Глава 2

Григорий вылетел из покоев императрицы в ярости. Ослепленный злобой, он устремился прочь из дворца, опасаясь, что не сможет сдержаться. В голове стучала лишь одна мысль: «Дурак, какой же я дурак!» Волк в душе яростно рычал и жаждал крови.

Особо злиться, кроме самого себя, было не на кого, и это распаляло еще больше. Так глупо попасться, и ведь была бы девка красивая, так нет! Только и есть, что глаза огромные и серые, точно небо в Питерсбурхе.

Преображенец задрал голову, зло смотря на тучи, вот-вот грозившие пролиться очередным дождем.

– Вот только этого не хватало, – прошипел он, словно эти слова могли что-то изменить.

Чувствуя, что задыхается, Григорий рванул белый офицерский галстук и зашагал к казармам. Небольшие деревянные домики, крашеные в желтый цвет, стояли так, чтобы не мозолить глаза императрице, но в то же время достаточно близко ко дворцу. Между ними располагался плац для экзерсисов и маршей, сейчас занятый солдатами, отдыхавшими после дежурства.

– Белов! Что-то ты припозднился с караула… – начал было поручик Бурнов, выходящий из домика, но глядя на перекошенное от гнева лицо приятеля, молча посторонился, давая дорогу.

Григорий не оценил жеста, промчался мимо, громко подзывая своего денщика. Рябой парень, в военной форме, сидевшей на нем, как на корове седло, выскочил из солдатской палатки, на ходу дожевывая кусок хлеба.

– Тут я, барин!

– Тут! – передразнил его гвардеец, – Вечно тебя не дозваться! Седлай коня!

Видя настроение хозяина, денщик рванул со всех ног, но все равно Белову показалось, что медленно. В раздражении он выдрал из рук слуги седло и лично затянул подпруги, обещая по возвращении выпороть нерадивого денщика. На ходу вскочил на коня и помчался, куда глаза глядят.

– Ну, слава тебе, Господи, – перекрестился денщик. – Так бы точно выпорол, а так вернется, глядишь, уже и в хорошем настроении. Интересно все-таки, что ж у Григория Петровича стряслось?

С этими мыслями Василий направился к казармам, гадая, стоит ли ему вечером показываться на глаза своему барину.

После часовой бешеной скачки по лесу Белов слегка пришел в себя, гнев его поутих, и он с прискорбием вынужден был признать, что во всем случившемся есть и его вина. Волк внутри обиженно молчал, почему-то не разделяя мысли своего хозяина. Ему девица нравилась.

Первым порывом было гнать коня назад, чтобы упасть в ноги императрице и смиренно просить отменить решение, так меняющее его судьбу, но по здравом размышлении, он понял, что сие лишь еще более позабавит Елисавету Петровну, а то и приведет в неминуемое раздражение.

Можно, конечно, было попытаться обратиться к Рассумовскому, но вряд ли бывший певчий, а ныне царственный фаворит и «ночной император», войдет в положение потомственного дворянина, чьи предки заседали в боярской думе еще во времена первой Московии. Так и не придумав ничего дельного, Белов обнаружил, что конь привез его к даче его старшей сестры Софьи, в замужестве Горбуновой.

В отличие от непокорного младшего брата, Софья беспрекословно вышла замуж в четырнадцать лет за того, кого выбрали ей родители – Михаила Горбунова. С того времени она родила ему девять детей, из которых трое умерли во младенчестве, и пережила несколько адюльтеров мужа. С видимым спокойствием Софья Петровна выносила моменты, когда муж в порыве страсти к очередной девице грозил упрятать жену в монастырь. В конце концов супруги разъехались.

Горбунов жил своим домом в Питерсбурхе с молодой любовницей, а сама Софья, как и императрица, предпочитала проводить лето в окрестностях Питерсхоффа, для чего и принудила мужа выстроить дом на холме. Вернее, дом был одним из условий, выставленных Григорием своему зятю после долгого, ох, какого долгого разговора.

Подъехав к крыльцу, Белов кликнул конюшего, отдал поводья, строго наказав хорошенько отшагать и растереть коня, и, поднявшись по ступеням меж двух каменных львов, постучал во входную дверь. Резные, украшенные перламутром створки мгновенно распахнулась, и Семен, домовой лакей, одетый в ливрею, расплылся в щербатой улыбке:

– Григорий Петрович, добро пожаловать! Софья Петровна в малой гостиной отдыхать изволят!

– Хорошо, – Белов вручил лакею треуголку и перчатки, привычно одернул мундир, расправляя по фигуре. – Не докладывай, сам войду!

Софья Петровна полулежала на новой козетке из голубого шелка, не далее как неделю назад доставленной из Франкии. Старшая из ее дочерей, приятная девочка десяти лет, обещавшая вырасти достаточно миловидной, чтобы составить хорошую партию, сидела в соседнем кресле, держа в руках книгу.

Чтение не слишком увлекало, но девочка старательно всматривалась в строки, беззвучно, чтобы не потревожить матушку, проговаривая каждое слово. Младших видно не было – скорее всего, няня увела их на прогулку, пока не начался дождь.

Войдя, Григорий остановился в дверях и с нежностью посмотрел на сестру. Замужество, не слишком мирный брак и многочисленные роды оставили свой след на ее лице и фигуре. Софья выглядела гораздо старше, чем императрица и ее фрейлины. Морщины избороздили ее лицо, смерти детей добавили скорбную складку на лбу.

Пополневшая и раздобревшая старшая сестра тем не менее была по-домашнему уютной и напоминала Гришеньке то время, когда он, расшибив коленку или напроказничав и получив от отца на орехи, бежал к милой Софьюшке за утешением.

Почувствовав присутствие в комнате постороннего, девочка оторвалась от книги, при виде Григория, глаза племянницы весело блеснули. Гвардеец приложил палец ко рту, призывая к тишине, и стал за козеткой, заслоняя собой свет из окна.

– Алекс, не балуй! – недовольно молвила Софья, открывая глаза, тут же лицо ее просветлело, она живо вскочила и тепло обняла брата. – Гришенька, братец, какими судьбами.

Своими яркими голубыми глазами она пристально посмотрела на брата. От нее не укрылось ни хмурое лицо, ни настороженный блеск волчьих глаз.

– Что у тебя стряслось?

– Да так, некоторые неприятности на службе, – уклончиво ответил тот, все еще не решив, стоит ли рассказывать сестре о западне, в которую угодил.

Софья понимающе кивнула, тотчас же вызвала слуг и распорядилась накрывать в столовой на стол, а так же поставить для братца графинчик водки. Григорий лишь хмыкнул, но отказываться от обеда не стал. Сестра свято верила, что на сытый желудок неприятности кажутся не столь значительными.

Еда у Софьи была исконно русской: наваристый борщ, пирожки с потрошками, да чай с сушеными ягодами, коего она всегда пила много. Во время обеда прибежали дети, с шумом окружив дядю, теребя его и пытаясь расспросить каждый о своем. Григорий миролюбиво отвечал, но голова была занята абсолютно другим, и сестра, заметив это, отослала детей к няне. После их ухода в столовой повисла тишина.

– Говорят, у тебя был новый адюльтер? – прервала Софья затянувшееся молчание.

– Был, – сухо ответил Григорий и потянулся за вареньем, которое так отменно готовилось в доме сестры.

– И что?

– А ничего, – под укоризненным взглядом хозяйки дома Белов облизнул пальцы.

– А как же Головина?

– О, и ты уже знаешь?

– Да об этом весь Питерсхофф гудел! – воскликнула Софья и невольно подалась вперед. – Гриша, правда, что, когда ты Головину оставил, её сама императрица утешала?

– Врут, – Григорий откусил большой кусок пирога с малиной и яростно задвигал челюстями, – фрейлины ее утешали и Марфа.

– А что государыня? Долго сердилась? – Софья тоже положила себе в блюдце варенье.

– На Головину? Нет, простила.

– А тебя? – допытывалась сестра.

Белов откинулся на спинку стула и устало потер лоб.

– А меня она женить хочет…

От неожиданности сестра выронила ложку и недоверчиво посмотрела на брата.

– Гриша…

– Да, ты не ослышалась! – Белов уже не скрывал насмешки в голосе, – Наша милая матушка изволила в последнем своем визите при дворе в разговоре с государыней высказать опасения, что я никогда не женюсь, и Елисавета Петровна решила выступить свахой.

– И кого же тебе сватают?

– Некую девицу Анастасию Збышеву. Ныне фрейлину ее императорского величества. Можешь даже не вспоминать, ты ее ранее никогда не встречала.

Софья встала и в волнении зашагала по комнате:

– Но почему именно она?

Белов тяжело вздохнул, собираясь с духом, и начал пересказ событий сегодняшнего дня. После его рассказа сестра потрясенно молчала, с ужасом смотря на брата.

– Гринечка… – наконец прошептала она, невольно называя его, как в детстве, – Но как же… что скажет папенька?

Белов обреченно махнул рукой. Гнева отца он не страшился, гораздо больше его беспокоило объяснение с матерью, которая будет заливаться слезами и по-бабьи заунывно причитать над судьбой любимого сына, будто отправляет его на каторгу.

Впрочем, в данном случае его женитьба была сродни каторге или воинской повинности, которую обычно несли крестьяне. Только лямку ему придется тянуть всю жизнь, если не сподобится отправить неугодную жену в монастырь. Но, памятуя все переживания и слезы Софьи по этому поводу, Григорий сомневался, что у него хватит духу на подобный шаг. Он взглянул на сестру, та выглядела настолько несчастной, и преображенец уже пожалел, что по привычке рассказал ей все.

– А что папенька? – произнес Григорий, хорохорясь, – Ну, вытянет по старой памяти нагайкой по хребту, как в прошлый раз, делов-то!

Софья усмехнулась, заметив, как брат украдкой передернул плечами: весть о последнем визите в «родные пенаты» и бегстве Гринечки через окно разнеслась по всем домочадцам. Затем сестра снова погрустнела.

– А коли откажет тебе в наследстве?

Григорий фыркнул. Наследство волновало его меньше всего.

– Откажет, так не беда! Он мне денег и так не дает, с тех пор как я… – он махнул рукой. – Служба у меня есть, жалование исправно платят, чай не пропаду!

– Господи, срам-то какой… Ведь весть Питерсбурх смеяться будет!

– Да уж, – преображенец поднялся и в задумчивости подошел к окну. Там как раз пошел дождь, дробно стуча по стеклам, поставленным мелким переплетом – на голландский манер.

Где-то за деревьями катил свои свинцово-серые воды Суомский залив. Григорий с тоской посмотрел на мокрые поля, по которым ему придется возвращаться обратно в казармы. Унылое серое небо и мелкая морось дождя, буквально висевшая в воздухе, как никогда соответствовали настроению гвардейца.

Вся жизнь казалась мрачной и бесцельной. Особенно Белова потрясло предательство обожаемой им со всем пылом юности императрицы Елизаветы Петровны, коей он со своими товарищами два года назад помог вернуть престол, принадлежащий ей по праву, освобождая тем самым Россию-матушку от засилья пруссаков и временщиков.

Как сейчас Григорий помнил ту промозглую ноябрьскую ночь, слова Елисаветы: «Со мной ли вы, мои волки?» и эйфорию, когда они ворвались во дворец регентши незаконной, верша тем самым справедливость и исполняя истинное завещание Петра Великого.

До той поры преображенцы всегда были на особом счету у Елисаветы Петровны: с ними она справляла все праздники, их детей она крестила, на их свадьбах она гуляла. Она даже лично варила им щи на праздники, что вызвало неудовольствие посланника франков, надменного маркиза Ле Шертреди.

– Mon Dieu! Вы же им не мать и не жена! – восклицал надменный посол. Елисавета лишь смеялась в ответ.

– Мой дорогой маркиз, вам никогда не понять русских!

Как и все друзья в полку, Белов, вступив в полк, по первости был влюблен в красавицу-цесаревну. Приятная, обходительная, воспитанная учителями-европейцами она разительно отличалась от безмолвных тихих невест, которые постоянно сватали ему родители. Григорий даже желал вызвать на дуэль Алексея Рассумовского и только настойчивость друзей удержала юного гвардейца от столь опрометчивого поступка.

Лишь опосля года службы Григорий понял, что влюбленность в покровительницу полка была одним из последствий инициации, превратившей его в оборотня. Некогда колдун Сухаревской башни Яков Брюс изобрел обряд, позволявший людям преображаться в волков, но при этом не терять свой разум. Царь Петр сию затею одобрил и учредил полк преображенский, офицеры которого проходили инициацию и становились самыми верными защитниками царской семьи.

Именно это помогло свершить переворот и возвести на престол законную наследницу царского рода.

После, обласканный Елисаветой, как и остальные друзья по полку, Григорий к неудовольствию отца закружился в радостном вихре дворцовых ассамблей, балов и машкерадов, на кои так была щедра придворная жизнь.

Молодость и знатность делали свое дело, дамы при дворе сами искали его внимания. Белов уже и не помышлял о женитьбе, и вот императрица сыграла с ним злую шутку.

С досады он стукнул кулаком по подоконнику. Софья подошла и успокаивающе положила руки брату на плечи.

– Ну, будет тебе, Гринечка, глядишь, все и сладится… как там говорят, стерпится-слюбится… – в голосе женщины слышалась тоска.

Григорий грустно улыбнулся, обнимая Софью. Молча стояли они, как когда-то в детстве, только если раньше Гриша вжимался в мягкую пышную грудь, то теперь макушка сестры едва доставала ему до плеча.

Почему-то вспомнилось, что сегодня вот так же в объятиях Белова стояла и другая, ставшая теперь по царской прихоти его невестой, только та была еще меньше и совсем хрупкой… При воспоминаниях о девушке волк внутри заскулил и вильнул хвостом.

– Спасибо тебе, Софьюшка, – вдруг сказал Григорий.

Женщина подняла голову и посмотрела на него своими печальными глазами:

– Спасибо-то за что?

– Приютила, покормила, утешила… будто у тебя своих проблем мало!

– Гриша, Гриша, – тяжко вздохнула его сестра и внезапно спросила, – А какая она?

– Кто?

– Девица эта, – Софья избегала называть ее невестой.

Григорий пожал плечами:

– Обыкновенная. Я и не разглядел особо.

– Но к императрице через караулы повел? – сестра лукаво взглянула на преображенца.

– Глаза у нее красивые, – отмахнулся тот.

– И всего-то? После всех твоих отказов от самых родовитых невест? Глаза? Красавицей бы была, хоть на любовь внезапную сослаться можно было бы, а так… – Софья вздохнула. – Ох, срам-то какой…

Белов опустил голову, признавая правоту слов сестры. Была бы любовь… все можно было списать именно на нее, а так… Хотя… Гриша вдруг улыбнулся своей самой бесшабашной улыбкой.

– А вот сраму-то, Софья Петровна, и не будет! Но мне нужна твоя помощь! – и он изложил сестре свой план.

Она недоверчиво всматривалась в лицо такого любимого младшего брата. Почувствовав, что сестра колеблется, Григорий умоляюще посмотрел на нее и заканючил, как в далеком детстве:

– Сестрица, молю тебя, помоги!

Вспомнив, как братец всегда защищал ее перед мужем, Софья поневоле улыбнулась, хотя в ее глазах все еще плескалась грусть:

– Ладно, пусть по-твоему будет.

– Спасибо, уважила! – преображенец подхватил сестру и покружил в объятиях по комнате, затем поставил на пол, быстро чмокнул в щеку, – Мне пора!

– Подожди хоть, может дождь закончится!

– В Питерсбурхе? – брат лукаво посмотрел на Софью, – Вряд ли. Крестника моего от меня поцелуй! Пусть волком растет!

– Будет с нас в семье и одного волка, – пробурчала та.

Как и вся семья, Софья не одобряла поступок Гриши. Служить Руссии можно было и в Семеновском полку, не проходя обращение в зверя. Вон, Долгорукие так и делали.

Но единственный сын Петра Белова, родившийся после шести сестер долгожданный наследник, Гриша всегда умел настоять на своем. Вот только с женитьбой он оплошал. Или девка оказалась ловчее предыдущих.

– Будет тебе! – в приподнятом настроении Белов вышел из столовой, громко требуя своего коня.

Софья перекрестила его вслед, а потом долго смотрела в окно, пока всадник в зеленом мундире не скрылся за кромкой леса. После, тяжело вздохнув, женщина решительно кликнула слуг: следовало хорошо подготовиться к поездке к государыне.