Дверь затворилась. Неторопливые тяжелые шаги прозвучали в коридоре и стихли где-то вдалеке. Женя так и сидела в своем кресле – сил подняться и убежать не было. А куда бежать? Завтра ведь все равно придется возвращаться в офис, делать вид, что она здесь трудится над чем-то необходимым и важным. Необходимым и важным для кого? Для Михал Михалыча? Генеральный всегда казался ей странным человеком. У него тяжелые шаги и тяжелый взгляд, но разве могла она себе представить, что Михаил Михайлович был когда-то бандитом? Впрочем, многие бывшие уголовники сейчас наверху. Одни возглавляют крупные банки, известные предприятия, заседают в Государственной думе, придумывают законы – не для себя, разумеется, а для тех, кто и так раздавлен жизнью.

Женя достала из принтера лист бумаги и написала заявление об увольнении по собственному желанию. Потом выдвинула ящики стола, стала доставать из них и складывать в сумочку личные вещи. Перламутровый лак для ногтей, маленький фонарик в виде брелока для связки ключей, купленный в Тунисе серебряный перстень с крупным красным гранатом, который едва налезал на палец и целый год ждал, когда она отнесет его на растяжку… Еще книжка в потертой обложке – Франсуаза Саган «Здравствуй, грусть». Диск с альбомом Стинга, конверт с распечаткой графика погашения долга по автокредиту. Все это полетело в сумочку.

Из книжки выскочила фотография и упала на пол. Женя наклонилась и подняла. Посмотрела на снимок. На нем она и Слава Нильский, улыбаясь, стоят возле входа на журфак. Слава обнимает ее за плечи, а она со счастливым лицом обхватила его талию и прижимается к статному красавцу, как последняя дура…

После первой их ночи Женя прилетела домой, уверенная, что очень скоро Слава примчится делать ей предложение. Маме сказала, что всей группой после последнего экзамена были в кафе, а потом гуляли всю ночь по набережной и смотрели, как разводят и сводят мосты. Мама поверила. И даже вздохнула, заметив, что тоже любила гулять белыми ночами по набережным.

Нильский позвонил через день, сообщил, что улетает в Крым к приятелю на все лето.

– А я на даче буду, – прошептала Женя, надеясь, что Слава и ее позовет с собой.

Но не позвал. Сказал только:

– Лето быстро пролетит.

И попрощался.

Через минуту позвонил снова.

– Забыл сказать, что люблю тебя.

Женя вытерла успевшие скатиться слезы и шепнула в трубку:

– Я тебя тоже. Очень и очень.

Он потом звонил несколько раз из Крыма. Три или четыре раза. Каждый раз говорил, что скучает и считает дни до того момента, когда увидится с нею снова…

Дачный участок был большой. Одну половину его территории занимали сосны, другую – яблони. Дом стоял как раз на границе между соснами и яблонями. Дом был старый. Его давным-давно построил дедушка, когда мама Жени и тетя Ника были еще девочками. Потом дедушка умер. А мама с сестрой поссорились, и тетя Ника перестала приезжать на дачу. Вскоре на свет появилась Женя. Каждое лето с самого раннего детства она жила на даче с родителями. Но в год, когда Женя поступила в университет, мама возобновила отношения с сестрой, и тетя Ника вновь стала приезжать в не чужой для нее дом.

Своей семьи и своих детей у тетки не было, а потому она привязалась к Жене с бешеной страстью, которую скрывала, но которая вырывалась наружу в виде неожиданных подарков. Ника Владимировна внешне была замкнутым и мрачным человеком, но с племянницей могла беседовать часами. Могла утром прийти в комнату Жени, зная, что та уже проснулась и нежится в постели.

Заходя, спрашивала каждый раз:

– Не спишь? Ну ладно, поваляйся еще немного. А я тебе подарочек хочу сделать.

Чаще всего она протягивала племяннице очередную книжку какого-нибудь англоязычного графомана в своем переводе. Романы были о любви и в большинстве случаев тупые, но издательство, с которым сотрудничала Ника Владимировна, сделало на них ставку и прогорать явно не собиралось. Удивительно только, что, судя по тиражам, в России находилось немало женщин, которым нравилось читать про страдания миллионерш, которых коварный любовник сбрасывал в пруд, кишащий крокодилами, или перепиливал тормозные шланги в «Порше», зная, что подруга любит носиться по горным дорогам со скоростью сто десять миль в час. С таким же спокойствием на лице тетка подарила Жене старинные сережки с рубинами, золотое колечко с крохотным бриллиантиком, тоненькую книжку стихов Анны Ахматовой «Четки», изданную сто лет назад. А потом и свою квартиру.

Тогда тетя Ника если и пила, то тщательно скрывала это. Конечно, Женя с мамой догадывались о ее пристрастии. Да и трудно не догадаться, если вдруг немногословная тетка удалялась работать в свою комнату, а через часок появлялась вновь – веселая и разговорчивая, с неизменной сигаретой во рту. Догадывались, но молчали. Потому что обе знали, отчего Ника Владимировна такая – просто ей не повезло в жизни: ни семьи, ни своих детей нет, и нет даже любимого человека, а может, и настоящей любви не было у нее никогда…

Женя вышла из своей конурки, держа в руке листок с заявлением об уходе, и направилась к секретарской стойке, чтобы положить бумажку на нее. Вечером она позвонит Брониславе и попросит подсунуть заявление на подпись шефу. Сама Женя намеревалась взять больничный и появиться на работе только для получения расчета – видеть лишний раз Михал Михалыча не хотелось. Вернее, Женя боялась еще раз увидеть его. Особенно сейчас, когда они одни в этом помещении, наполненном лишь звенящей тишиной. Девушка, осторожно ступая, подкралась к стойке, протянула руку с листком, обернулась на всякий случай и… вздрогнула – Михал Михалыч стоял у нее за спиной, огромный и властный. Как он смог так незаметно подойти, Женя не поняла.

– Заявление написала? – спросил генеральный.

Лукошкина кивнула.

– Давай сюда.

Она протянула ему листок. Генеральный взял его, не читая, сложил вчетверо и сунул в боковой карман пиджака.

– До свидания, – слабым голосом произнесла Женя, испугавшись того, что это свидание рано или поздно состоится.

Затем проскользнула к выходу, вышла на ослепленную солнцем улочку, шагнула к своей машинке, чувствуя, что Михал Михалыч идет следом. Теперь, вероятно, шеф закрывает дверь, а может, просто стоит на крыльце и смотрит ей вслед. Но ее машинка совсем рядом с его огромным черным «Мерседесом»… Женя быстро юркнула за руль, запустила двигатель, сразу попыталась выехать, но мотор заглох. Она сделала еще одну попытку, видя, как трясется ее рука, тронулась с места и – опять машинка заглохла. Михал Михалыч подошел, приоткрыл дверь ее «коробочки».

– Короче, – сказал он, – соглашайся. Чем скорее ты это сделаешь, тем скорее у тебя будет другая, нормальная тачка. Как у меня или даже круче.

Мужчина захлопнул дверцу. Сел в свой автомобиль и стремительно отъехал.

Женя какое-то время сидела неподвижно. Было обидно и горько. На душе лежал огромный валун, который придавливал ее к сиденью и не давал пошевелиться. Хотелось плакать от того, что она одна на этом свете и заступиться за нее некому.

…Вернувшись из Крыма, Слава позвонил, и Лукошкина помчалась к нему. Мама была на даче, и потому три дня Женя прожила у Нильского на его съемной квартире. Он был загорелым до черноты, только узкий след от плавок казался молочно-белым. Слава ходил по квартире голый, явно гордясь своим загорелым мускулистым телом.

За день до начала занятий в университете Женя примчалась домой, где ее встретила вернувшаяся с дачи мама. Мама уже сутки была в городе, а Женя, находясь в раю, не удосужилась это проверить. Пришлось объяснять, что теперь в ее жизни появился достойный молодой человек, за которого Женя собирается замуж. Мама обняла дочку и заплакала от счастья.

На самом деле замуж собиралась только Женя, а Слава с предложением руки и сердца не спешил. Теперь она ждала его у дверей факультета, чтобы появиться на лекциях вместе. Часто Нильский опаздывал, тогда опаздывала и она. После занятий вместе ехали к нему домой. Иногда Женя оставалась до утра, и тогда не торопились на занятия уже вдвоем. Она не сомневалась, что Слава любит ее – иначе зачем тогда все это? Правда, днем девушка была не так уверена, но все равно особых сомнений не было.

Так пролетели почти четыре месяца. А в конце декабря на факультете снова появилась Алла Пасюк. Высокая и стройная. Она стала еще красивее и одета была шикарно.

Женя зашла в курилку за компанию с девочками и сразу увидела бывшую сокурсницу. Та сидела, закинув ногу на ногу, демонстрируя сапоги на высокой шпильке с узкими голенищами, усыпанные стразами и прошитые серебряной нитью. Женя растерялась и поздоровалась, перед глазами стали расплываться радужные круги. Лицо Пасюк тоже уплывало куда-то, в фокусе оставались лишь острые носки сапожек из серебристой змеиной кожи. Девчонки наперебой стали приставать к Алле с расспросами, и она весело рассказывала, что побывала в Италии, в Голландии, во Франции. В Париже поработала в модельном агентстве, где имела успех, и совершила рекламный тур по Латинской Америке. Только ее замучили поклонники, но еще больше ностальгия, а потому Алла решила вернуться на родину и восстановиться на факультете.

Потом девочки поспешили на лекцию, а Пасюк придержала Женю за рукав.

– Погоди.

Лукошкина присела рядом, понимая, чего от нее хочет бывшая сокурсница.

– Хорошо выглядишь, – усмехнулась Пасюк.

– Куда мне до тебя, – вздохнула Женя.

– Это хорошо, что ты все понимаешь. Короче, оставь Славку в покое. Он был моим, моим и останется. Если будешь у меня под ногами путаться, я тебя раздавлю.

– Пусть Слава сам решает.

– Он давно уже все решил. А я просто тебя предупреждаю: один взгляд в его сторону, и тобой займутся серьезные люди. Переломают всю и на трассу выставят. Хочешь?

Женя поднялась и выскочила из пропахшей табачным дымом комнатушки.

Слава в тот день на факультете не появился. Вечером Женя позвонила ему домой, но трубку никто не снял. И следующий день занятий Нильский пропустил. А когда Женя позвонила ему в очередной раз, трубку сняла Пасюк.

– Хеллоу, – долетело до Жени грудное придыхание Аллы.

Женя не бросила трубку сразу, продолжая молчать. А потому Пасюк догадалась, кто звонит.

– Слушай сюда, Лохушкина, я тебя предупредила и сто раз повторять не собираюсь. Считай, что проблемы у тебя начались.

– Передай трубку Славе, – попросила Женя.

Она не сомневалась, что Нильский стоит, а может, даже лежит рядом с Аллой.

– Да пошла ты! – ответила Пасюк и бросила трубку.

На следующий день Слава наконец появился на факультете. Столкнувшись в коридоре с Женей, проскочил мимо, словно не заметив ее. Она не стала его окликать и даже смотреть ему вслед. Спустилась по лестнице, минуя гардероб, вышла на улицу. Декабрь хлестал ледяным дождем, но Жене было все равно, потому что жизнь кончилась. Ей хотелось только одного – простудиться и умереть поскорее, по возможности без мучений и кашля.