Наверное, не только Эрика в этот момент невольно взглянула на левую руку Владислава. Где все-таки он получил эти шрамы? Но мысль мелькнула и ушла, и остались лишь давно знакомые слова:

 
– И я стал таким, как он —
Невидимым ясным днем,
Убийца и злой хозяин в мире ночном…
 

Эрика снова на мгновение встретилась взглядом с Владиславом – и невольно вздрогнула: таким холодом вдруг повеяло от его лица. Сейчас было трудно представить, что он только что улыбался, непринужденно общался с залом… Даже черты лица как будто изменились и стали жестче, в голубых глазах – лед. Владислав подошел к самому краю сцены:

– Ты невинный ангел, ангел поднебесья, в этой жизни странной…

– Ты не моя! – выкрикивает Дима в протянутый в зал микрофон.

– За тобой тень зверя…

– Вы повсюду вместе! – это уже Саня чуть оттеснил брата в сторону.

– А теперь поверь мне: зверь этот – я!

Голос понизился до зловещего полушепота, странным образом сохраняя при этом всю свою силу:

 
– Позволь, я коснусь тебя —
Войдет в кровь звериный яд,
И лунный священный свет
В тебе свой оставит след…
 

Владислав опустился на одно колено, оказавшись точно напротив Эрики. Она не подпевала, хотя и любила эту песню – лишь завороженно смотрела ему в глаза. Почти не осознавая этого, Эрика протянула руку к сцене, и Владислав на мгновение сжал ее ладонь: «Позволь мне тебя коснуться – или убей!». Просто совпадение, просто так удачно попала эта строка – но Эрике стало не по себе. Ощущение, что Владислав обращается именно к ней, пришло снова и уже не пожелало уходить. Впрочем, это ощущение посетило не одну Эрику – девушка из первого ряда тронула ее за плечо: «А вы что, знакомы?». Эрика молча помотала головой.

Стоном отчаяния взорвалось соло. Владислав вскочил на ноги, тряхнул головой, откидывая с лица волосы, метнулся к ударной установке, снова на край сцены… Словно он сам, как и многие в зале, сейчас находился в полной власти музыки, он смотрел не в зал, а куда-то поверх голов, ища взглядом что-то неуловимое, видимое, наверное, только ему. Пронзительный вскрик гитар – и Владислав рухнул на колени, сжав кулаки. Его руки в тяжелых браслетах казались скованными. Это мерцающий свет искажает движения или он действительно с трудом вновь поднялся на ноги? Раскинул руки – резко, словно и вправду разрывая невидимые путы. Голос, мгновение назад безупречно чистый, снова зазвучал чуть хрипло:

 
– Смотри же в мои глаза,
Твой взгляд не понять нельзя —
Ты хочешь меня убить,
Убить и про все забыть.
А ночь, словно боль, темна,
Зверь здесь, и он ждет тебя,
Ты чувствуешь вкус охоты: зверь этот – я!
 

В последний раз припев полностью спел зал. Владислав лишь беззвучно проговаривал текст, вытянув вперед руку с микрофоном. Лишь на последней строке его голос влился в общий хор: «А теперь поверь мне: зверь этот – я!» – и он бессильно уронил голову на грудь, так что длинные волосы полностью закрыли лицо. Из зала протянулось множество рук, пытающихся хоть слегка коснуться его, но он их не видел и не двинулся навстречу. И на мгновение вновь показалось, что он действительно не в силах пошевелиться…

Прошло несколько секунд, прежде чем Владислав заговорил снова:

– Зверь. Зверь в каждом из нас. И сейчас – то время, когда этот зверь пробуждается. Время, когда граница миров на время исчезает. И никто не может знать, с кем или чем он встретится и каким вернется назад. Если вернется.

На его слова откликнулся тихий перебор гитары. Зал молчал – слишком непохоже все это было на привычные комментарии со сцены. Может быть, сейчас, за несколько дней до Самайна, подобные речи произносили многие – но не таким голосом и не с такими интонациями. Владислав как будто размышлял вслух или вспоминал что-то почти забытое. И так же задумчиво-отрешенно он начал петь:

 
– Правда или бред,
Или сон чужой —
Только помню я
Мой последний бой…
 

На мгновение все смолкло, три пары рук замерли на струнах… И резко, как вспышка пламени – совсем другой мотив, стремительный и яростный:

 
– Я замираю, раскинув руки,
Я призываю тебя из мрака,
Алое пламя тронет ладони,
Алое пламя – предвестник битвы…
 

Владислав застыл перед микрофонной стойкой, кулаки сжаты в угрожающем жесте. Сейчас он как никогда походил на готового к броску хищника. И вновь полунапев-полушепот:

 
– Вправду ли звучат
Не мои слова —
Только боль от ран
До сих пор жива…
 

Очень тихо, сквозь зубы – словно на самом деле пересиливает давнюю боль. Микрофон в левой руке, правая стиснула плечо, закрывая шрамы. Так зажимают только что нанесенную рану… И освещение на сцене сменило цвет, окрасив алым высокую фигуру на переднем краю… Но через мгновение ударом бича хлестнул следующий куплет:

 
– Полночь смешает наши обличья,
В схватке сойдемся ночью осенней,
Я задохнусь от порыва ветра,
Дикого ветра нездешней силы…
 

И так же, как всего несколько песен назад, почудилось – зала и сцены больше нет, стены растворились в темноте осенней ночи. Это скрипнула дверь или где-то вдали ветер колышет ветви? И откуда в полном народа зале вдруг потянуло холодом? Голос Владислава звучал почти как заклинание:

 
– Я почти забыл
Темноту лесов —
Только слышу вновь
Полнолунья зов…
 

Последнее слово слилось с началом соло – странно, как голос и гитара могут так неразрывно переплестись… Эрика смотрела на Владислава и едва узнавала его. Резкие, изломанные движения – тень, мечущаяся в мерцании стробоскопов. Остальных музыкантов почти не было видно в полумраке. Внезапно Владислав остановился, словно натолкнувшись на незримое препятствие. Отрешенное лицо, блуждающий невидящий взгляд, пальцы судорожно комкают и без того порванный ворот… В зале и в самом деле было душно, но Владиславу, казалось, вообще не хватает воздуха… В следующее мгновение он рванул с себя футболку с таким остервенением, как будто тонкая ткань жгла кожу. Эрика ясно услышала треск материи, не выдержавшей такой хватки – и вслед за этим Владислав действительно вздохнул свободнее. А по залу прокатился тихий восхищенный возглас, да и сама Эрика не сдержалась – и было отчего. Она еще в самом начале отметила безупречное сложение Владислава, а теперь, когда он стоял перед ней обнаженным до пояса, и вовсе не могла отвести от него глаз. Не атлет, не вечный житель спортзала – воин. С какого-то момента Эрика думала о нем именно так. Может быть, такое сравнение навеяла песня, а может быть – весь облик Владислава, его точные движения, его глубокие шрамы на плече, его взгляд, где от песни к песне разгоралось странное полубезумное пламя… Владислав сорвал со стойки микрофон:

 
– Я захлебнусь от дикой свободы,
Боль позабыв, не чувствуя раны —
Мне еще хватит сил для удара —
И упаду на рассветный берег.
 

И – опустившись на одно колено, полушепотом, под затихающий мотив:

 
– Помню лишь слова:
«Что же, добивай!».
Знаю – в эту ночь
Я шагнул за край…
 

И, словно последние силы оставили его, он рухнул лицом вниз на сцену. Свет погас, но Эрика все равно четко видела неподвижную фигуру Владислава. Прошла минута… другая… он по-прежнему не поднимался. Мысль пришла внезапно, и почему-то Эрика сразу поверила ей: это не игра и не шоу. У него действительно нет сил встать. Эрика протянула руку и коснулась одного из его браслетов, успев удивиться, насколько холоден металл, хотя в зале и тем более на сцене становилось все жарче. Владислав стиснул ее руку – сильно, до боли. Но, казалось, это придало ему сил, в льдисто-голубых глазах вспыхнуло прежнее пламя. «Спасибо», – шепнул он, прежде чем снова подняться на ноги.

Перерыв затянулся. Один из гитаристов – тот, что с синей гитарой – отошел за кулисы и некоторое время шептался там с кем-то. Басист сел на краю сцены, и там сразу собралась толпа желающих пожать ему руку, а кто-то даже протянул билет и ручку, и музыкант непослушными после долгой игры пальцами вывел свою роспись. Второй гитарист полез куда-то за ударную установку, нашел там полупустую бутылку воды и запустил ею в зал. Бутылка не была закрыта, и первые ряды обдало брызгами – что при такой жаре было весьма кстати. И только Владислав все так же стоял в центре сцены. Эрика заметила, что он как будто не очень твердо держится на ногах… Первый гитарист подошел к нему и что-то зашептал на ухо, показывая на воображаемые часы на руке. Владислав кивнул и снова взялся за микрофон.

– Мне тут говорят, что наше время истекает, – голос, еще недавно безупречно чистый, вновь звучал хрипло, слова давались ему с трудом. – Мы не слишком вас утомили?

Единодушный вопль «Нееет!». Владислав слегка улыбнулся.

– Ну хорошо. В таком случае мы сыграем еще одну песню… совсем новую… Я сам еще не очень представляю, как она звучит, потому что написал ее три дня назад.

Одобрительные возгласы и крики «Ну давай уже!», «Сейчас заценим!». Владислав поднял руку, требуя тишины. И зал мгновенно смолк, повинуясь его жесту.

– Это еще не все, – Эрика с трудом узнавала его голос. Так говорят, когда пытаются скрыть сильную боль или предельную усталость… – Это… не совсем обычная песня. И я хочу… чтобы один из вас… сейчас… поднялся ко мне на сцену.

В первых рядах тут же образовалась плотная толпа, состоявшая преимущественно из девушек, из которой доносилось: «Пусти-и-ите!», «Владислав, меня возьми, меня!», «Подсадите кто-нибудь!», «Эй, а по головам зачем идти?!». Снова тот же повелительный жест:

– Тихо! Понимали бы сами, чего просите… – снова легкая усмешка. – Я уже знаю, кто это будет.

Он протянул руку над залом, скользя взглядом по затихшей толпе.

– Я выбираю…

Эрика замерла. Почему-то она была уверена – она знает, на кого сейчас укажет эта узкая ладонь…

– Тебя.

Первые ряды ахнули – кто от восторга, кто от зависти, кто от разочарования, что выбрали не их. А Эрика не успела ничего понять, как Саня и Дима, которых на последних песнях оттеснила толпа, уже снова оказались рядом с ней: «Давай подсадим!». Правда, сцена все равно была слишком высокой, но тут на помощь пришел сам Владислав. Он чуть присел и легко, как ребенка, подхватил Эрику на руки. Впрочем, она и казалась рядом с ним почти ребенком, хотя и была выше многих ровесниц. Эрика почти задыхалась от нереальности происходящего – ни один из музыкантов, которых она видела на концертах, никогда не проделывал такого, она слышала, что у некоторых групп есть обычай вытаскивать кого-нибудь из фанатов на сцену, но не могла и представить, что однажды это будет она… И все же это было более чем реально. Владислав держал ее на руках, она чувствовала, как бьется его сердце, ощущала на лице его горячее дыхание… Вблизи она увидела, что на его груди тоже остались старые шрамы – правда, куда менее глубокие, чем на плече… Что же с ним все-таки было? «Вообще-то мог бы и разрешения спросить», – ожил молчавший почти весь концерт чертенок, но сейчас Эрике уже точно не было до него никакого дела.

Прошло несколько секунд. Владислав все так же стоял на краю сцены с Эрикой на руках, хотя она ожидала, что он лишь поможет ей подняться сюда. Что-то было не так. Слишком долго он так стоял, слишком сильно прижимал ее к себе – Эрика вспомнила, как минуту назад он стиснул ее руку, пальцы болели до сих пор… Ей стало не по себе. Владислав чуть опустил голову, и она увидела его глаза – отрешенный взгляд устремлен в никуда, и под тонким голубым льдом снова разгорается полубезумный огонек… Неужели это он в начале концерта улыбался и шутил с залом, неужели он не так давно прыгнул на руки публике? Сейчас в это почти не верилось. «Ну пусти же», – хотела сказать Эрика, но губы не слушались. Высвободиться она даже не пыталась – Владислав много сильнее. Его пальцы до боли впились ей в плечо, а он, похоже, ничего не замечал. Но вдруг Эрика поняла, что ей и не хочется, чтобы он разжал хватку – только бы и дальше чувствовать его присутствие рядом и видеть эти льдисто-голубые глаза… Эрика сама удивилась таким мыслям, ибо никогда не причисляла себя к армии девушек-фанаток, влюблявшихся в музыкантов, но сейчас ничего другого не шло в голову – только эти сильные руки и этот взгляд. Почему-то подумалось – наверное, так должен чувствовать себя тот, кто заворожен колдовским заклятием…