельзя волноваться»? Это же Ляля. Ляля, которая, по моим понятиям, ещё долго, если не всю жизнь, будет оставаться наивным, восторженным ребёнком. А Виталик – мой Виталик! – идёт за мной с вымученным видом, напряжённый и виноватый, и пытается объяснить мне, что он этого ребёнка, эту девочку любит и боготворит. Как женщину.

– Смотрите, кого я встретил! – объявил он от порога. Моим же родителям объявил о моём приезде, будто я здесь чужая. И я, словно и правда чужая, остановилась в прихожей, понимая, что больше не могу и шага сделать. Что моё тело отяжелело и стало неповоротливым, и, если колени сейчас подогнутся, я рухну на пол и тогда точно завою от отчаяния и бессилия.