Створка ворот пронзительно скрипнула, словно обидевшись на что-то, но осталась неподвижной. Изюмка вздрогнул, оглянулся по сторонам, а потом снова всем телом налег на нее. Створка чуть подалась назад, и в образовавшейся щели тусклой синевой блеснул бок огромного висячего замка. Изюмка вздохнул и опустился на четвереньки.

Щель под воротами казалась невеликой даже для кошки, но мальчик, елозя по земле всем телом, упорно втирался в нее. Самым сложным оказалось протащить голову. Оцарапав нос и отяжелив затылок подворотней глиной, Изюмка справился с этим и почувствовал, что все остальное идет гораздо легче. Через несколько секунд он был уже на ногах и отряхивался, вздрагивая всем телом, как делают вышедшие из воды звери.

Луна, похожая на желтоватое лицо буфетчицы из вечерней забегаловки, освещала окрестности резким, безжалостным к полутонам светом. Изюмка прислушался к странным, ни на что не похожим голосам, раздававшимся невдалеке, оглянулся на запертые ворота и зашагал вперед по разбитой колесами грузовиков дороге.

Спустя пять минут перед ним встал новый забор, высокий, но сколоченный на живую руку, подпертый пересекающими друг друга, не струганными досками. Почти не останавливаясь, Изюмка вскарабкался на забор, перекинул через него свое тело и, на мгновение повиснув на руках, мягко спрыгнул на теплую, приятно спружинившую под его весом кучу опилок.

И сразу же услышал тихое, полное бездушной угрозы ворчание. Шагах в пяти от него, вздыбив загривок и жарко оскалившись хищной пастью, стоял огромный сторожевой пес-овчар. Глаза его в лунном свете поблескивали желто и безжалостно, а великолепные клыки отливали синевой.

Изюмка подумал о том, что сейчас овчар непременно растерзает его, но почему-то это предположение не испугало его.

– Жалко, конечно, будет, но не очень, – такими приблизительно словами можно было бы перевести его мысль.

Но Изюмка почти не умел думать словами. Он чувствовал напряжение, восторг и тревогу одновременно. И овчар вовсе не был лишним или случайным в этих ощущениях. Наоборот, он был необходим и закономерен. Изюмка был там, где хотел и делал то, что хотел. И чем бы это не кончилось, этот конец будет единственно правильным – так Изюмка ощущал ситуацию.

Стоя лицом к лицу с обозленным его вторжением овчаром, Изюмка вспомнил, как во вторник они с классом ходили на экскурсию в зоопарк. Толпа куда-то идущих и о чем-то разговаривающих людей, как всегда, поначалу подавила Изюмку, лишила его возможности самостоятельно мыслить и действовать. Он шел куда-то вместе со всеми, ждал, поворачивался, и лишь однажды окатило его жаркой волной стыда. Это случилось, когда учительница собирала деньги и сказала, что за Изюмку заплатит сама. В этот момент Изюмке страшно захотелось повернуться и убежать, затеряться в толпе, и одновременно он пожалел, что не стащил рубль, который вчера весь вечер торчал из Варькиной сумочки.

Потом смятение прошло, толпа понемногу рассеялась, Изюмка начал осознавать окружающее – и увидел зверей.

До этого дня он никогда не был в Зоопарке, и сначала его поразило то, что они сидят за такими огромными и черными решетками. Потом он разглядел звериные и птичьи глаза – бесконечно разные и в то же время схожие в чем-то главном, и лишь потом все остальное.

У клетки с волком одноклассники Изюмки толпились дольше всего.

Серый разбойник, герой бесчисленных сказок и историй пушистым клубком свернулся в углу и абсолютно не желал вставать. Маша Кораблева бросила ему в клетку карамельку, Игорь Морозов – подобранный где-то камень, ничего не помогало. Изюмка протиснулся к самой решетке и вдруг понял, что волк чувствует его. И он чувствовал волка.

– Встань, пожалуйста, – без голоса попросил он. И волк встал, качнулся с задних лап на передние, потянулся и, не мигая, уставился на Изюмку спокойными желтыми с прозеленью глазами.

– Иди сюда, – попросил Изюмка и сам сделал шаг вперед.

– Смотри, смотри, он его слушается… – шептались за спиной одноклассники.

Изюмка не слышал их. Он смотрел в волчьи глаза и тонул в них. У него заболела голова от обилия того, что он узнал и прочел в их влажной глубине.

– Скорее, дети, скорее, ну что вы прилипли к одной клетке, – торопила учительница, подталкивая в спину самых нерадивых. – Пойдемте, мы еще моржа не видели.

Изюмка уходил, не оборачиваясь, вытянувшись в струну, словно связанный каким-то заклятием. Он знал, что волк смотрит ему вслед, и знал, что должен еще раз придти сюда. Но придти, когда не будет этой гудящей и жующей толпы, в которой Изюмкина голова пустеет и мысли путаются, как нитки из заигранного кошкой клубка.

И вот он пришел. Может быть, как раз этот самый овчар и был уготован ему? И именно это он прочел в волчьих глазах? Изюмка не знает ничего, но твердо верит в то, что все будет так, как должно быть. Только то, что заставляют, может быть неправильным. Недавно Изюмка прочел сказку о Золотом Ключике и возненавидел Мальвину за то, что она заставляла Буратино умываться.

Овчар ворчит все громче, с клыков капает розовая слюна. Ему надоела неопределенность. Изюмке тоже.

– Уйди! – громко говорит он овчару. И про себя тоже повторяет: «Уйди!».

У овчара вдоль по хребту встает черный острый гребень – ему не хочется подчиняться. Он хочет загрызть Изюмку, разорвать его на мелкие клочки.

– Пошел вон! – говорит Изюмка.

Он уже знает, что овчар уйдет, и страх окончательно покинул его. Теперь боится овчар. Он не понимает власти над собой этого хилого человечка, которого он мог бы загрызть одним ударом мощных челюстей. Для взрослого зверя все непонятное – страшно. Овчар глухо ворчит и пятится назад. Изюмка тоже уходит, не оборачиваясь.

Часы на Петропавловке звонят три часа. Изюмка идет по ночному зоопарку. Ему очень хорошо, хотя он и не сумел бы сказать об этом словами. Из синей лужи холодным белым лучом встает отражение фонаря. Рядом с лучом плавает желтый кленовый лист. Изюмка трогает пальцем луч, потом вынимает лист из лужи и греет его в ладонях. Внезапно над зоопарком проносится жуткий тоскливый крик. В нем зов чего-то недоступного пониманию Изюмки, неизмеримого и несравнимого ни с чем. Оно манит и заставляет его дрожать крупной дрожью.

– Это обезьяны – гиббоны, – вспоминает Изюмка клетку с забавными чернолицыми старичками. – Они и днем кричали. Но днем почему-то смешно, а ночью страшно… Хотя нет, не страшно, тягуче как-то. Непонятно.

Изюмка идет по аллеям зоопарка и видит устремленные на него звериные глаза. Круглые и узкие, коричневые и голубые, злые и добрые. Больше всего равнодушных.

– Как и у людей, – думает Изюмка, но тут же оправдывает зверей. – Но они все в клетках и так далеко от их настоящего дома.

Фонарь запутался в листве клена и золотисто-изумрудным цветом подсвечивает его изнутри. Медленно кружась и переливаясь в его лучах, падают на асфальт осенние листья. С минуту, словно завороженный, смотрит Изюмка на это чудо, потом идет дальше.

Вот и клетка волка. Синий фонарь освещает площадку между двумя решетками. В самой клетке – густая, непроглядная темь.

– Волк, ты где? – зовет Изюмка, вглядываясь в темноту. – Я здесь, я пришел.

Прямо у решетки возникают два зеленых глаза, бесшумно обозначается большая черная тень. Зверь словно проявляется по мановению волшебной палочки. Изюмка перелезает через загородку, подходит к клетке и протягивает руки сквозь решетку. Руки у Изюмки тонкие и свободно проходят между прутьями. Ладони гладят жесткую шерсть, ощущают тепло сильного тела, перекатывающиеся под кожей мышцы. В ноздри ударяет резкий звериный запах.

– Не бойся! – говорит Изюмка напружинившемуся волку. Ему и в голову не приходит, что бояться может он сам, что безудержно не равны силы худенького десятилетнего мальчика и матерого зверя с трехсантиметровыми клыками. Изюмка видит все иначе. Он свободен и он пришел к волку, запертому в клетку. Он может выпустить на свободу и волка, но куда тот пойдет? Ведь лес далеко, а в городе столько машин и других опасностей… Значит, Изюмка сильнее и он должен утешить волка, в крайнем случае, погрустить, вместе с ним.

Вечерний зоотехник Александр Семенович, по прозвищу Саня-Рыжий стоит у выхода из зоопарка. В конце аллеи, у клетки волка он видит мальчика. Мальчик кажется ему полупрозрачным продолжением лунных лучей. Желтые листья осыпают голубые волосы мальчика и ложатся у его ног. Колышутся деревья, колышутся тени на аллеях, колышутся мысли в голове у зоотехника…

Привидится же такое! – членораздельно думает он и возвращается в комнату, где дежурный милиционер Гена пьет чай из стакана в кружевном металлическом подстаканнике, который он держит четырьмя пальцами, отставив мизинец.

– Слышь, чего примерещилось-то, – говорит Саня-Рыжий и откусывает половину бутерброда с сыром. – Будто из луча мальчик вылез и Белому Клыку загривок чешет…

– Из какого луча? – настораживается Гена.

– Ну, из лунного, ясно, из какого ж еще?

– Пить надо меньше, – брезгливо цедит милиционер и тянется к чайнику, чтобы снова наполнить опустевший стакан.

– Ясно, надо, – соглашается Саня-Рыжий и кивает головой. Голова не останавливается и некоторое время мотается вверх-вниз. Сам Саня этого, кажется, не замечает.

Изюмка попрощался с волком и снова идет по зоопарку… Глаза у него закрываются сами собой, вокруг фонарей расплываются радужные круги с острыми белыми лучами, ноги становятся ватными, как у игрушечной обезьяны Жакони – Изюмка хочет спать.

Можно конечно свернуться клубочком на ближайшей скамейке или зарыться в опавшие листья. Он уже зарывался в них в парке и знает, что внутри кучи всегда тепло. Но если он заснет, а утром кто-нибудь пойдет и увидит его… Плохо получится. Почему плохо, Изюмка не сумел бы объяснить, но воображаемая им ситуация: он, Изюмка, спит в куче листьев, а над ним стоит человек с неопределенным лицом, – казалась ему ненужной, неудобной.

Спать хотелось все сильнее, начала болеть голова и в этой боли увязали мысли, делались тусклыми и мягкими, как серая вата, которой затыкают от мороза оконные щели. Изюмка почувствовал, что сейчас упадет прямо на дорожке и заторопился.

Длинное приземистое здание тяжело привалилось боком к кирпичному забору. Его невидимые в темноте жильцы тяжело вздыхали и сочно хрумкали чем-то сильно и вкусно пахнущим.

– Днем здесь были эти… бизоны… – с трудом вспомнил Изюмка, подошел к стене и взглянул наверх. Высоко, почти под самой крышей чернело длинное окошко, забранное редкой решеткой.

Пролезу, – решил Изюмка и, быстро перебирая руками, вскарабкался наверх по боку крайней клетки. Секунду поколебался, потом оттолкнулся руками и ногами, прыгнул и на лету вцепился в холодные влажные прутья. Подтянулся, сунул голову. Засмеялся с облегчением.

– Башка пролезла, значит, все пройдет, – сказал вслух и боком, отталкиваясь саднившими ладонями, протиснулся внутрь. Кругом была темнота и звуки. Внизу тоже. – А чего бояться-то? – сам себе сказал Изюмка и, закрыв глаза, прыгнул вниз.

Внизу было сено. Изюмка вытянулся на нем, ощутил его всем телом, вдохнул раздувшимися ноздрями, чихнул и, хотя закрывшиеся глаза уже не открывались, несколько раз взбрыкнул руками и ногами, зарылся, подпрыгнул и упал в темноту сна, блаженно улыбаясь.

Серый пришел на работу, когда не было еще и семи. С собой он часов не носил, но по тому, как удивленно глянула на него заспанная вахтерша, выдавая ключи от сектора, понял, что поспешил. Но не огорчился. Тяжелая хмарь, которая тянулась со вчерашнего вечера и которую никак нельзя было назвать сном, кончилась, и впереди был новый день, который, кто знает, вдруг да и принесет что-нибудь хорошее.

Переодевшись, он первым делом прочистил автопоилку у Борьки, который еще с вечера забивал ее сеном и до утра маялся от жажды, печально фыркая и перекатывая в челюстях вялую белесую свеклу. Потом проведал малыша-зубренка, у которого еще не было официального имени. Серый звал его Мишкой, – потому что он был бурый, косматый и неуклюжий. Мишка спал в углу на соломе, а зубриха Зоя стояла над ним и бешено косила выпуклым налитым кровью глазом.

– Давайте, давайте, пошли! – громко сказал Серый и грудью налег на ручку шибера. Дверца перегонки медленно поехала вправо. Мишка вскочил на ноги и весело закрутил поросячьим несолидным хвостиком. Задевая стены могучими плечами, Зоя медленно вплыла в перегонку. Мишка хулиганил – высоко подбрасывая зад, кругами бегал по клетке.

– Ну, пошел, пошел! – добродушно повторил Серый, прихлопывая рукавицами. – Ишь, расскакался!

До открытия зоопарка оставалось еще почти три часа, и Серый не торопился, с удовольствием наблюдал за игрой резвого звереныша. На бесцветном лице плавала неопределенная и почти бессмысленная улыбка. Тонкие серые губы изгибались отдельно друг от друга, приоткрывая время от времени темную щель, в которой не виднелись зубы. Серый улыбался, разжимая челюсти, и черный змеящийся провал в сочетании с бледно-голубыми, ничего не выражающими глазами придавал его улыбающемуся лицу жутковатое и неприятное выражение.

Наконец утомившийся Мишка влетел под брюхо громко фыркнувшей Зои. Серый задвинул шибер и принялся за уборку. Сгреб лопатой навоз, вывез на тачке, ковырнул сапогом подстилку.

– Вот ведь, ироды, – пробормотал он себе под нос. – Третьего дня только все менял, а уже будто и с гнилью, – вздохнул и насадил на вилы влажное, преловатое сено…

По пути с навозного дворика, куда вываливали груженые тачки сразу три сектора, заглянул в кладовую, где хранилось сено.

– Зараз возьму кипу, – вслух сказал Серый. – Что останется, Борьке пойдет. – он шагнул в ароматную полутьму, примерился к откатившемуся брикету… и замер.

Поверх штабеля, на рассыпавшемся сене спал мальчик лет десяти.

– От это да! – негромко сказал Серый и подошел поближе, чтобы разглядеть незваного гостя.

Мальчик лежал, раскинув руки, и тихо сопел.

Серый смотрелся в лицо спящего и вздохнул. Мальчик был некрасив. Белесые негустые волосы, низкий лоб, сплюснутая переносица, толстые, словно налитые изнутри губы. Нижняя губа посредине треснула, покрылась желтоватой корочкой.

Серый жалел всех некрасивых людей, потому что сам был некрасив. Сейчас он пожалел спящего мальчика, еще ничего не зная о нем. Поначалу он не задумался над тем, как попал сюда мальчик и почему он ночует здесь. То есть у него не было отчетливых, оформленных в слова мыслей об этом. Но пожалел он его сразу за все.

В это время мальчик потянулся, еще шире раскинул руки и вдруг улыбнулся чему-то во сне. Трещинка на нижней губе разошлась и из-под корочки выступила круглая капелька крови, яркая даже в полутьме подсобки. В груди у Серого что-то больно стронулось с места, он повернулся и выскочил в длинный, по-утреннему холодный коридор. Потом опомнился, удивился, шепотом выругал себя и вернулся назад.

Он тронул мальчика за рукав, отступил назад, чтобы не испугать и спросил негромко: «Ты чего это здесь, а?»

Мальчик открыл глаза и сразу же сел, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. И стал совсем маленьким, словно сложился. Серому вдруг захотелось взять его на руки, но он отчего-то испугался этого желания и быстро повторил, уже ворчливо и недовольно:

– Чего это ты тут?

– Я тут спал, – сказал мальчик и искоса посмотрел на Серого. Глаза у мальчика были маленькие, острые и темные, как бусинки.

– А чего это ты здесь спал? Разве можно? Здесь, того, не положено, – пробормотал Серый, сам не веря в убедительность своих слов.

Он чувствовал, что у мальчика надо спросить что-то другое, но никак не мог сообразить, что именно.

– Я не знал, что нельзя, – схитрил мальчик и нос его хитро сморщился, а глаза хитро заблестели. – Но я сейчас пойду и никто не узнает… А вы кто?

– Я – Серый. Работаю здесь.

– Ха! – усмехнулся мальчик, перекатился на четвереньки и внимательно, с головы до ног, оглядел Серого. – Какой же вы серый? Вы больше рыжий! Или это фамилия такая?

– Нет, не фамилия, – Серый пожал неширокими плечами. – Прозвище, может быть. Все так зовут, я уж привык.

– А, тогда ясно, – обрадовался мальчик и объяснил. – Меня тоже по прозвищу зовут – Изюмка!

– Ишь как! – улыбнулся Серый и даже не стал спрашивать, откуда взялось прозвище: глаза-изюминки говорили сами за себя.

– Да! Чего ж это ты ночью в зоопарке делал? – наконец вспомнил он.

– Я к Волку в гости приходил, – объяснил Изюмка. – А потом устал и заснул.

– К волку? – Серый задумался. – К Белому Клыку, что ль?

– Наверное. Он не сказал, как его зовут. Я зову – Волк.

– Вона как. А если бы он тебя цапнул? Зубищи-то у Клыка видал какие?

– Видал, – Изюмка тряхнул волосами, в которых застряли сухие травинки. – А только чего ему меня кусать?

– Ну-у… зверь, известно, разве разберешь, чего ему в башку придет…

– А человеку – разберешь? – вдруг спросил Изюмка. Серый смутился, переступил с ноги на ногу.

– Эка ты сказал… – медленно протянул он, но Изюмка, кажется, и не ждал ответа.

Скатившись с сена, он встал рядом с Серым и осторожно потрогал черенок огромной лопаты, прислоненной к стене.

– Я сейчас пойду, – сказ-ал он. – А потом еще приду, можно?

– Ну, а чего же…

– Так приду, – утвердил Изюмка и вскинул на Серого остренькие глазки. – Вас как спросить? Дядя Серый – можно?

– Ну чего же нельзя? Можно и так… – Серый говорил медленно, стараясь осмыслить мальчика целиком и задать ему наконец тот вопрос, который он будто бы уже знал, но вот забыл в самый последний момент…

– До свидания, дядь Серый! – Изюмка мелькнул в проеме, пробежал по гулкому коридору, потом в конце тяжело бухнула обитая жестью дверь… Серый потер лоб и подхватил с пола откатившуюся кипу сена.

Входя во двор, Изюмка кинул быстрый взгляд на три крайних окна на втором этаже и вздохнул с облегчением: света нет. Отомкнул дверь, просунул голову и сразу скосил глаза налево, к вешалке. Материного зеленого пальто на месте не было. Варька, ясное дело, дрыхнет еще.

Изюмка скинул ботинки, босиком прошлепал по коридору, осторожно потянул на себя комнатную дверь. В тот же миг Варька подняла с подушки лохматую голову и сказала злым и совсем несонным голосом:

– Где тебя черти носят? Мать обещала башку оторвать, как придет… Какого дьявола…

– А мама когда ушла? – перебил Варьку Изюмка. – Сейчас или с вечера?

– Сегодня уже, с ранья, – остывая, буркнула Варька и снова откинулась на подушку. – С утра гремели там чем-то на кухне… С Шуркой ейным… Спать мешали… Сказала: на работу пошла, а… Эх! – Варька вздохнула и потянулась всем телом, сильно изгибая спину и запрокинув назад голову.

– А поесть есть чего? – спросил Изюмка, вдруг ощутивший себя страшно голодным.

Может, и оставили что, – Варька пожала плечами. – Посмотри на кухне. Найдешь чего – поешь. Мне можешь не оставлять, я сегодня к Светке обедать пойду…

На голос из-под кровати вылез тощий полосатый котенок. Варька высунула из-под одеяла голую ногу и пошевелила пальцами. Котенок не обратил на нее внимания и с надеждой глядел на Изюмку желтыми круглыми глазищами.

– А ему-то? – огорчился Изюмка, указывая пальцем на котенка. – Голодный ведь…

– А мне-то чего? – фыркнула Варька. – Сам притащил, сам и возись с ним. Изюмка тяжело вздохнул и поплелся на кухню. Котенок, задрав хвост, с громким урчанием побежал за ним. Варька взглянула на часы, тихо выругалась и снова свернулась калачиком под одеялом.

На кухне Изюмка нашел много грязных тарелок, бутылки, половину довольно свежего батона и одну унылую кильку на блюдце с колокольчиком. На окне стояла кастрюля с молоком, превратившимся в простоквашу.

Котенок съел унылую кильку и повеселел. Изюмка налил ему простокваши на освободившееся блюдечко. Котенок некоторое время принюхивался, потом решился и стал лакать, переминаясь передними лапками и подрагивая хвостиком. Изюмка отломил себе кусок батона и принялся жевать, прихлебывая простоквашей прямо из кастрюли. Получалось очень вкусно, но в простокваше не хватаю сахара. Изюмка пошарил в облупившемся шкафу, набитом грязными банками и каким-то тряпьем, но пакета с сахаром не нашел.

Из кухни Изюмке было слышно, как ворочается в комнате Варька, скрипят пружины старого, продавленного дивана.

– Эй, Изюм! – донесся до него Варькин голос. – А ты все же где был-то?

Дожевывая булку, Изюмка вернулся в комнату и сел на полу у Варькиной постели. Варька выпрастала из-под одеяла руку, взъерошила мягкие Изюмкины волосы.