Кирилл из чистого любопытства приглядывался: не крутится ли вокруг нее какой-нибудь несчастный (а того, кто увлечется этой дикой неуравновешенной девчонкой, назвать иначе чем несчастным никак нельзя).
На ладони игрушечный город – дома как коробки от спичек —
Он живет по законам, что диктует букварь электричек.
Он живет, задыхаясь февральским тяжелым угаром.
От рожденья слепой, как котенок двухдневный, и старый…
На моем плече, как маленький пушистый котенок, пригрелось солнце. Оно лижет мне руку горячим шершавым язычком и мурлычет тихую песенку.
У моих ног пристроилась тень.
– Потанцуем? – говорит она.
Сегодня у нее удивительные духи – из тысяч полуулыбок, едва уловимого шороха шагов, тонкого звона серебряных колокольчиков, сумерек летней ночи, приправленных пряным ароматом тихого джаза, терпкого вина и соленых брызг моря.
В ее голосе вызов.
В башне из слоновой кости
Сладко спит моя принцесса
И не слышит шепот леса,
И не ждет, что рядом гости.
Пусть идут часы со скрипом,
Пусть весну сменяет лето —
Спит она, и знать не знает,
Что уже я рядом где-то…
Эти письма стали для меня самым настоящим наркотиком, я серьезно «подсела» на них и не могла себе представить, что будет, если Барс перестанет писать мне. Он был не таким, как другие парни. Он оказался умным и чутким, и мы понимали друг друга с полуфразы.
Вчера я разрешила ему проводить меня домой, потребовав за это плату. Нет, не деньги. Деньги – это неинтересно. Даже не сладости. Всего лишь поступок. Совицкий должен был подходить к тем, на кого я укажу, и говорить им разные глупости, кукарекать, петь песни. И что бы вы думали? Делал!