– А нам сказали, что школа закрыта. Что же ты тогда здесь делаешь? – Кристина все пыталась наладить разговор с этим странным мальчиком, от которого и мне и Эдику хочется держаться как можно дальше.

– Они думали, что если прекратят ее финансировать, все развалится. А мы перестанем собираться группами и постигать науки. Глупые, глупые люди. Они боятся нас, поэтому не хотят, чтобы эта школа существовала. Но мы все равно здесь. Все рано или поздно оказываются на этом пороге. Даже если не хотят, все равно приходят. Тебе вот тоже пришлось вернуться, – мальчик снова сканирует меня своим взглядом.

Дрожь пробегает  по всему телу. Теперь я почти уверена, что ехать ехать сюда не стоило. Жуткое место. Жуткий мальчик, говорящий странные вещи. Что значат его слова?

– Не была я здесь, что ты выдумываешь? – бормочу тихо, но он все равно слышит.

Мы подходим к металлическим дверям школы.

– Не ври хотя бы сама себе. Да и вообще, глупо врать тем, кто и так знает правду.

Меня начинает это пугать. А когда меня пугают, я злюсь. Такая вот защитная  реакция. Сажусь на корточки и грубо хватаю мальчишку за плечи.

– Хватит говорить ерунду. Я пришла написать статью, маленькая ты балаболка.

– Эй, Клео, ты чего? Отпусти мальчишку, – тяжелая рука Эдика ложится мне на плечо.

– Отстань! – рычу я, оборачиваясь к парню подруги. Тот отшатывается назад, словно я собралась откусить ему пальцы.

– Девушка, ваш друг прав, не могли бы вы отпустить моего ученика? – на пороге стоит, опираясь на трость, мужчина лет шестидесяти. Самая запоминающаяся деталь в его внешности – пышные, ныне седые, усы.

Разжимаю руки, и мальчишка юрко проскальзывает в здание. А я не успеваю подняться, как у меня начинает рябить в глазах. Сквозь пелену проступает далекий, словно из сна, фрагмент.

Стою и держу в руках листок бумаги. Глаза у меня завязаны, ничего не вижу, но твердо знаю – листок этот красного цвета. Меня спрашивают, и я отвечаю. Затем повязку снимают с глаз. Передо мной лицо Усача. А в маленьких ручках красный листок.

– Клео? Клео?! – несколько раз моргаю, чтобы вернуться в реальность. Крис обеспокоенно тормошит меня за плечи. – Ты чего? Нам уже давно предложили пройти внутрь и все осмотреть.

Я встаю. Ноги и руки почему-то затекли, и при движении их колет иголками. Странное воспоминание. Но откуда оно? Ведь в моем прошлом просто не было места для этой школы.

– Это вы Иннокентий Алексеевич, да? – интересуюсь я, проходя вслед за мужчиной.

– Да, это я. Мне совсем не хотелось вам говорить, что школа работает. Официально мы закрыты. Я наивно предполагал, будто в субботу ребята решат отдохнуть, но дети все равно пришли, несмотря на мои уверения, что они могут остаться дома. Эти ученики очень способные. Я не мог просто взять и бросить их на произвол судьбы, понимаете? – он как-то странно смотрит на меня. И почему-то мне становится грустно от его взгляда, будто я встретилась со старым знакомым, который когда-то меня обидел. Приходится прогнать странное чувство и сконцентрироваться на интервью.

Я киваю. И стараюсь не забыть вопросы, которые тут же возникают в голове.

– А откуда вы берете деньги на оплату аренды? – готовлю блокнот и ручку.

– Хоть многие из детей сироты, есть те, у кого есть родители. Часть денег дают они. Больше половины присылают мои бывшие ученики. Что-то из своего кармана. Часто мои воспитанники находят подработку. Перебиваемся как можем.

 Я старательно записываю его ответ, не забыв на всякий случай включить диктофон.

Нам показывают несколько пустующих классов и только один рабочий. Здесь сидят дети и что-то тщательно разучивают. Показаны их спальни с двухэтажными кроватями. Столовая.

У плиты стоит девочка лет четырнадцати. У нее явно что-то пригорает, но никто не спешит ей помочь.

– Это Вика. Очень способная девушка. Умеет внушать людям то, чего на самом деле нет, – сообщает нам Иннокентий, похлопывая одобрительно Вику по плечу.

– Например? – интересуюсь я. Ручка и блокнот давно наготове. Записываю каждое слово.

Нам предлагают присесть за один из столиков. Вика приносит поднос с тремя тарелками супа.

– На вкус он такой же ужасный, – признается девочка, заметив, как мы смотрим в тарелки. А потом просит. – Ешьте одну ложку быстро. После этого пусть каждый из вас посмотрит мне в глаза.

Я беру в рот ложку супа. Он ужасен. Чувствуется, что что-то пригорело, он пересолен, в общем, есть невозможно. Еле сглатываю, чтобы не выплюнуть.

Смотрю Вике в глаза. Они такие синие, как небо. И ресницы пушистые. Забываю на мгновение, где нахожусь. Потом девочка моргает и все очарование проходит.

Опускаю взгляд в тарелку. Вместо ужасного супа, в тарелке творение шеф-повара. Зачерпываю немного и касаюсь слегка языком. Вкусно. Очень. Ничего лишнего. Кажется, я могла бы есть и есть этот суп не переставая.

 Когда тарелки полностью пустеют, нам предлагают второе. Сначала блюдо на тарелке кажется очень аппетитным, но сконцентрировавшись, я понимаю, что нам предложили горелую гречку и маленькую, похожую на уголек, котлету.

Эдик и Крис уплетают за обе щеки, а я не могу даже притронуться к еде.

– Почему не ешь? – удивляется Вика, все это время неотрывно наблюдающая за нами.

– Это не съедобно, прости, Вик, – признаюсь я, отодвигая от себя тарелку.

– Как это? Это же идеально выполненное мясное рагу, – девочка явно раздосадована.

– Это подгорелая гречка с котлетой, – отвечаю я.

Вика хмурится.

– Я ведь использовала на тебе свой дар. И почему ты видишь реальность? – она словно обвиняет меня в том, что фокус провалился.

Девочка дует губы и смотрит на учителя, обеспокоенно теребя кончик светлого хвоста.

– Настоящую еду я вижу, только если напрягу зрение, – сознаюсь, чтобы не совсем расстроить ученицу.

Вика косится на Иннокентия, чтобы увидеть его реакцию. Тот многозначительно поднимает брови и что-то отвечает беззвучно шевеля губами. К сожалению, мне не удается его понять.

– Пройдемте дальше?–  тут же обращается он к нам.

Меня не покидает странное чувство дежавю, пока мы обходим школу. Изо всех сил концентрируюсь на интервью и, пытаясь успокоить расшалившиеся нервы, кручу в пальцах кулон с синим, как и мои глаза, камешком. Эта безделушка была у меня столько, сколько я себя помню. И я почему-то всегда была уверена, что он меня защищает.

– Можем мы понаблюдать за уроком? – интересуется Крис, больше меня увлекшаяся этими паранормальными детишками.

– Если только по очереди, а то собьете их настрой. Думаю, ребята могут на вас попрактиковаться, если вы, конечно, не против, – Иннокентий улыбается, и от его глаз в стороны разбегаются лучиками морщинки.

Этот человек единственный, кто пока не вызывал у меня необъяснимого ужаса. Рядом с ним я чувствовала себя спокойно и легко. Как будто знала, что мужчина может меня защитить.

Кристина решает идти первой, оставляя меня один на один с Эдиком. Ее выбор не нравится никому из нас. Однако, Крис остается неумолима.

Эдик прислоняется к стене, становясь похожим на одного из этих загадочно-роковых красавчиков, которые прислоняются ко всему – к стенам, дверям и даже к особо крупным грузовикам. Набросив на себя скучающий вид, парень начинает разглядывать картины учеников, развешанные по стенам.

Эти рисунки привлекают и мое внимание. Везде изображены люди: женщины, читающие книги, дети играющие в песочнице, мужчины за рулем автомобилей. Но самое странное, что вокруг каждого человека изображены цветные круги, словно свечение.

– Что за странная хрень вокруг всех этих людей? – недовольно бормочет Эдик, подходя к картине с мальчиком, держащим в руках футбольный мяч. У паренька, тоже есть этот странный кокон, только у него он целиком синий.

– Если память мне не изменяет, это аура, – произношу я деловито, подходя ближе к картине. У мальчика на ней такие же черные волосы и синие глаза, как у меня.

Мама часто говорила, что иметь светлые глаза при темном цвете волос это большая удача. Благодаря ей я чувствовала себя особенной.

До этого дня.

Эдик возвращается к своей стене и вновь подпирает ее.

– В дрожь бросает от этих рисунков. Они словно следят за нами, – его голос сочится недовольством, но мне кажется, что так парень пытается скрыть примитивный страх неизвестного.

Очень хочется как-то уколоть Эдика, сказать ему что-нибудь едкое, но ощущение слежки есть и у меня. Делаю несколько шагов назад, но чувство не проходит.

– Ты прав. Они все очень странно нарисованы. И мне это тоже не нравится, – признаюсь я. Противный спазм сжимает горло.

Эдик гогочет, нарушая зловещую тишину этого места.

– Ого! Неужели бесстрашная Клео вдруг испугалась рисунков? – парень ухмыляется своей самой противной улыбкой. Наверняка он ее перед зеркалом тренировал.

– Как поживают детородные органы? – как бы невзначай спрашиваю я, делая шаг в направлении Эдика.

– Прекрасно, – бормочет он, на всякий случай заслоняя руками причинное место, как футболист, и отступает назад.

Я усмехаюсь. Крис нет всего несколько минут, а мы уже успели поцапаться. Да и на статью пока очень мало информации, ведь самое интересное сейчас скрывается за дверями класса. Мне не терпится узнать, что же такого эти дети вытворяют на уроках. Почему их называют «индиго»? И что Иннокентий может им там преподавать?

Через десять минут Крис все еще не выходит, а стоять и ничего не делать, да еще и в компании Эдика мне совсем не хочется.

– Знаешь, – говорю я ему. – Пойду, осмотрюсь.

– Ты меня тут одного, что ли, оставишь? А если они выйдут и увидят, что тебя нет?  Что говорить этому Усачу?

Я тру переносицу. Просеки Эдик, что эта привычка у меня срабатывает на не очень умные вопросы, обижался бы раза в два чаще, чем обычно.

– Ты же не маленький, верно? Придумай что-нибудь.

– Ну, – тянет он и замолкает.

– Ох, ну скажи, что ушла в туалет. Андерстенд? – я тяжело вздыхаю, словно с ребенком общаюсь, ей богу.

– Ну-у-у, – опять тянет Эдик, ероша рукой себе волосы. – Может, все же не пойдешь?

Я ехидно улыбаюсь.

– Скажи, что боишься, и я не пойду.

Парень поджимает губы и фыркает.

Вот и славно! Разворачиваюсь на каблуках, и быстрым шагом иду по коридору, заглядывая в каждый класс в поисках чего-нибудь действительно интересного. Если Эдик будет так мычать перед Иннокентием Алексеевичем, то я школу успею обойти вдоль и поперек аж несколько раз.