Кара твердила, что вкус у Лехи грубый, купеческий, и такой уже не исправить. Наверное, права была, если этой вот тоже кольцо не по вкусу.

– Очень красивое. Но дорогое. Алексей, я… я буду бояться, что потеряю. Забуду. Оброню. Или случится еще что-то. Пожалуйста, уберите.

– Неа. Надень. А то глянут людишки и скажут, что Леха на бабу бабла жмет. И не боись, застрахованное оно.

Правда, страховка распространялась лишь на кражу, но Алине знать не положено. И вообще, какого она выдрючивается? Нормальные девки цацкам рады. А эта носом воротит.

– Руку давай, – сказал приказным тоном, и Алина подала. А пальцы дрожат. Тонкие такие, побелевшие от холода. Кто ж по такой погоде без перчаток ходит?

Но кольцо село как родное.

– Вот теперь ладненько. Веди. И выкать прекрати.

Честно говоря, предстоящее знакомство несколько беспокоило Леху. Ну как-то не представлял он себе родителей Алины, да и не понимал, зачем вообще надо что-то им говорить. Родители – это… им просто положено быть. Их терпят, пока не наберутся сил бежать.

Леха вот обрадовался, когда смог позволить себе съемную хату. Тишина. Благодать. Никто не нудит над ухом, жалуясь, что папаша опять пьяный, а Лехе все равно. Не орет, отношения выясняя. Не попрекает, что жрет он много, не в себя…

В Алининой квартире пахло, как в булочной, – корицей, яблоками и свежим тестом.

– О, мама пироги затеяла, – Алина разувалась, вцепившись в Лехину руку.

Коридорчик крохотный, но у Лехи вообще с пространством отношения натянутые. Вечно его не хватает. И тут повернуться страшно – вдруг чего сломаешь. Леха-то заплатит, но все равно неудобно.

– Ма! – Алина подала тапочки и, забрав Лехину куртку, упрятала ее в шкаф. – Ма, иди сюда, я тебя познакомить хочу…

– Не кричи, слышу.

В коридор вышла невысокая изящная женщина.

– Мама, это – Леша.

Так его никто не называл, и Леха не сразу сообразил, что Леша – это он. А сообразив, кивнул:

– Здрасьте.

– Леша, это моя мама. Вероника Сергеевна.

– Это вам, – Леха протянул было пакет, но потом сообразил, что для такой маленькой женщины пакет может быть тяжелым. – Куда отнести?

– На кухню, будьте добры. Аля, проводи гостя. И папу зови. Пироги готовы. Алексей, вы любите пироги с яблоками? Домашние, конечно, но…

Кухонька оказалась небольшой, но уютной. Желтая плитка с белыми ромашками. Рыжие шкафчики и круглая люстра, словно частное солнце. Чужой дом, не похожий на Лехин, в котором места много, но почему-то от этого тоскливо становится. Здесь и шелохнуться страшно – вдруг заденешь полочку с крохотными фигурками. Или обрушишь узкий шкафчик. Или поломаешь такой хрупкий с виду стул.

– Ванная – прямо по коридору. Иди мой руки, а я папу позову.

Алина раскраснелась.

Во что он ее втягивает? Дура, ну так это же не дает Лехе право лезть в ее мирок. Тут вот пироги с яблоками домашние. И чайник, разрисованный пионами. Салфетки кружевные и махровые полотенца для рук. Надо бы ремонт сделать, но…

Не Лехины проблемы.

К его возвращению семейство уже собралось. Вероника Сергеевна накрывала стол, во главе которого восседал высокий, но очень худой мужчина в клетчатой рубашке.

– Леша, это мой папа.

– Борис, – сказал папа, протягивая руку. Рукопожатие оказалось неожиданно крепким. – Верочка, солнышко, да перестань суетиться.

Вероника Сергеевна лишь отмахнулась.

– Аля, пироги достань… ты бы хоть предупредила, что ли. Я бы торт испекла. И вообще… выгляжу ужасно.

– Верочка, – Боря указал Лехе на место у подоконника. Вот теперь думай, как бы цветочки не порушить. Или штору не порвать. – Ты всегда выглядишь великолепно.

Пироги были пышными и с какими-то замысловатыми узорами поверху. Запеченные до темно-золотистого цвета, они разламывались под ножом на крупные ломти. И запах яблок, корицы стал ощутимей.

– Вы предпочитаете чай или кофе?

– А по… – Леха хотел сказать, что ему по фигу, чего нальют, но смутился под строгим взглядом. – Пожалуйста, чай. Если можно.

Алина хихикнула. Весело ей, выходит? Может, она вообще Леху сюда приволокла для того, чтоб повеселиться. Но вот перед Лехой появилась тарелка с ломтем горячего – он потрогал – пирога и хрупкая высокая чашка чая.

Алина же, присев рядом, как-то очень уж близко, но кухонька была такой, невместительной, взглянула на руку с кольцом, потом на отца и жалобно сказала:

– Мам, пап, я замуж выхожу… в субботу.

Тихо стало. Так тихо, что Леха испугался – не оглох ли. И тишина длилась-длилась, а потом Вероника Сергеевна сказала:

– Алина, подобного я даже от тебя не ожидала.

Алина сразу съежилась.

– Боря, ты почему молчишь?

– Ну… – Боря потер переносицу. – Поздравляю.

– Что?

– Поздравляю, – повторил он. – Солнышко, ну ты сама же говорила, что чудо, если Аля замуж выйдет. Чудо случилось. Чего сердиться?

Вероника Сергеевна открыла было рот. Закрыла. И села за стол.

– Мам… – голос у Алины жалобный, и руки дрожат. Леха накрыл ладошку своей, чтоб не тряслась. Не побьют же ее тут. Леха не позволит.

И почему это – чудо? Чудо, что она до сих пор не вышла.

– Это безответственно! – Вероника Сергеевна перевела взгляд на Леху. – Ты бы меня еще после свадьбы в известность поставила.

И вроде бы не кричит – к крику Леха привычный, – но пробирает до костей. Лехе прям стыдно стало.

– Я виноват. Хотел сюрприз сделать. Ну она ж вроде как согласилась. Я и подсуетился, чтобы по-быстрому все было готово. Осталось только поехать и подписи поставить.

В глазах Вероники Сергеевны Леха выглядел непроходимым идиотом. Так даже у Кары смотреть не получалось, а уж в ее арсенале имелось взглядов всяких.

– То есть о нас вы подумать не удосужились?

– Солнышко, ну хотел мальчик как лучше.

– А получилось – как всегда.

Мальчиком Леху давненько не называли, но почему-то было не обидно, скорее смешно. И вправду, получается, Леха людей обидел. Но он не нарочно…

– И что теперь делать? – Вероника Сергеевна спросила это как-то жалобно.

– Радоваться, – ответил Боря.

Радоваться у Вероники Сергеевны не получалось. Она смотрела, как муж разливает коньяк, морщилась, вздыхала и пила лишь чай маленькими глоточками. Хорошо, хоть не прогнала.

– Жить вы где будете? – спросила она.

– Так у меня дом есть. Большой.

Коньяк оказался на удивление неплохим. А пирог и вовсе поразительно вкусным, Леха таких в жизни не пробовал. Наверняка это неправильно и не по-благородному закусывать коньяк яблочным пирогом, но уж больно он хорош.

Только все хорошее быстро заканчивается.

– Еще хотите? – голос Вероники Сергеевны потеплел.

– А можно?

Кара говорила, что просить добавки не принято.

– Конечно, можно. Вы вообще ужинали?

– Ага. В пиццерии.

– Господи, Алина! Ты с ума сошла тащить Лешу в пиццерию. Я же мясной рулет делала! Хотите?

Леха хотел. И мясной рулет, который полагалось закусывать тонкой сухой лепешкой с чесноком. И маринованные баклажаны… только было несколько неудобно. Решат, что Леха вечно голоден. Оно в принципе верно, как-то у него не получалось надолго наедаться. Он же здоровый. Ему много надо.

– А ваши родители в курсе? – Вероника Сергеевна села рядом с мужем, и тот обнял ее.

Странно как.

Зачем?

– Неа. Умерли. Давно уже.

Когда Леха только-только поднялся. Он собирался их переселить в хату поприличнее и в клинику отправить, чтоб закодировали. А они взяли и померли.

Назло Лехе.

– Друзей у меня тоже не особо. Так, деловые партнеры.

– Алька, а ты Дашке сказала? Надеюсь, ты понимаешь, что она захочет быть свидетельницей? И платье… мне надо платье выбрать. Ну вот как мне за три дня платье выбрать?

– Так завтра надо ко мне подъехать. Ну, в магазин. Там платьев много… подберут чего надо. Я скажу своим.

От съеденного и выпитого клонило в сон. И надо бы убираться, но Лехе лениво. Он готов дремать на этой кухоньке, где еще пахнет едой и тепло.

– Вызвать такси? – поинтересовалась Алина, пнув его под столом.

– Аля, ну какое такси? У тебя диван раскладывается.

– Но, мама…

– Не делай из меня ханжу. Верно, Боря?

Боря доразлил коньяк. И ведь доза была несерьезной, Лехе случалось принимать и больше под куда менее серьезную закуску, но тут что-то повело.

– Ты останешься? – поинтересовалась Алина тоном, который не оставлял сомнений, что не желает она видеть Леху на собственном диване.

– Ага, – ответил он. – Спасибо, Вероника Сергеевна.

Второй пинок был ощутимей первого. Хорошо, что на Альке тапочки, а не сапоги, вроде тех, с металлическими носочками, которые Кара любила.

– Ты… ты… – Алина шипела, как рассерженная кошка, тыча Лехе пальцем в грудь. – Что ты себе позволяешь?

– Успокойся, – ее хотелось сграбастать в охапку и держать, пока не угомонится. – Я просто спать хочу. Устал как собака.

– Со мной?

– С тобой. Ты же невеста.

В ее комнате не было розовых рюш, да и вообще никаких рюш. Зато имелся плед из кусочков ткани и смешные длинные подушечки. Низкий табурет и зеркало в раме, которое поворачивалось вокруг оси. Леха крутил зеркало и туда, и сюда, глядя, как меняется отражение комнаты. Потом помог разложить диван, хотя Алина гордо о помощи не просила. Она же сунула ему упакованную зубную щетку с медвежонком и полотенце, сказав:

– Ванную комнату сам найдешь.

Когда Леха вернулся, она была уже в пижаме, мягкой, поношенной и оттого уютной. Особенно пчелки на спине порадовали. Сидя на полу, Алина заплетала волосы в косу.

– Зачем? – Лехе хотелось потрогать эти волосы еще раз. Но сегодняшний лимит наглости он, кажется, перебрал.

– Чтоб в колтуны не сбились, – Алина перехватила косу резинкой. – Или чтобы ты не выдрал. Ты маме понравился… она любит готовить, а никто не ест. Ну столько, сколько она готовит.

– Вкусно.

– Ага. Только много.

Леха присел на край дивана, уже застеленного. Идея остаться показалась вдруг нелепой. Чем его собственная кровать не устраивала? Она большая. А здесь как двоим разместиться?

– Кто она у тебя?

– Учитель младших классов. А папа – доктор наук. Нейрофизиологией занимается. У него все мысли в работе, и, если бы не мама, он бы вообще не замечал, что происходит. Зато у меня биология на «отлично» была всегда. И химия тоже. А бабушка – архивариус. Ты с ней позже познакомишься.

Вот как-то с бабушкой-архивариусом Леху вообще знакомиться не тянуло. Хватит с него папы-профессора. Он их иначе представлял.

– А мой папаша слесарем был. Пятого разряда, – Леха сказал это из вредности. Кару его пролетарское происхождение злило. Она считала, что упоминать о подобном – верх бестактности. Алина же пожала плечами и велела:

– Спать ложись.

От постели пахло мятой. От Алининых волос – осенью. И Леха потерся было носом о шею, но получил локтем в живот.

– На пол сгоню, – пообещала Алина. – Или маме пожалуюсь.

Сама же хихикнула. И Леха, не выдержав, заржал.

– Может, по-настоящему поженимся? – предложил он, отсмеявшись. – Ты прикольная.

– Ну уж нет.

Конечно, кто такой Леха, чтобы за него пошла профессорская дочка, у которой мама печет пироги с яблоками и делает мясные рулеты, а бабушка – вообще архивариус, что бы это ни значило.

– Ничего не бойся, – Леха повернулся к Алине спиной. – Я сумею тебя защитить.

– От чего?

– От всего, – сказал он отключаясь.

Жанна старалась.

Отныне каждое ее утро начиналось так: лишь проснувшись, Жанна вставала с постели и в одной сорочке спешила к зеркалу. Она разглядывала собственное отражение ищущим взглядом, пытаясь вызвать то прекрасное, что, по мнению отца, скрывалось в ее неловком теле. Повторяя себе, что красива, Жанна заставляла себя верить этим словам.

Матушка смеялась над нею.

И прислуга переглядывалась, пряча улыбки.

Бедную девочку жалели, считая, что будто бы таким образом она не добьется ничего, кроме душевного расстройства. К чему спорить с Всевышним?

Ее старые знакомые – она пыталась уверить и их – вовсю веселились.

– Дурочка! Дурочка! – кричали они и, подхватывая комья грязи и навоза, кидали в Жанну.

Это было обидно.

Единственным, кто по-прежнему помогал ей, был отец.

Когда Жанне исполнилось девять, матушка ее, решив раз и навсегда определить судьбу дочери – пусть выкинет наконец из головы эти глупые кривляния перед зеркалом, – взяла ее к гадалке. Мадам Лебон была известна всему Парижу. Рожденная среди цыган, она давным-давно оставила кочевую жизнь, сменив кибитку на уютный особняк, купленный, по слухам, одним из многочисленных любовников. Мадам была хороша в молодости. Ее горячая кровь и гордый нрав служили приманкой для глупцов, которым казалось за счастье завладеть такой женщиной.

На самом деле именно мадам владела ими, выпуская лишь затем, чтобы освободить место в сердце для другого. Когда же выяснилось, что и над нею властно время, она вспомнила о своем цыганском прошлом и, пусть бы имея возможность не трудиться – капиталов, скопленных в молодости, хватало на безбедную жизнь, – занялась гаданием. И делала это столь успешно, что слава ее понеслась по Парижу.

Утверждали, что предсказанное ею сбывается точь-в-точь.

Жанна запомнила запах – отвратительный удушающий смрад свечей и благовоний. Полутемную комнату, где все будто бы двигалось – доверенная служанка мадам Лебон дергала за нити, заставляя шевелиться шелковые пологи, что производило неизгладимое впечатление на клиентов.

Сама мадам сидела, облаченная в шелка. Ее смуглое лицо в полутьме казалось неживым, как и сама она, неподвижная, словно статуя. И лишь движения ресниц выдавали, что статуя жива.

– Садись, – сказала она, указав на простой стул. – Зачем ты пришла?

Голос ее звучал глухо, отчего у Жанны внутри все перевернулось. Ей захотелось сбежать и спрятаться, пусть бы и под столиком, на котором лежал круглый шар. В нем-то мадам Лебон и прозревала будущее.

– Я пришла узнать, какая судьба ждет мою дочь.

Луиза Мадлен была знакома с мадам в прежней ее жизни и неприятно поразилась тому, как время изменило эту женщину.

– Ты тоже стареешь, Луиза. Ты отчаянно пудришься, но морщины уже не скрыть, как и годы, которые живут в твоих глазах. Смирись. Взгляни на себя истинную и отпусти прошлое.

– Я пришла узнать, какая судьба ждет мою дочь, – Луиза не желала думать об услышанном. Она стареет? Нет, конечно, когда-нибудь она постареет. Но это случится еще не скоро! Сейчас она красива. Да, ей приходится пользоваться пудрой и румянами, рисовать брови и чернить ресницы, но все так поступают!

– Судьба… – мадам Лебон повернулась к Жанне. – Иди сюда, девочка.

И ослушаться голоса было невозможно. Жанна сделала шаг и другой, пока не оказалась у самого стола.

– Дай свою руку.

Пальцы мадам Лебон больно сдавили запястье. Цыганка позабыла про карты и шар, но лишь глядела на бледную ладонь, в переплетениях линий выискивая приметы грядущего. И с каждой секундой молчания Жанне становилось лишь страшнее.

– Твоя дочь решила взять другую судьбу. И у нее получится. Но своей уже не будет. Когда она захочет отступить, судьба не позволит сойти с дороги предназначения. Она будет носить титул маркизы. Однако ей будут отдавать почести, какие отдают герцогине.

– Разве такое возможно?

Луиза Мадлен ожидала услышать что угодно. Нет, конечно, она не хотела для дочери ужасной судьбы – обыкновенной. Замужество. Дети. Спокойная жизнь… скучный супруг… как у всех.

– Возможно, – пальцы разжались, и Жанна поспешно спрятала руку за спину. – Твоя дочь станет фавориткой короля. Иногда она будет счастлива.

– Ты… ты уверена?

– Уходи, – мадам Лебон закрыла глаза.

– Нет, скажи, ты уверена?

– Я сказала, что увидела. Уверена ли? Не знаю. Не моя вера все решит. И не твоя. Только ее.

Конечно, матушка не могла умолчать о столь удивительном предсказании. Она тотчас послала записку к Норману, но он ответил сдержанно, дескать, не верит гадалкам, но знает, что дочь его достойна самой лучшей судьбы. Однако, погруженный в собственные дела и, как подозревала Жанна, занятый не только ими одними, он стал появляться в доме нечасто. Это обстоятельство донельзя испортило матушкин характер.

– Глупая девчонка, – пеняла Луиза Мадлен, когда случалось ей встретить дочь. – Посмотри, как ты стоишь! Спину держи прямо. И не горбись! Ну что у тебя за манера дергать руками?

Жанна хотела бы не слушать матушкины речи и отвлекала себя тем, что разглядывала ее лицо – лицо стремительно стареющей женщины. Время будто вознамерилось посчитаться с Луизой Мадлен за все те годы, когда она столь неосторожно тратила себя на мужчин. И какова была благодарность?

Где все те, кто клялся ей в вечной любви?

И муженек, в которого Луиза Мадлен вложила столько усилий? Сбежали. Променяли ее на других красоток. Обиды, возникающие из ниоткуда, призраки прожитых дней мучили Луизу Мадлен, вынуждая ее искать утешения в вине. Пьянея, она добрела и принималась жалеть себя, а заодно и дочь.

– Не переживай, милая, – говорила она, с мстительной радостью наблюдая за тем, как вертится несчастная Жанна у зеркала. – И что с того, что ты некрасива? Красота скоротечна. Сегодня она есть, а завтра уже и нет… послезавтра о тебе и вовсе забывают. Не верь мужским обещаниям.

Луиза Мадлен всхлипывала, представляя себя несчастной обманутой девой, соблазненной и брошенной, потом вспоминала, что это совсем не так, и вновь принималась за поучения.

– Будь умнее мужчин. Позволяй им думать, что ты глупа и беспомощна.

– Зачем?

– Чтобы они чувствовали себя умными и сильными. Позволяй им заботиться о тебе. Представляй это высшим достижением их никчемной жизни…

Порой Луиза Мадлен забывала, о чем говорила прежде. Ее плаксивый голос стоял в ушах Жанны, повторяя, что женщина не имеет права терять голову от любви и вообще по какому-либо иному поводу. Что следует быть осторожной, как лиса, и столь же хитрой. Что притворство – вот истинная суть женщины. И если Жанне нужен мужчина, то Жанне придется стать именно такой особой, какая этому мужчине необходима.

Смеяться, когда хочется плакать.

И плакать, если душит смех.

Быть искренней в своей игре… и считать, стоит ли эта игра усилий.

Пожалуй, все было довольно-таки странно, но Жанна запоминала.

Норман же, которому довелось однажды стать свидетелем пьяного монолога бывшей любовницы, выслушал его крайне внимательно, а затем сказал так:

– Твоя мать ныне попустила себя, но это вовсе не значит, что она глупа. Луиза Мадлен всегда была умнее многих женщин. И если ты хочешь, то слушай ее. Она говорит тебе правду. Только, милая моя девочка, эту правду тебе придется скрывать ото всех. Люди, желая видеть перед собой прекрасную бабочку, вовсе не хотят думать о гусенице, которой та когда-то была.

– Да, Норман.

Он попросил не называть его отцом, поскольку Жанна уже должна понимать, сколь важным в нынешнем мире является факт законности ее рождения.

Норман не сомневался, что будущее его дочери будет блестящим.

Сначала человек решил, что Кара вернулась.

Невозможно!

Кара мертва и спрятана надежно. Ее уже не ищут, потому что Леха велел поиски прекратить. Запил, несчастный. А протрезвев, сам исчез, но ненадолго. Объявился вот.

Случайная встреча, но у судьбы случайных встреч не бывает! И эта пара не зря заставила человека остановиться, оглянуться и отпрянуть в ужасе.

Кара. Так близко… и рядом с этим. Держится за его руку, словно боится упасть. Кара всегда крепко держалась на ногах. А эта… просто похожа.

Ну конечно, похожа.

Где Леха ее раздобыл? И болезненный интерес подтолкнул ближе. Человеку хотелось убедиться, что сходство исчезнет. Но оно лишь усилилось. И все-таки… свитерок на девочке был дешевый. И джинсы – Кара никогда не надела бы джинсы. Ботиночки убогие. Сумочка.

А главное – взгляд. В этих глазах не бездна, но омут.

И тот же вызов: поймай, если сумеешь.

Удержи.

Он попробует…