Хотя маменьке это понравилось бы. Маменька вообще считала, что женщина должна действовать быстро, а голову использовать редко. Та же, которая много думает, постепенно превращается из юной девы в деву старую. И вообще, мозги у блондинки – это нонсенс и аномалия.

– Доброго дня всем! – бодро возвестил Серега, подталкивая Вику к диванчику.

Гостиная была… огромной.

Особенно в высоту. Потолок и вовсе стеклянный, расписанный арабским орнаментом. И солнце, проникавшее в гостиную, рисовало отпечаток этого орнамента на белом ковре.

В центре гостиной в каменной кадке – точнее, в бочке внушительных размеров – росла пальма, выглядевшая столь же несчастной, как и женщина, под пальмой спрятавшаяся. Она сидела на краю бочки и качала ногами. На них звенели связки браслетов, остроносые шлепанцы свалились на пол, и женщина разглядывала их с отвращением, как предателей.

– Это Светка, наша единственная и горячо любимая сестра, – представил ее Серега, и женщина вяло отмахнулась. – У нее очередной приступ депрессии. Не обращай внимания. Пройдет.

– Добрый день, – Вика обращалась ко всем, стараясь не смотреть на маменьку.

Ох… она-то в кои-то веки будет довольна.

– Это Стась…

Мрачного вида мужчина в строгом черном костюме одарил Вику рассеянным кивком.

– Стась у нас всегда серьезен. Имидж блюдет. Но не обращай внимания, на самом деле он – классный парень.

Хмыкнул. Отвернулся.

– Славка…

Светловолосый. И одет с нарочитой небрежностью, тоже в светлых тонах, словно вознамерившись даже в такой мелочи, как выбор одежды, противостоять брату. Улыбается широко, но улыбка эта какая-то неестественная.

– Тоже свой человек. Веселый. А главное, с фантазией…

– Семен.

Семена Вика увидела не сразу, она смотрела туда, куда указывал Серега, но не видела ничего, кроме переплетения теней. Но тени шелохнулись, и Вика удивилась собственной слепоте. Вот же Семен! Сидит, ссутулившись, уткнувшись носом в книгу и, кажется, не замечая ничего, кроме этой книги. Одет не по погоде – вязаный свитер с растянутым горлом, старые джинсы, некогда черные, но от многочисленных стирок ставшие серыми.

Кроссовки.

– Семен… книжный червь.

– Сам ты червь, – ответил Семен, не отрывая взгляда от страниц.

– Вот такое у нас семейство…

Еще – Вика и маменька с Гариком. Замечательная получается семья…

– А это – Вика. И она мне нравится. Думаю, это взаимно, – Серега ущипнул ее за локоть, и Вика поспешно кивнула: взаимно. Конечно, взаимно.

Во всяком случае, Серега пугал ее меньше остальных…

За прошедшие годы этот дом мало изменился. Тогда ехать им пришлось долго. Отец все время разговаривал с кем-то по телефону – тогда только-только появились мобильные, массивные, тяжелые, точно кирпичи, но отец в обязательном порядке приобрел себе новинку. Не столько для дела, сколько для статуса.

Пожалуй, и его он забрал ради этого самого статуса, показывая всему миру – хотя миру было глубоко плевать на отца, – что он заботится о собственных детях.

Всю дорогу он смотрел в окно. Бесконечная лента лесозащитной полосы. Редкие машины. И еще более редкие попытки обогнать их, которые отец принимал за вызов. Он увеличивал скорость, не обращая внимания на то, что дорога не слишком-то подходила для гонок.

И успокаивался, лишь доказав собственное превосходство.

Потом асфальт стал более гладким, ровным. И линия разметки была нанесена четко. Слева и справа возникли заборы, за которыми виднелись дома. Не такие, как в деревне, – каменные. Большие. Самый высокий, естественно, принадлежал отцу.

Желтый кирпич. Черная крыша. Узкие окна, забранные решетками, – отец боялся ограбления. Три собаки во дворе – отец боялся нападения. Система охраны, самая лучшая, самая новая, и все последующие годы – неотрывное ощущение слежки: видеокамеры имелись даже в туалете.

Но тогда человек восхитился тем, что будет жить в столь чудесном месте.

Встречать отца вышли четверо.

Долговязая девчонка в коричневом свитере, коричневой юбке и коричневых же колготах. Ботинки вот были черными, а волосы – пегими, заплетенными в две аккуратные косы. Девчонка была долговязой и какой-то нервозной, она смотрела на него искоса и недобро.

Мальчишки. Трое. В коричневых широких штанах со стрелочками, выглаженных рубашках серо-голубого оттенка. И при галстуках.

– Знакомься, – сказал отец, подталкивая его к этим детям, которые не выглядели детьми. – Это твои братья.

Прежде ему хотелось иметь кого-то, кроме деда. И вот исполнилось желание, но… он сразу понял, что ему тут не рады.

– Они покажут тебе твою комнату. Одежду… завтра привезут.

– А школа?

Ему было страшно задавать этот вопрос, поскольку он уже понял, что в этом доме не принято привлекать внимание отца по пустякам. Однако он ведь учился… и учился хорошо.

– Будешь учиться вместе с ними.

И отец ушел по своим очень важным делам, которые держали его вдали от деда столько лет, оставив человека наедине с его новообретенными родственниками.

Девчонка шмыгнула носом и сказала:

– Будешь пятым.

– Почему пятым?

– Я первая. Он – второй. Третий и четвертый… а ты пятый.

– Главное, чтоб последний, – пробурчал второй, поддевая носком ботинка камешек. – Пошли… Светка, скажи ему.

– Идем, – Светка первая осмелела настолько, чтобы взять его за руку. – Не бойся, он не такой уж и строгий, если его не злить. Ты, главное, правила соблюдай.

А правил оказалось превеликое множество.

Нельзя бегать в доме. Нельзя кричать и даже разговаривать громко. Нельзя заходить в кабинет. И в библиотеку. И в гостиную… и вообще, лучше держаться комнат, которые считаются детскими. Нельзя нарушать распорядок дня. Нельзя не слушать воспитателя. Нельзя отказываться от еды и вообще капризничать…

– Олег Павлович не вредный, – поделилась своими знаниями Светка. – Строгий только. И порядок любит.

Порядок в комнатах царил армейский.

Подъем в семь утра. До семи тридцати – зарядка и холодный душ. Видеонаблюдение обеспечивает уверенность, что никому и в голову не придет отлынивать. В семь тридцать – завтрак.

Занятия…

…пробежка вокруг парка.

…полдник.

…занятия.

…бассейн или спортзал.

…обед.

…подготовка уроков. Чтение.

…ужин, на котором присутствовал отец. И это присутствие накладывало на все происходящее свой отпечаток. Светка отца боялась, другие тоже рядом с ним словно бы становились меньше ростом. Тише. Незаметнее. Хотя продолжали держаться друг друга.

Пятое колесо – лишнее в телеге.

Нет, никто открыто не высказывал ему претензий – в этом доме претензии мог позволить себе исключительно отец, – но он просто был лишним. Всегда и везде.

Тогда.

– О чем думаешь? – Светка подошла к нему со спины и обняла. Сейчас, разменяв третий десяток, она вдруг переменилась, словно желая наверстать все прошлые, упущенные годы.

Крашеные волосы. Короткие юбки. И еще более короткие шортики из гладкой кожи. Загар. Макияж. Эти пластиковые серьги, больше подходящие школьнице, нежели даме Светкиного положения.

– Детство вспоминаю, – признался он.

Пожалуй, если Светка не брала его кольцо, он готов принять ее. В конечном итоге она пыталась ему помогать, по-своему, неуклюже, но от чистого сердца.

Она не разжимала рук, стояла, уткнувшись подбородком в его плечо.

– Не обращай на Серегу внимания. Он всех дразнит. На самом деле эта девица ему не интересна, да и… если тебе она не понравилась, то даже лучше, что Серега ею занялся. Теперь папа будет спокоен.

И он накрыл Светкины ладони – вечно холодные, даже в самую жару, словно Светке не хватало внутреннего тепла, – своими.

– Все нормально.

– Ненормально… я тут кое-что узнала. Все совсем не нормально.

– Что узнала?

Вздох – и признание:

– Папа разозлится, если я скажу… а не сказать – подлость. Что мне делать?

– Понятия не имею.

– Ты хороший. Знаешь, иногда я жалею, что ты – мой брат, – Светка потерлась щекой о спину. – Ты один меня понимаешь… хочешь, я попрошу Серегу, чтобы он отстал от нее?

И, зная характер Сереги, можно было предположить, что поступит он с точностью до наоборот. С другой стороны, сама Златовласка была человеку не так уж нужна. Во всяком случае, сейчас.

– А где они?

– Гуляют. Найти их?

– Найди.

Светка отступила. Шла она медленно, покачиваясь, словно успела изрядно выпить, но он точно знал – Светка даже вино потребляет редко. И напиваться она брезгует. Значит, дело в другом. Походка. Вяловатые, сонные жесты. И это ее внезапное признание – кто бы мог подумать? – бедняга, похоже, что-то приняла. Ну и пусть. Главное, что она убралась.

Пусть ищет Серегу.

Разговаривает. Уговаривает его. И тот, вцепившись в девицу сугубо из врожденного паскудства характера, не позволяет ей вернуться в комнату. Полчаса. Час? Сколько потребуется, чтобы обыскать вещи девицы?

Он прикрыл дверь, пожалев, что Светка по-прежнему свято блюдет старую традицию, избегая замков в доме. Или хотя бы засовов… засов – надежный способ отделаться от случайного гостя.

Вещей у Златовласки немного. Платья. Юбки. Блузы. Белье на отдельной полке в шкафу. Косметика. Обувь. Он вдруг понял, что не представляет, как именно проводят обыск. Конечно, он прощупывал ткань – кольцо крупное и вряд ли потерялось бы в кармане… или в коробке… или в шкатулке с другими украшениями.

Он уже закончил с обыском, убедившись, что без ее помощи кольцо не вернет, и собрался уходить, когда услышал шаги. Благо, паркет в коридоре положили криво, а может, он был не того качества, на которое Светка рассчитывала, но главное – скрип предупреждал об опасности.

Нет, могло статься, что шли не сюда, но человек предпочел не рисковать. Он огляделся и, приняв решение, бросился к шторам. Портьеры из плотной с шитьем ткани были повешены лет пять назад, и с тех пор если и подвергались чистке, то весьма поверхностной. Темные, собранные крупными складками, они предоставляли укрытие надежное, но несколько пыльное.

Успел он вовремя. Прижался к стене и нос рукой зажал. Не хватало, чтобы пыль вызвала приступ чихания! Если его пребывание в этой комнате и можно было бы как-то объяснить… следовало бы все объяснить ошибкой, – в конце концов, двери в доме одинаковые, но игра в прятки – совсем иной коленкор.

Дверь открылась. Раздались шаги и… сперва человек не понял, что это за звук.

Шелест? Нет. Шорох? Что-то вместе… точно волокут что-то тяжелое.

Волокут и роняют.

Его подмывало выглянуть из убежища, разглядеть случайного гостя – а он уверен был, что в комнате находится мужчина, поскольку шаги были тяжелыми и ботинки еще так характерно поскрипывали, – но голос разума велел ему оставаться на месте.

К этому голосу человек прислушался.

А гость не спешил уходить. Он обошел комнату по периметру, открыл дверь шкафа… заглянул… смотрел – долго. Обыскивал? Наверняка. Но делал это быстро… нет, значит, это не обыск. На обыск потратили бы больше пяти минут. Тогда что?

Гость ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

И человек, досчитав до двадцати, решился покинуть убежище.

Хватило одного взгляда, чтобы понять: из комнаты следует убираться. И забыть, что он здесь был. На ковре, подогнув колени, подобрав руки, скукожившись так, что сразу становилось ясно – поза эта не для живого человека, – лежала Светка.

Наклонившись, он проверил пульс.

Если Светка жива, то…

…она ведь была не такой уж плохой.

За что?

Теперь Вика совершенно точно знала, что чувствует человек, обнаруживший в своей комнате труп. Удивление – неужели глаза ее не обманывают и разум не испытывает нервы на прочность галлюцинацией? Растерянность. И в конце концов страх.

Вика всегда пугалась не так, как нормальные люди. Она не кричала, не убегала, напротив – она цепенела. И это оцепенение могло длиться долго… правда, не в этот раз.

Вика икнула и отступила к двери.

Надо позвать на помощь…

Завизжать, как сделала бы адекватная девушка.

Или с рыданиями броситься прочь… но Вика, движимая ей самой непонятными мотивами, просто вышла за дверь и прикрыла ее. А дальше – что?

Найти Серегу…

…может, он еще в саду?

Не следовало ей сбегать.

Она же взрослая и разумная девушка, пусть и со слегка расшатанными нервами. Хотя не так уж она и виновата. Ладно, обнимать, это она еще готова была допустить, но вот предложение отправиться наверх и провести время приятно, сделанное крайне двусмысленным тоном, вывело ее из равновесия.

Еще и целоваться полез…

…нет, в поцелуях ничего плохого нет, но Вика как-то не привыкла, чтобы ее целовали малознакомые личности. А с пощечиной вообще случайно получилось.

Инстинктивно.

Маменьку Викины инстинкты очень расстраивали.

А труп в комнате расстроит ее еще больше.

Серега был в саду, и не один. Он сидел на лавочке, обнимая смуглую длинноногую диву, которая объятья его принимала куда благосклоннее Вики. Дива смеялась, встряхивала гривой смоляных волос, то и дела касалась груди Сереги длинными пальцами…

Ну вот, надо было завизжать.

А отсюда – убираться.

– Вика! – Серега махнул рукой. – Присоединяйся!

К этой парочке? Да ни за что в жизни!

– Можно с тобой поговорить? – Вика остановилась шагах в трех от них, к явному неудовольствию брюнетки.

– При-и-иветик, – сказала та и положила голову на Серегино плечо.

– Это Эльвира. Светкина лучшая подруга.

Час от часу не легче.

– А это Викуша. Она у нас невеста.

Идиот!

– Чья? – Эльвира взмахнула ресницами, и во взгляде ее проснулся интерес. – Я свадьбу могу оформить. Краси-и-во…

– Моя, – ответил ей Серега.

Эльвира засмеялась, показывая, что оценила шутку. Действительно, разве Серега и свадьба – это сочетаемо? Ничуть не больше, чем Серега и семейная жизнь. А жить с таким… и в кошмарном сне не приснится. Он же безответственный!

И беспринципный.

Ведет себя, как подросток.

И потом что – всю жизнь маяться ревностью, глядя, как кружат вокруг Сереги этакие вот раскрасавицы? Нет, Вике такой жизни не надо… и ревностью она не мается.

Она вообще по делу пришла.

– Можно с тобой поговорить?

– Говори.

– Наедине.

Приподнятая бровь: мол, какое неожиданное предложение! Поцелуй в смуглую щеку Эльвиры, на которой полыхал кирпичного цвета румянец. И рука его по-хозяйски легла на Викины плечи.

– Если ты собираешься извиниться, я готов, – доверчиво прошептал Серега ей на ухо. – А если глаза мне выцарапать, то лучше не надо…

– Прекрати паясничать, пожалуйста.

Он увлекал Вику в глубь парка, и в голову ей лезли совершенно дикие мысли о густых кустах и коварных соблазнителях. А у нее в комнате, между прочим, посторонний труп!

– Дело в том… – Вика глубоко вдохнула. – Кажется, твоя сестра умерла. У меня в комнате.

Серега хмыкнул и ответил:

– С нее станется.

– Я серьезно! Она… она там лежит! На ковре! И не шевелится.

Не верит. Ну, если он людям врет, это еще не значит, что и Вика такая же! Она – нормальный человек, без склонности к фантазированию.

– Если не веришь, то… пошли.

– К тебе?

– Ко мне.

– Смотреть на труп?

– Смотреть, – согласилась Вика, подумав, что после осмотра ему придется что-то сделать.

– Так бы и сказала, что лучше сразу к тебе.

Она и сказала. Другое дело, что каждый понимает сказанное в меру своей распущенности. А вот Эльвиру «забыли» в парке.

Ну и леший с ней.

К чести Сереги, увидев тело, он не растерялся, отпустил, наконец, Вику, велев ей:

– Стой на месте и ничего не трогай.

Она и не собиралась.

Прислонилась к косяку, сунула дрожащие руки под мышки и отвернулась, чтобы не видеть тело. Серега же, перевернув сестру на спину, пощупал ее шею. Тер ее руки, заглядывал в глаза, будто надеялся уловить признаки жизни. Но Вика точно знала – Светлана мертва.

Серега вызвал «Скорую».

И полицию.

А полицию зачем? Крови нет… если крови нет, то… это же не убийство? Не хватало еще, чтобы в Викиной комнате убийство случилось…

– Значит, так, радость моя. Мы пришли сюда вместе и увидели Светлану. Ясно?

– Зачем пришли?

– Да какая разница… фотографии смотреть. Музыку слушать. В морской бой играть! Это детали, главное, одна ты здесь не появлялась.

– П-почему?

– На всякий случай.

Да. Наверное. Странно, конечно, но…

– Викуша, – Серега взял за руку. – Светка была здоровая, как лошадь. И эта внезапная смерть выглядит крайне подозрительно. Поэтому лучше, если все будут думать, что мы с тобой не расставались… хотя, нет, Эльвира нас заложит. Мы расставались. Ненадолго. Ты куришь?

– Нет.

– Плохо. Ты отошла… скажем, показалось, что тебя маман зовет. В кусты приперло… в общем, неважно. Главное, что сюда ты поднялась только сейчас и в моем сопровождении.

…жизнь Туфании – черно-белая. Ночь и день перемешались, сплелись воедино – как их разделить?

Никак.

Арриго появляется, приносит цветы, сыплет ей под ноги монеты, укрывает плечи драгоценными тканями, шепчет слова, от которых сердце ее тает. И не сердце это – глины кусок в умелых руках.

– Птичка моя певчая. – Его ладони смуглы, а в глазах живет синее яркое небо. – Солнце мое… смотрю и насмотреться не способен. Дышу – и не надышусь.

Лжец. Лжец, как разум ее твердит… только голос его не слышен за стуком сердца.

Уходит Арриго, и ночь наступает. Нет для Туфании покоя. Мысли ее терзают, мрачные, что эта разлука – навсегда, что не вернется он, и останется тогда вечная непроглядная ночь души.

Плакать себе Туфания не позволяет. И ревность глухую душит. Успокаивается к утру, унимает сердечную боль, но вот Арриго возвращается вновь и бередит ее изорванное сердце.

– Скажи, – спросил он однажды, – если бы я позвал тебя, пошла бы со мной?

– Хоть на край мира.

– Я не смогу на тебе жениться, радость моя, – Арриго сел на пол и, взяв руки Туфании, поцелуями покрывал ее пальцы. – Ты же понимаешь, что не могу…

Пальцы дрожали. Слезы готовы были поползти по ее щекам.

– В моей жизни было множество женщин, – положив голову ей на колени, Арриго закрыл глаза. – Но я не помню их лиц. Они клялись мне в любви, и я принимал их клятвы, сам же оставался холоден… я никому прежде не рассказывал о той, которая…

Ревность за́стила глаза, но Туфания велела себе молчать. Слушать: никогда прежде Арриго не говорил о себе. Никогда не доверял ей настолько, чтобы приоткрыть завесу собственной жизни.

…Он был старшим сыном; потом, когда по благословенной Италии прошла чума, безглазая женщина во вдовьем черном наряде, стал единственным, горячо любимым. Матушка его, женщина весьма набожная, строгого характера, который иные называли вздорным, отличалась редкой суровостью ко всем – к слугам ли, к домашним ли, и лишь к Арриго она была не просто добра – всепрощающа. Детские проказы сына вызывали у нее умиление, его норов – гордость, поскольку, являясь потомком рода древнего и знатного, не уступающего благородством крови королевскому, Арриго должен был проявлять куда больший характер, нежели его сверстники. В глазах дорогой матушки Арриго представлял собою воплощение всех мыслимых и немыслимых достоинств. Умен, пусть и дерзок, но сугубо в силу горячей крови. Силен. Ловок. Красив. Обходителен… какая мать не возгордится, имея подобного сына?

Отец же, лишенный этих женских иллюзий, не уставал повторять, что Арриго не хватает смирения и сердечности, но слова его казались Арриго пустыми.

Зачем ему сердце? Пусть будет оно холодным. Пусть будет подобно камню, потому что только так способен он достигнуть многого, оправдывая надежды матери…

…Впрочем, не о них желал поведать Арриго, но о женщинах. Их было множество вокруг, и если ребенком он видел в женщинах лишь помеху: вечно они вставали на пути молодого господина с нравоучениями и слезами, то, подрастая, Арриго учился глядеть на них иначе.

Он стал замечать изысканную красоту, скрытую в каждой. Смуглая ли кожа, темные ли волосы, которые расчесывали и натирали оливковым маслом, таинственный ли блеск глаз… в любой из дочерей Евы было нечто привлекательное, такое, чему Арриго не способен был сопротивляться.

О нет, он никогда не позволял себе использовать силу, хотя многие его товарищи по играм и хвастались подобными подвигами, не видя в них ничего постыдного. По праву рождения, по праву благородной крови, женщины принадлежали им.

Во всяком случае, простолюдинки.

Арриго их не осуждал, но… сила ломала. Ему же нравилось дарить любовь. Он выплетал из слов сети обещаний, возводил призрачные замки, туманил взоры и разум, заставляя каждую свою случайную – а иных и не встречалось – возлюбленную становиться еще более красивой.

Впрочем, заполучив женщину в постель, он быстро терял к ней интерес.

Они же, глупые создания, не желали его отпускать.