Отведя слуг к фрейлинскому корпусу, Григорий сперва остался потому, что опасался, как бы опять не приключился какой конфуз с Глашей. Красота девки привлекала внимание мужчин, а это, в свою очередь, могло обернутся скандалом при дворе. Потом уже с удивлением смотрел Белов на общение Насти со слугами, сам он так по-родственному обычно общался с надоедливыми сестрами. Более того, после разговора с сестрой Григорий почти смирился с неизбежным, и смущение невесты его забавляло.

Он подошел ближе, и девушка заметила, что мундир на гвардейце промок насквозь, а парик был небрежно засунут в карман. Русые волосы казались совсем темными, мокрыми прядками облепляя лицо. Только звериные глаза сверкали по-прежнему ярко.

Анастасия тяжело вздохнула, набираясь смелости.

– Я должна просить у вас прощения… Поверьте, если бы в моей власти было все исправить!

– Не будем об этом, – оборвал ее преображенец, – Мне все равно надобно будет с вами поговорить об этом, но позже. Сейчас скажите, что вы собираетесь делать с вашим мужиком?

– С кем?

– С ним, – гвардеец кивнул на угрюмо замолчавшего Петра. – Во фрейлинских домах лицам мужского пола вход заказан! И за этим правилом тщательно следят.

– Не знаю, – призналась девушка под двумя пристальными взглядами. – Езжай-ка ты, Петр, наверное, в имение. Глаша со мной останется – поспокойнее будет.

– Только пусть девка ваша на глаза государыне не попадается, – тут же предупредил Белов, – Елисавета Петровна не любит красивых крепостных, вмиг косу острижет! Да и одну ее никуда пока не пускайте – солдат тут много, они до девок охотчие.

Настя согласно кивнула. Петр с от этих слов вздрогнул, оглянулся на гвардейца, и решительно начал:

– Прости, Настасья Платоновна, мне мое своевольство, но не поеду я.

– Как? А куда тогда… – девушка захлопала глазам.

– Пачпорт у меня в исправности, я на постоялом дворе расположусь, или на завод в Стрельне наймусь! Не дело это, двух девушек одних оставлять!

Анастасия подавленно смотрела на него. У себя в имении она знала бы, что сказать, чтобы ее распоряжение было выполнено. Но здесь, в Питерсбурхе, девушка терялась.

К стыду своему, она была бы даже рада, если бы Петр остался. Мужик он разумный, если говорил, то по делу. Верный слуга, он всегда присутствовал в жизни Настасьи, и без него девушка чувствовала себя совсем покинутой. Она с отчаянием взглянула на гвардейца, словно спрашивая совета.

– Если все бумаги в порядке, то я могу забрать вашего Петра в помощь моему денщику! – неожиданно сам для себя предложил Григорий, которому порядком осточертело мокнуть под дубом, – Лишние руки мне всегда сгодятся.

Анастасия хотела возразить, но не нашла слов. Слишком уж много событий обрушилось на нее за последнее время. Это не укрылось от проницательного взгляда Белова, он усмехнулся и выжидающе посмотрел на Петра.

– А что, Настасья, барин дело говорит, – оживился тот, – и работа найдется, и рядом буду! Уж к вам-то меня всегда отпустят!

– Петр, ты же знаешь, что волен поступать, как сочтешь нужным, – слабо возразила девушка. – Если господин Белов не против…

– На том и порешили! – преображенец нахлобучил мокрую треуголку и поежился, струйки воды противно текли за шиворот. – Тогда ступайте в комнату, я пришлю сюда своего Ваську, чтоб помог Петру сундук занести.

Он собирался было сесть на коня, но Анастасия вдруг коснулась его ладони:

– Подождите!

– Что еще? – Григорию было приятно прикосновение её пальцев и, чтобы скрыть это, он говорил достаточно резко.

Настя вздрогнула, но руку не убрала.

– Обещайте мне, что будете относиться к Петру, как к вольному человеку, – потребовала девушка.

– Что? – слегка опешил Белов.

Пользуясь его замешательством, Настя торопливо пояснила:

– Петр не слуга мне, а друг. Ему отец вольную хотел дать, да не успел.

Последнее было ложью. Отец никогда даже не задумывался о таких вещах, но гвардейцу об этом необязательно было знать. Ожидая ответа, девушка с тревогой всматривалась в золотисто-желтые волчьи глаза преображенца.

Слишком часто видела она неоправданную жестокость помещиков по отношению к крепостным. Соседи не только не стыдились, а даже бравировали изощренностью в выдумке наказаний, нарочно сзывая гостей на зачастую кровавые зрелища.

Белов, не зная всех ее мыслей и желая лишь скорее отправиться в казармы, раздраженно пожал плечами:

– Да как хотите. Провинится, к вам на расправу пришлю! Здесь, благо, рядом! Ступайте уже в дом, а то совсем вымокнете!

– Спасибо! – выдохнула Настя.

Белов хотел возразить, что это не стоит благодарности, но передумал. Пусть лучше так.

– И, кстати, не говорите пока никому о том, что произошло у государыни, – приказал он, уже вскакивая в седло и пуская коня вскачь.

После отъезда гвардейца напряжение ослабло. Настя выдохнула и нерешительно посмотрела на своего слугу. Тот неодобрительно качал головой.

– Настасья, Настасья, с таким характером и поведением ты никогда себе мужа не найдешь. Вон и этот ускакал, будто ошпаренный.

– Да куда он ускачет от приказа государыни, – пробурчала Настя себе под нос и добавила громче, – ты, Петр, езжай в казармы Преображенского полка, располагайся там, вещи мои привезешь, как дождь закончится!

– Преображенского? – ахнула Глаша, осеняя себя крестом.

– Глаша, ступай в комнату! – Настя строго посмотрела на нее. – Дверь направо. Я там теперь жить буду. Государыня меня во фрейлины приняла.

– А… – девка замялась. – А Платон Александрович что?

– Потом расскажу. Ступай!

Глаша кивнула и поспешно ушла в дом. Настасья вновь обернулась к Петру.

– Петр, я…

В носу противно защипало, словно слуга уезжал навсегда.

– Вы б под дождем не стояли, Анастасия Платоновна, – строго произнес слуга, поняв, что у девушки сейчас на душе. – Не рове́н час застудитесь! Ветер вон какой! А за меня не переживайте, я ж по соседству буду!

Настя невольно улыбнулась.

– Бог в помощь, Петр! Если что – мигом ко мне! – наказала она, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

– Будет сделано! – мужик развернул возок и причмокнул губами, высылая лошадь.

Девушка украдкой перекрестила удаляющуюся фигуру и вернулась в комнату.

Глаша уже хлопотала у печки, выложенной сине-белыми изразцами, пытаясь развести огонь.

– Дрова сырые, – пожаловалась она хозяйке. – Словно неделю под дожем были.

– Может, и были, – вздохнула Настя. – Кто ж их разберет…

Оглянувшись, чтобы никто не видел, она подошла к печи и провела рукой над поленьями. Сила отозвалась волной тепла. Водя запузырилась, зашипела на древесине, сразу посветлевшей.

– Вот. Сухие, – улыбнулась девушка.

Глаша неодобрительно покосилась на хозяйку.

– Осторожнее бы вы, Настасья Платоновна, с шалостями такими. Что, если кто увидит?

– А кто увидит? – отмахнулась Настя, – тут кроме меня да тебя и нет никого!

– Оно-то так, токмо постелей-то две. Стало быть, соседка у вас имеется!

– Имеется, – подтвердила Настя, вновь садясь на кровать. – Зябко как, Глаша, ты печь-то подожги!

Та послушно постучала кресалом, поджигая трут. Разведя огонь, она прикрыла заслонку и повернулась, явно желая выведать подробности, как хозяйку зачислили в фрейлины, и откуда вдруг Настя водит знакомства с преображенцами.

К счастью девушки, не желавшей отвечать на вопросы молочной сестры, дверь в комнату отворилась и на пороге возникла высокая темноволосая девица в желтом платье.

– Ты, что ли, новенькая? – она с любопытством посмотрела на сидящую на кровати девушку.

– Наверное, я.

– Лизетта ко мне весточку отправила. Просила за тобой присмотреть, пока сама на дежурстве, – девица с завистью посмотрела на огонь в печи, – Не дымит! А у нас дрова сырые!

Глаша бросила многозначительный взгляд на хозяйку, Анастасия сделала вид, что не заметила, внимательно рассматривая незваную гостью.

– Дарья я, – представилась та, – Соседка твоя и Лизетты. Вы с ней в этой комнате, а я одна – в соседней. Остальные – в других домах расселены.

– А почему ты одна живешь? – вырвалось у Насти.

Девушка хмыкнула:

– Каморка там, а не комната. Вторая кровать не поместится, да и окна нет, окромя меня никто туда и не хотел.

– А ты захотела?

– Меня и не спрашивали. Я ж во фрейлинах из милости государевой, а не по протекции, как остальные.

Настя слегка смутилась.

– За меня тоже никто не просил, – тихо сказала она. – Елисавета Петровна сама так решила.

– Значит, понравилась ты ей! – улыбнулась Даша.

Улыбка преобразила фрейлину, сделав почти красавицей. Настя лишь махнула рукой в ответ: она до сих пор с трудом вспоминала все, что произошло на аудиенции. Да и Белов почему-то просил не говорить никому. Ссориться с женихом, пусть даже и нежеланным, не хотелось.

– А сколько у Елисаветы Петровны фрейлин? – поинтересовалась девушка, желая сменить тему разговора.

Дарья в задумчивости покусала губу.

– С тобой девять будет. В прошлом году аж двенадцать было, да Марфа умерла от простуды, Анна в опалу попала, а Матрена и Пелагея замуж вышли. Им обеим государыня приданое дала аж на двадцать пять тысяч каждой!

– Сколько? – ахнула Настя, думая, что ослышалась.

– Двадцать пять тысяч. Сервизы, гарнитуры, украшения бриллиантовые… – Дарья завистливо вздохнула. – Но они обе богатые были… А тебя-то как звать?

– Настасья.

– Настя то есть.

– Можно и Настя.

– Девка твоя? – гостья небрежно кивнула на Глашу, скромно стоявшую у печки.

– Моя. Аглаей кличут. Можно просто Глаша.

– Красивая она у тебя, даром что крепостная, – Дарья покачала головой. – Намучаешься ты с ней!

– С чего это? – насупилась Настя.

– Да с того, что мужиков здесь тьма-тьмущая! Кто в солдатах, кто при заводе Стрельнинском, где кирпичи обжигают, а еще те, кто дворец строил, не уехали! – начала перечислять фрейлина. – В общем, отослала бы ты её подобру-поздорову!

Глаша бросила на хозяйку беспомощный взгляд. Та вздохнула.

– Не могу, – призналась она. – Я и взяла-то её, лишь бы дома не оставлять. У нас сосед есть… уж очень до красивых девок охоч. Говорят, у него рядом с домом флигель выстроен, он там всех их держит и тешится с ними каждую ночь… непотребствами разными. Уже нескольких в могилу свел.

– А ты что, видела? – оживилась Дарья.

– Что видела?

– Ну, флигель?

– Нет. На те земли мне путь заказан. Особенно сейчас, когда… – Настя оборвала себя, вспомнив, что Белов наказал ей пока молчать о случившемся.

– Когда что? – Дарья даже подпрыгнула от любопытства.

Настасья вдруг поняла, почему преображенец так ухмылялся, когда просил молчать. Соседка допрашивала похлеще любой Тайной канцелярии.

– Когда государыня меня фрейлиной назначила. Ты же понимаешь, что появись я там, слухи пойдут гадкие, да и ни к чему мне это.

Объяснение вполне устроило Дарью. Она кивнула.

– Верно. До невест из фрейлин все охочи! Только не всем достается!

Настя невесело улыбнулась. Это не укрылось от взгляда Глаши, она вопросительно посмотрела на хозяйку, но та приняла беззаботный вид, якобы слушая без умолку болтавшую Дарью.

Та перескакивала с темы на тему, перебивая саму себя и ничуть не смущаясь этим. Наконец, изложив все последние сплетни, фрейлина спохватилась, что ее уже ждут, и выскользнула из комнаты. Чуть позже послышался дробный стук каблучков по коридору, хлопнула входная дверь.

Настя все еще сидела на кровати, смотря в стену безжизненным взглядом. Глаша подошла, села рядом, погладила по спине.

– Настасья Платоновна, голубушка, что с тобой?

Этот жест был последней каплей.

– Ох, Глаша, что же я натворила! – девушка прижалась к плечу молочной сестры и расплакалась.