Глава 6

В первый же день Лукошкина поняла, что работы будет много, даже очень много. Хотя на первый взгляд могло показаться, что ничего сложного в ее обязанностях нет, но порядок оформления официальных бумаг, документов, справок и отчетов надо было запомнить сразу, чтобы впоследствии не допускать ошибок. Только запомнить это сразу или даже выучить за несколько дней показалось Жене делом нереальным, как будто тот, кто придумал эти формы, долго трудился над тем, чтобы все усложнить.

Поначалу к ее столу подсадили еще одну методистку, чтобы та помогала и объясняла. Но вскоре методистка по имени Ирина заявила, что у нее самой с работой завал, который разгребать некому, и посоветовала новенькой во все лично вникать, чтобы легче запоминалось. А уж если совсем невмоготу будет, то можно позвонить ей, Ирине, и проконсультироваться по телефону. Но лучше этого не делать.

И Женя решила не беспокоить занятого человека, стала пытаться сама во всем разобраться. Весь день она, скрючившись, корпела над бумагами, так что к вечеру заболела поясница и возникла мысль: не о такой работе ей мечталось.

Дважды в кабинет заходила начальник учебного отдела Кефирова и интересовалась, как справляется новая сотрудница.

– С трудом, – каждый раз отвечала Женя.

Но от нее не требовали объяснений, что именно непонятно.

– Вникайте побыстрее! – приказала Кефирова в последний свой визит. – А то из-за вашей некомпетенции может развалиться весь учебный процесс. Представляете? Сотни студентов, не считая преподавателей и сотрудников, трудились зря, потому что кто-то не справляется с какой-то ерундой, понятной любой дуре. Все ясно?

– Почти, – кивнула Женя. – Однако у меня вопрос по статистической справке. Вы не могли бы…

– Не могла бы! – оборвала ее Кефирова. – Я ваш непосредственный начальник и не обязана знать все. Моя обязанность заключается в том, чтобы вы все знали. Не справляетесь, так и скажите – быстро найдем другого методиста, который не станет задавать глупых вопросов. Чтобы завтра утром на моем столе лежали списки всех зачисленных на первый курс.

До конца рабочего дня оставалось совсем немного. Женя сверяла списки зачисленных абитуриентов, когда вдруг услышала знакомый голос. Подняла голову и увидела перед своим столом Аллу Пасюк. Растерялись обе.

– А ты чего здесь? – первой пришла в себя бывшая сокурсница.

– Работаю.

Алла оглядела кабинет таким взглядом, словно впервые оказалась в нем, а потом пожала плечами:

– А я преподаю. Два года назад защитила диссертацию. А потом…

Ей явно хотелось поговорить.

– Пойдем покурим, – предложила она.

– Я не курю.

Но Алла уже направилась к двери.

Они уселись на стулья в пустой курилке. Пасюк оглядела Женю и без всякого выражения на лице констатировала:

– А ты не изменилась, все такая же…

– Зато ты вся такая представительная, – сделала комплимент Женя.

– Стараюсь соответствовать.

Пасюк и в самом деле изменилась, немного располнела. Мини-юбки и маечки с вырезами Алла, вероятно, став преподавателем, исключила из своего гардероба. На ней теперь были строгий серый костюм и туфельки на среднем каблуке. Только сейчас Женя обратила внимание на ее ступни и невольно отвела взгляд – обувь была никак не меньше сорок первого размера. Раньше это так не бросалось в глаза, видимо, оттого, что Пасюк при своем немалом росте ходила на высоченных шпильках.

– Да, не ожидала тебя здесь встретить, – затягиваясь, произнесла Алла.

– И я, признаться, тоже. Мне сказали, что тебя отчислили и что…

– Отчислили, но потом восстановили, – быстро поправила Пасюк. Внимательно посмотрела на Женю, пытаясь понять, что той известно, решила, видимо, Лукошкиной наболтали лишнего. Поэтому, не снижая голоса, объяснила: – Меня подставили. Я даже определенно знаю, кто именно. Подкинули наркоту, дело начали шить. Но я ведь тоже не под забором родилась. Среди моих поклонников нашлись достойные люди, которые добились справедливости. Вернулась на факультет, защитила диплом. Потом аспирантура, диссертация. Нелегко, конечно, было, ведь я параллельно вышла замуж и родила ребенка…

– И кто у нас муж? – поинтересовалась Женя.

Пасюк сделала круглые глаза, словно услышала вопрос, ответ на который известен всем.

– А тебе не доложили разве?

Женя пожала плечами. Алла хмыкнула, достала из сумочки новую сигарету, прикурила и равнодушно ответила – будто речь шла о каком-то малозначительном предмете:

– Кэлман.

Фамилия показалась Жене знакомой. Очень знакомой. И вдруг она сообразила.

– Василий Трифонович? Заместитель декана?

Пасюк кивнула и поправила:

– Проректор по научной работе. Он был моим руководителем в аспирантуре. Так получилась, что…

Алла не договорила – отворилась дверь, в курилку вошли Кефирова и еще две женщины. Кефирова внимательно посмотрела на беседующих Женю и Пасюк. После чего спросила:

– Лукошкина, вы статистическую справку по зачисленным подготовили?

– Вы же сказали представить к завтрашнему утру. Но если надо срочно, то через двадцать минут принесу.

– Так что вы тут расселись? Или думаете, вся ваша работа пройдет в курилке? Понабирают тут…

Снова открылась дверь, и в проем заглянул ректор. Все поднялись, приветствуя его. Первой вскочила Кефирова.

– А, вот вы где, – заходя в курилку, произнес Шашкин, обращаясь к Жене и показывая рукой всем, чтобы они опустились на свои места. – Я вас искал.

Максим Анатольевич посмотрел, куда можно присесть, чтобы оказаться рядом с новой сотрудницей. Пасюк поднялась и уступила ему свой стул. Она уже докурила вторую сигарету и ушла бы, но распирало любопытство: каким это образом такая мелкая сошка, как Лукошкина, могла заинтересовать ректора. Замолчали и прислушались остальные.

– Так вот, Евгения Николаевна, – широко улыбаясь только Жене, начал Шашкин, – я перерыл свои записи и обнаружил то, что имеет отношение к нашему вчерашнему разговору. Случай, конечно, уникальный по своей комичности и вместе с тем трагизму. Не единичный, разумеется, но, пожалуй, очень яркий. Сейчас к печати готовится учебник по истории русской и советской журналистики под моей общей редакцией, и я непременно, прямо сегодня, включу в него то, что случилось с вашим отцом.

Ректор обернулся к другим слушателям, посмотрел на Пасюк и произнес таким тоном, словно обращался к студентке, опоздавшей на его лекцию:

– А вы что это, милочка, столбом встали? Присаживайтесь и слушайте.

Алла послушно опустилась на свободное место.

– Двадцать семь лет назад, – начал рассказ Шашкин, – отец уважаемой мною Евгении Николаевны трудился замом ответственного секретаря в крупной городской газете, куда я попал по распределению. Так вот, подписывая в свет очередной номер, он пропустил ошибку. Я понимаю, да и все понимали, что он, как выпускающий, несколько раз его уже вычитал, потом подписал в печать, затем уж, не просматривая сигнальный экземпляр, отправил номер на ротацию. Теперь вот слушайте внимательно! Газета была вечерней, то есть в ней должны были оперативно появляться все дневные новости. А самой главной новостью того дня оказался визит Генерального секретаря ЦК КПСС в Баку. Естественно, материал на первую полосу. На второй – всякие городские события: партийная жизнь, производственные успехи трудовых коллективов; на третьей полосе – культура и прочая ерунда; на последней – ничего не значащие события, криминальные сводки, реклама, кроссворд, программа теле– и радиотрансляций… Именно на четвертой полосе в тот день была опубликована заметка о молодом цирке, который, не имея своего помещения, мотался на фургонах по городам и весям, выступая перед тружениками полей и перед строителями Байкало-Амурской магистрали. Заметка называлась «Цирк на колесах», а при ней имелась фотография: веселый клоун на велосипеде катит по улицам какого-то городка, за ним бегут дрессированные собачки. Так вот, номер напечатали, тираж спустили в экспедицию, началась уже развозка – и тут – бомба! Да какая! Все городское партийное руководство могло тогда полететь. При Сталине бы точно всех расстреляли. Оказалось, что перепутали заголовки. Над большой фотографией, где был запечатлен открытый лимузин с Генеральным секретарем, стоя приветствующим счастливый народ Азербайджана, стояло – «Цирк на колесах». А на четвертой полосе над фотографией клоуна на велосипеде значилось «Прибытие Генерального секретаря ЦК КПСС в Баку». Все наше управление, то есть управление КГБ по Ленинграду и области, встало на уши. Виновного нашли сразу. Естественно, взяли того, кто выпускал номер. Начались допросы. Но на защиту уважаемого мною Николая Сергеевича Лукошкина встал принципиальнейший человек – секретарь правления городского Союза журналистов Владимир Владимирович Колосов. Бывший фронтовой корреспондент, кавалер многих орденов, человек необычайной отваги… Вы даже представить себе не можете, сколько усилий он приложил, чтобы спасти невиновного. Как выяснилось, провокатором был верстальщик номера. Раньше ведь как газеты печатались? Никаких компьютеров, текст линотиписты набирали, а заголовки верстальщики, которые из кассы, где хранились свинцовые литеры, доставали те буквочки, которые были нужны, и составляли заголовки, размещая их по полосам. Так вот этот негодяй решил покончить с собой… Тому верстальщику, видите ли, изменяла жена, причем с участковым милиционером. Вот мужчина и подумал: в измене жены виновата советская власть и что жить ему не стоит, раз такое дело. Расчет был такой: он делает провокацию, попадет под расстрел, его поступок всколыхнет народные массы, волна протеста прокатится от Камчатки до Калининграда, на защиту новой революции поднимутся западные страны… потом состоится совещание в Совете Безопасности ООН, будет принята резолюция об установке памятника герою-верстальщику во всех крупных городах СССР, в Париже, в Лондоне, в Пекине, а самую большую статую водрузят в Нью-Йорке на специально построенном острове рядом со статуей Свободы. То есть верстальщик будет стоять с поднятой кассой с набором своего заголовка рядом со Свободой, как рабочий и колхозница Веры Мухиной у ВДНХ. Обманутого мужа, конечно, не расстреляли, а отправили в спецлечебницу под Казань, где в те годы поправляли психическое здоровье все диссиденты. В лечебнице, насколько мне известно, он покусал медсестру, а после того, как освободился через восемнадцать лет, открыл секс-шоп в своем родном Крыжополе. Вот у таких героев я учился, – закончил свой рассказ Максим Анатольевич. И тут же поправился: – Вы понимаете, что я имею в виду отца и деда нашей уважаемой Евгении Николаевны Лукошкиной.

Сгоревшая сигарета обожгла пальцы Кефировой. Нина Николаевна затрясла рукой. Алла Пасюк отвернулась к окну, а две другие сотрудницы факультета во все глаза разглядывали Женю. Причем созерцали ее с таким притворном восторгом, словно все их будущее зависело теперь только от ее расположения.

– Я, пожалуй, пойду, с вашего разрешения, – произнесла Женя, поднимаясь, – мне списки поступивших надо подготовить.

– Отставить! – твердо произнес Шашкин. – До утра все равно ничего не изменится. Сегодня у вас первый рабочий день, а по древней журналистской традиции это событие надо отметить. Пойдемте ко мне в кабинет – я вас угощу старым армянским коньячком. Попробуете и сразу почувствуете разницу между нынешней французской бодягой, что продают у нас сейчас, и настоящим продуктом.

– Я за рулем, – сказала Женя.

– Жаль, – расстроился ректор. – Но завтра на работу приезжайте на метро. Выпьем, как полагается, а домой вас мой водитель доставит. Договорились?

Женя кивнула. Алла смотрела на нее через прищур, Кефирова смахнула испарину со лба, а у двух других сотрудниц свело челюсти от застывших слишком приветливых улыбок.

Вечером позвонила мама. Теперь в комнате, где прежде обитала Женя, поселилась тетя Ника, оставив свое жилище племяннице. Женя волновалась за маму, которой придется многое терпеть. Но больше, конечно, тревожилась за тетку, которую вряд ли что-то может остановить.

– У нас две новости, – почему-то стала шептать мама.

– Хорошая и плохая, – догадалась Женя.

– Почему? – удивилась мама. – Нет, обе хорошие. Хотя я и не знаю точно. Тут к нам приезжал сосед по даче, Саленко, с предложением.

– Кому он сделал предложение? – удивилась теперь Женя.

– Всем нам. Он предложил построить для нас новый дом. Разумеется, не такой большой, как прежде. Сказал, размером шесть на восемь. Даже пообещал воду подвести и сделать автономную канализацию.

– С чего вдруг?

– Небезвозмездно, разумеется. Он построит нам новый дом, а мы за это переписываем на него часть нашего участка, которая граничит с его землей. Ему надо восемь соток.

– То есть мы отдаем ему все наши сосны.

– Жаль, конечно, – вздохнула мама, – это ж восемь соток. Но, с другой стороны, нам-то самим дом не построить, даже самый маленький. А Саленко говорит, в том, что он предлагает возвести, будут две спальни и маленький кабинет наверху, а на первом этаже гостиная с кухней и еще одна спаленка, не говоря уже о туалете и душевой кабинке.

– Надо брать, – поспешила согласиться Женя. Затем спросила: – А вторая новость какая?

– Даже не знаю, как и сказать. Вторая новость главная – Ника уже третий день не пьет.