Цитаты из книги «Я у себя одна, или Веретено Василисы»

Как, оказывается, трудно и как бывает важно не предъявлять, не выставлять своим реальным мужчинам неоплатных счетов за то, что иногда видишь во сне «Его». Они в наших чрезмерных фантастических ожиданиях неповинны, делают, что могут. А сравнения с идеалом не выдержать никому – на то он и идеал. Вы мне, конечно, не поверите, но для большинства из нас просто счастье, что мы никогда Его не встречали. Правда-правда.

«Я в него влепила из того, что было. А потом, что стало, то и закопала».

недоумении перед одним из самых мучительных парадоксов обычной человеческой жизни: «Состоять в браке поистине ужасно. Единственное, что еще хуже, – в браке не состоять». Это сказал Карл Витакер, один из самых знаменитых и почитаемых специалистов по семейной психологии и семейной терапии. Между прочим, он прожил в браке с единственной и любимой женой Мюриэл очень много лет, а детей у них было шестеро. Что тут добавишь?

При богатстве и достатке, спокойном завтрашнем дне деньги начнут тратить на совсем другие, серьезные и основательные проекты. А начнись опять разруха и хаос, снова примемся шить штаны из занавесок и бороться с молью» Казалось бы, такой легкий, ироничный текст, да еще на тему, которая официально много лет считалась «не нашей» – было даже такое слово «вещизм». Неофициально же, как всем нам известно, озабоченность по поводу вещей и в особенности одежды просто зашкаливала – и было отчего. И вот в этом-то легком тексте, как стекляшка в буханке черного, вдруг скрип-хрусть:

Странные, слишком значимые и оттого какие-то нескладные отношения с одеждой, «тряпками» – это тоже из сундука: «Никто и нигде не озабочен так своими нарядами, как мы (раньше, правда, мы больше думали об их отсутствии) […] Вечерние платья в будни, черное в жару, свитера на светском рауте, преувеличенные каблуки и косметика – почти всегда наша женщина выглядит чуть-чуть слишком. Уместность наряда редка, как попадание в яблочко у косого мазилы.

в нашей памяти слишком много грозных напоминаний о том, что мы сами, да и наши родители, и их родители – «Много лет, не востребованные славой, судьбы моих родных и знакомых просятся пожить на бумаге. А их пойманные фотографом лица с тихим, немым укором смотрят на меня, прижатые толстым стеклом к массивной дубовой столешнице моего видавшего виды письменного стола. Эта величественная рухлядь со стилизованными под когтистые лапы тигра ножками досталась мне от деда. Письменный стол – самая дорогая вещь, перешедшая ко мне от прошлых поколений, ведь его таинственные полированные когти были первым посторонним объектом, осознанным мною в новом великанском мире. Да еще острый запах ваксы от натертого до блеска паркета, по которому я подползала к заветной цели, стоило меня на секунду спустить с рук»[37].

Мы носим в себе всю историю своего рода – и мужчин, и женщин, – не ощущая этого; она говорит с нами сотнями разных способов, да слышим мы не всегда.

Конечно, лучше всего, когда у девочки есть мама с папой, бабушки с дедушками и сестры с братьями. Лучше. Но не вышло. И поскольку мы-то знаем, как оно было на самом деле, мы понимаем и другое: бабушки спасли немыслимое число маленьких женских душ. А что еще они оставили, разбираться уж нам самим. Они сделали, что могли.

Тех из нас, кому крепко за тридцать, часто и в самом деле растили бабушки: матерям в такой возможности было отказано, и многие из них даже и не поняли, чего лишились. Пятьдесят восемь рабочих дней по уходу за ребенком или три дня на аборт – вот и весь выбор. (Подумайте о недопустимой роскоши что-то почувствовать по этому поводу, если это жизнь и другой не предвидится.)

О, в нас гораздо больше от них, чем мы догадываемся: от их привычки постоянно беспокоиться черт-те о чем и утешаться малым, от их тоски по празднику и упрямого равнодушия к тому, кого опять «всенародно избрали», от их надорванного хребта и горького юмора, от их доходящего до абсурда терпения и странной приверженности к особому способу заваривать кофе или ставить пасхальный кулич.