Записки княгини Дашковой

Перевод с французского по изданию, сделанному с подлинной рукописи

С.-ПЕТЕРБУРГ

ИЗДАНИЕ А.С.СУВОРИНА

1907

Александр Герцен

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова

ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА ЛОНДОН, 1857, КНИГА III

Клод Карломан Рюльер

История и анекдоты революции в России в 1762 году

Переворот 1762 года

Сочинения и переписка участников и современников

Третье исправленное издание

МОСКОВСКОЕ КНИГОИЗДАТЕЛЬСКОЕ ТОВАРИЩЕСТВО «ОБРАЗОВАНИЕ»

1908

Тексты приведены в соответствие с нормами современной орфографии и пунктуации

Записки княгини Дашковой

ПРЕДИСЛОВИЕ

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова, дочь графа Романа Илларионовича Воронцова и жены его, урожденной Сурминой, родилась 17 марта 1744 года, умерла 4 января 1810 года. Ее записки, называющиеся в рукописи «Мои histoire», написаны приблизительно в 1804–1806 годах и обнимают время до 1803 года. В основе записок лежат, вероятно, какие-нибудь заметки и записи, сделанные в течение длинного ряда лет, современно событиям: этим только и может быть объясняема полная хронологическая точность в описании мельчайших событий, происходивших за 30–35 лет до времени написания записок.

Записки Дашковой впервые были напечатаны на английском языке, в 1840 году; затем – на немецком, в 1857 году, на английском снова – в 1858 году, на французском и на русском – в Лондоне в 1859 году. В 1881 году они были напечатаны по подлинной рукописи, на французском языке, в Москве, в XXI книге «Архива князя Воронцова»; в 1906 году перевод их появился на страницах «Русской старины». Для настоящего издания перевод сделан по тексту, напечатанному в «Архиве князя Воронцова».

Когда Дашкова рассказывает о событиях, непосредственно ее не затрагивавших, безразличных для ее честолюбия, – она сообщает весьма ценные сведения; она умела в таких случаях верно подметить всё существенное, выдвинуть главное, умела правильно оценивать события и лица. Ее рассказы о царствовании Петра Федоровича блестящим образом свидетельствуют о даре наблюдательности и рисуют живую и верную картину этого странного времени, а многие отдельные эпизоды, ею передаваемые, почти до мелочей подтверждаются показаниями других очевидцев, например Болотова, донесениями иностранных представителей в Петербурге и даже письмами самого Петра Федоровича к Фридриху Великому. Любопытные штрихи дает Дашкова и в своих замечаниях о московском быте, с которым она познакомилась в сравнительно кратковременное свое пребывание в Москве вскоре после свадьбы.

Осторожнее надо относиться к тем страницам, где Дашкова говорит о своем непосредственном участии в том или другом событии, вообще – о чем-либо живо и непосредственно ее затрагивающем. Некоторые особые черты характера княгини Дашковой вызывают в таких случаях необходимость старательно проверять ее рассказы.

«С раннего детства я жаждала любви окружающих меня людей и хотела заинтересовать собою моих близких», – говорит Дашкова в самом начале своих «Записок». Эта черта сохранилась навсегда в характере княгини и даже с течением времени развилась в высшей степени: княгиня Дашкова не только все более и более хотела интересовать собою своих близких, но привыкла считать себя чем-то совершенно особенным, центром всех совершающихся на ее глазах событий; были ли это события крупные или второстепенные, – княгине всегда представлялось, что она тот центр, к которому направлены все самые разнообразные чувства других свидетелей и участников, которые только группируются около нее как величины далеко меньшего значения. Если что-нибудь делалось не так, как бы она желала, – по ее убеждению, это было непременно результатом особенных усилий и интриг, специально против нее направленных, вследствие зависти к ней; если ей оказывали внимание, любезно принимали ее при каком-нибудь дворе, – ей всегда представлялось, что никому другому никогда такого внимания не оказывалось; всякий, самый обычный комплимент она принимала непременно за чистую монету, за невольное выражение чувств, которые, быть может, иногда хотелось бы даже и скрыть и т. д.; во всех таких случаях необходима тщательная проверка рассказов княгини, и нередко открывается, что княгиня Дашкова в лучшем случае сильно заблуждалась.

Такую чрезмерно субъективную окраску дает она, прежде всего, описанию того эпизода, которому сама же отводит исключительное место в своем повествовании, именно перевороту 1762 года; Дашкова чрезмерно преувеличивает свою роль и значение в нем. Императрица Екатерина в первые же дни по воцарении писала Станиславу Понятовскому между прочим: «…шесть месяцев я была в сношениях со всеми вождями заговора, прежде чем Дашкова узнала хоть одно имя». Но если даже усомниться, лучше ли знала Екатерина о связях заговорщиков, чем Дашкова, – хотя, конечно, дело неизмеримо ближе касалось императрицы, – то в рассказах самой Дашковой можно найти доказательства, что она неверно оценивает свое участие в заговоре. Прежде всего, Дашкова ни разу не сообщает достаточно и определенно, где, когда и как сговаривалась она с офицерами, хотя рядом же передает с большою обстоятельностью совершенно незначительные разговоры; вероятно, надо представлять себе дело так, что Дашкова заговаривала со многими на щекотливую тему о перевороте, и, не встречая возражений, частью потому, что большинство думало так же, частью – по весьма естественной осторожности собеседников, она сейчас решала, что это она именно первая, и внушила людям такие мысли. Соловьев совершенно правдоподобно истолковал появление у Дашковой вечером 27 июня двух братьев Орловых одного за другим как наблюдение, что делает эта молодая женщина, к тому же сестра фаворитки императора. Рассказ самой Дашковой, что она улеглась спать около полуночи 27 июня и явилась уже во дворец в седьмом часу утра, когда всё было кончено, слишком ясно свидетельствует, можно ли считать ее руководительницею заговора; а когда сама же Дашкова признается, что лишь после переворота она поняла, какие отношения существуют между Екатериною и Григорием Орловым, то можно ли сомневаться, что у императрицы с нею далеко не было такой близости, как стремится представить это Дашкова.

Допускала Дашкова очевидные неточности и в передаче других эпизодов, близко ее интересовавших: так, например, она говорит, что последние 10–12 дней своего пребывания в Париже она была почти неразлучна с Дидро, но его беседы почти не передает, зато сообщает, что после ее речи о крепостном праве в России, которую она текстуально и приводит, философ воскликнул, в сильнейшем душевном движении: «Quelle femme vous êtes! Vous bouleversez des ideés que j’ai chéries et nourries pendant 20 ans!» Дидро в своей заметке, посвященной знакомству с Дашковой, говорит, что был у нее четыре раза, и ничем не дает понять, чтобы она произвела на него сколько-нибудь глубокое впечатление, а очевидно, что в этом отношении Дидро бесспорно лучший судья, чем его собеседница.

По поводу пожалования имения Круглое Дашкова говорит, что она, конечно, не напоминала и не просила о прибавке, на которую, по ее мнению, имела полное право, – но сохранилось документальное доказательство, что она и напоминала, и просила. Дашкова постоянно говорит, что испытывала стеснение в средствах, рассказывает, что она многое раздавала родным, по ее словам, конечно, без процентов и даже без отдачи, но после ее смерти осталось наличными деньгами до 70 000 рублей – сумма по тому времени громадная, и остались письма к родным, где она не только напоминает о долгах, но очень аккуратно высчитывает и проценты.

При всей субъективности «Записки» княгини Дашковой представляют тем не менее весьма ценный исторический памятник – и потому, что содержат интересные истории, и особенно как произведение, рисующее портрет весьма выдающейся женщины. Деятельность княгини Дашковой в академии была действительно замечательна и полезна для русского просвещения. И в этом случае мы почитаем нелишним представить некоторые фактические дополнения к тому, что говорит о своем президентстве княгиня Дашкова, посвящающая этому периоду своей жизни гораздо меньше внимания, чем он заслуживает сравнительно с участием ее в перевороте 1762 года и с заграничным путешествием, очень подробно и обстоятельно изложенным в ее записках.

Двадцать четвертого января 1783 года последовал именной указ Сенату: «Дирекция над С.-Петербургскою Академиею наук препоручается статс-даме княгине Дашковой».

За двенадцать лет своего управления Академиею наук Дашкова упорядочила ее хозяйство, уплатила долги академии и даже собрала некоторый капитал: довольно значительную сумму доставила продажа академических изданий, которые получили значительное распространение, когда, по решению Дашковой, понижена была их цена. Небывалым до того времени успехом пользовались и два учено-литературных периодических издания, основанные Дашковой при академии: «Собеседник любителей российского слова» и «Новые ежемесячные сочинения», к сотрудничеству в которых Дашкова привлекла все лучшие литературные силы своего времени; в «Собеседнике» участвовала и сама императрица. Княгиня Дашкова возобновила при академии общедоступные курсы, которые читались раньше, но прекратились при ее предшественнике, Домашневе; ежегодно, в течение четырех летних месяцев, академики Озерецковский, Котельников, Северин и другие читали лекции по естественной истории, математике, минералогии и т. п. В управлении академиею Дашкова руководствовалась по преимуществу советами И.И.Лепехина, и выбор этого достойнейшего человека и отличного ученого делает большую честь уму и такту княгини.

Тридцатого сентября 1783 года по мысли Дашковой учреждена была и вверена ей же в управление Российская академия. Дашкова весьма энергично повела это новое дело. Почти все члены Российской академии были избираемы по ее рекомендации, и в академии соединился, без преувеличения, весь цвет тогдашней русской интеллигенции – писатели, духовные иерархи, государственные деятели. Из 364 заседаний академии, происходивших за время управления ею Дашковой, 263 происходили под ее личным председательством и часто у нее на дому. Первым делом академики приступили к составлению словаря. Дашкова принимала в этом деле весьма активное участие. По отзыву Сухомлинова, этот «Словарь Российской академии, расположенный по словопроизводному порядку» составлял в свое время гордость и славу академии: позднейшие поколения ученых и писателей отзываются о нем также с большим уважением, находя, что академия верно поняла свое призвание и принесла существенную пользу тогдашней нашей литературе.

В 1794 году, после нового охлаждения отношений с императрицей, Дашкова уехала в продолжительный отпуск и более не видалась с Екатериной. В декабре 1796 года по повелению Павла Петровича она должна была уехать из Москвы и до весны 1798 года, когда получила разрешение вернуться в подмосковную, провела в отдаленной своей деревне Коротово. При Александре I она жила в столицах и в своем Троицком. Последние годы ее были печальны и унылы. Отношения с дочерью и сыном были совершенно порваны. Сын княгини Дашковой умер в 1807 году, женатым, но бездетным; дочь свою, Щербинину, она лишила наследства и передала его, вместе с фамилией Дашкова, своему двоюродному племяннику, графу Ивану Илларионовичу Воронцову, получившему фамилию Воронцова-Дашкова.

Княгиня Дашкова представляет весьма заметную и весьма оригинальную фигуру среди деятелей екатерининского царствования. Едва ли можно указать другую женщину, которая бы в 18 лет принимала участие в заговоре, а в 38 лет была президентом двух академий. Всем, что прославило Дашкову, она обязана своему характеру, своей энергии и решительности: характер господствовал у нее и над умом, во всяком случае тоже недюжинным.

Николай Чечулин