– Уже заканчиваю, через час будет готов, – отрапортовал Ит, хотя список у него был готов ещё вчера. – Сегодня можно будет сдать?

– Нужно, – нашел к чему прицепиться замдиректора. – Очень бы хотелось, чтобы вы включили, наконец, пунктуальность, в список ваших добродетелей. Потому что вы в который раз уже запаздываете. Ещё раз опоздаете, лишу премии.

– Простите, постараюсь исправиться, – закивал Ит.

– Отчёты хотя бы готовы?

– Да-да-да, готовы, отдать сейчас? – Ит убрал примочку в шкаф, закрыл на ключ, и только после этого подошел к стеллажам, которые находились в дальней части кабинета. – Вот, пожалуйста. Июнь закрыт, и вот майские исправления.

– Занесёте всё вместе, – махнул рукой Фрол, которому, конечно, совершенно не улыбалась перспектива тащить самостоятельно к себе объёмистые папки. – И не тяните.

– Не буду тянуть, – пообещал Ит. – Скоро всё принесу.

– Вот и славно.

Когда дверь за Фролом Савельевичем закрылась, Ит с трудом подавил в себе желание плюнуть на неё, снова сел за стол, покрутил в руках карандаш, сунул в стаканчик, и приготовился жать следующего страдальца. Точнее, страдалицу. Впрочем, настроение у него уже стало улучшаться, потому что предстояла в его кабинете в ближайший час вовсе не трагедия, а нечто совсем иное.

* * *

Самым загадочным в этой истории было то, как химичка, Мария Львовна, в принципе сумела угодить в химички – судя по осторожным расспросам, которые нет-нет, да устраивала ей Берта, в химии Мария Львовна понимала чуть меньше, чем ничего. Все её уроки сводились к тому, что она, путаясь в формулах, читала ученикам по главке из учебника, а потом ученики переписывали выдержки из этих главок к себе в тетради. Контрольные она проводила чисто номинально, работы не проверяла, а оценки ставила наобум – хорошо, что четверки и пятерки. Она была не злой, нет, боже упаси; Мария Львовна была феерически, фантастически, феноменально глупой, до ужаса наивной, и влюбчивой, как мартовская кошка. По слухам, в Масловский детдом её во временную ссылку отправил какой-то большой любовник, причем отправил с непонятной целью – то ли уберечь эту красотку от своей жены, то ли наоборот, уберечь жену от притязаний Машеньки, с которой сталось бы придти домой, и всё в лоб высказать незнакомому человеку.

– Не понимаю, – говорила Берта. – Я искренне не понимаю, как у неё в принципе получается быть такой дурой? Это ведь нарочно не придумаешь, над ней дети смеются, а она, кажется, этого даже не замечает.

Ит догадывался, как, и понимал, что вопросы Берта задает, конечно, в риторическом ключе, но он порой и сам недоумевал, ради какой великой цели Марию Львовну терпят, именно что терпят, в детдоме, да еще и в роли учителя химии. Почему химия? Пристроили бы хотя бы трудовичкой, пол мыть и жарить яичницу она, разумеется, умеет…

– Итгар Вааганович, можно? – химичка стучать не стала, она, видимо, к его двери кралась, потому что обнаруживать свое присутствие не стремилась. – Я ненадолго.

– Заходите, Мария Львовна, открыто, – вздохнул Ит. – Что-то случилось?

«Пятница случилась, – подумал он. – Танцы в ДК. А потом случилось ещё что-то, что бывает по пятницам, и вот она здесь, ну конечно».

Мария Львовна, надо сказать, была действительно хороша собой – стройная, пышногрудая блондиночка с перманентом и подведенными глазами. Ладненькая милая фигурка, рост невелик (впрочем, тут высоких почти и не было), формы достойные, и во взгляде нечто этакое… туманное и многообещающее, но при этом наивное и чуть ли не невинное. Этакая Мэрилин Монро Мценского уезда. Одежда, правда, подкачала, потому что одежда эта была, во-первых, дешевая, и, во-вторых, подобрана безвкусно, аляписто, по мещански. Укороченная синяя форменная юбка, пиджак с ватными подплечниками, просвечивающими через слишком тонкую ткань, босоножки, расшитые бусинами – искусственный жемчуг и блестки. Полное фу, как говорила Берта, но, если принять во внимание вкусы шоферов лесовозов, вполне себе ничего. Для Морознова сойдёт.

– Итгар Вааганович, тут такое… – химичка тихонько прикрыла за собой дверь, и села напротив Ита за стол, облокотившись, причем так, что все прелести оказались как раз напротив докторских рук. – Такое… ну и, в общем, я опять к вам.

– Понял, – коротко кивнул Ит. – Вы снова?

– Ну… да.

– Мария Львовна, я же рекомендовал вам пользоваться средствами защиты, – безнадежно вздохнул Ит. – Ну вы же взрослый человек. Я понимаю, порыв, страсть… лето, наконец, но надо же как-то всё-таки думать головой-то!

– Кончились, – Мария Львовна мило покраснела. Ит откинулся на спинку стула, чтобы находиться подальше от прелестей, и покачал головой.

– Ну так купите, – с неприязнью произнес он.

– Стыдно, – она покраснела ещё гуще. – Надо в Пермь ехать.

– Так езжайте, – Ит рассердился. – Ладно, это вы уже сами. Что на этот раз?

– Чешется, – полушепотом произнесла она.

– Угу, – Ит поморщился. – Нет, ну так нельзя. Хорошо, в этот раз, судя по всему, молочница. А если сифилис? Вы позора боитесь? А без носа остаться не боитесь?

«Застращаю, – подумал он. – Ох, застращаю. Надеюсь, на пару недель хотя бы хватит».

– Боюсь, – Мария Львовна вытащила из кармана подшитый кружевом платочек, и промокнула глаза. Промокнула, впрочем, очень осторожно, чтобы не повредить тени. – Очень боюсь. Но, понимаете, так бывает, что…

– Бывает, – согласился Ит. – Люди взрослые, порой и не такое бывает. Но думать всё равно надо. Вот что, зайдите ко мне через два часа, отолью свечи, сделаете курс. Но чтобы в следующий раз приобрели изделие номер восемь, и носили с собой. И ещё, Мария Львовна, будьте вы разборчивее в выборе. Что это за кавалер такой, если у него даже на защиту денег нет?

– Есть у него деньги, – возразила химичка. – Он просто забыл…

– Угу. В который раз он просто забыл, если вы ко мне от него с такой наградой пришли? – спросил Ит. – Значит, и с другой забыл. Про это вы не подумали?

– Нет, – кажется, она растерялась. – А ведь и правда, где-то он же взял… ой, ну как же я…

– Обойдётся, – Ит встал. – Идите, и через два часа жду.

– Так чешется же очень, – казалось, химичка сейчас заплачет.

– Ну, почешетесь пару часов, – развёл руками Ит. – Мне приготовить надо лекарство, я такие формы не держу, у нас тут всё-таки дети, а не вендиспансер.

Из его кабинета химичка вышла красная от стыда, но обнадеженная скорым излечением – к Иту она за эти четыре года с подобными проблемами обращалась раз двадцать. Хоть бы она уже родила от кого-то, и осела хоть где-то, думал Ит. И лезла бы к нему со своими половыми проблемами и болячками, подцепленными от местного… гм… контингента. Да, именно что контингента, это, наверное, самое подходящее слово.

* * *

Берта пришла после обеда, она сегодня была выходная, и чем-то занималась в городе, но, видимо, занятия кончились, и Берта приняла решение вытащить мужа с работы пораньше, у того, по её расчетам, дел в этот день было немного. Пришла Берта при параде, в нарядном выходном платье, с яркой тряпичной индийской сумкой – сумка эта, заграничная, нездешняя, была предметом зависти почти всех детдомовских дам, в первую очередь, разумеется, Марии Львовны.

– Привет, – стучать Берта, конечно, не стала, зашла в кабинет, положила сумку на стол – в ней что-то звякнуло. – Отработал уже?

– Привет, – Ит закрыл последнюю на сегодня папку, тоже встал, обошел стол, и чмокнул Берту в щеку. – Да, всё уже, закончил. А откуда это ты такая нарядная?

– Собрание кружка, – пояснила Берта. – Мы там все сегодня были нарядные.

– Это какого? – удивился Ит. Берта в один кружок ходила, а другой вела сама. Первый был садоводческий, второй – математический. Ради математического, да еще и закрытого по летнему времени, Берта наряжаться не стала бы.

– Садоводы, – подтвердила его невысказанное предположение Берта. – Фотографировались для стенгазеты, показывали, что удалось взрастить. А потом ели, что принесли. У Гали была редиска какая-то уникальная, красная внутри, а Тамара всем показывала съедобный физалис, но только показывала, он у неё в горшке на подоконнике растёт.

– А ты? – Ит усмехнулся.

– Желтый кабачок, разумеется, – пожала плечами Берта. – Произвела фурор, просят вырастить семенной. Выращу, тем более…

– Тем более что их выращиваю я, – напомнил Ит. – Ладно, будет семенной, мне не жалко. Интересное что-то было?

– Не-а, – покачала головой Берта. – Совсем ничего. Что на обед давали?

– Да как всегда, – махнул рукой Ит. – Баланда «три капусты, две морковки, и куриная косточка».

– Бедный ты мой, – Берта вздохнула. – Бутерброд хочешь?

– Давай дома, – покачал головой Ит. – И я не бедный, это дети бедные. Никак не привыкну.

– Не напоминай, – попросила Берта. – Галчата голодные… кому бы бутерброд пристроить, а?

– Кто-то младший был на площадке, – Ит подошел к окну, выглянул. – Толик с Кирюшкой в футбол гоняют, отдай им. С маслом, небось?

– И с сахаром, – кивнула Берта. – Бутерброд-пирожное. Дай нож, на двоих разрежу сразу. Тебя подождать?

– Нет. Ты иди, я тут всё запру, и приду, – сказал Ит. – Ты только тихонько, ладно? Увидят ещё…

– Не увидят, – покачала головой Берта. – И я же не скажу, что от меня. Баб Зина прикроет, если что.

– Угу, – кивнул Ит. – Всё, давай. У входа встретимся.

…Это дурацкое правило – не подкармливать детей – ввёл Фрол Савельевич, чёртов замдиректора, и отнюдь не просто так. Ему нужны были дети голодные, за кусок хлеба на всё согласные, но сердобольные тетки-преподавательницы, типа Берты, совсем уж мелких всё-таки нет-нет, да подкармливали. Жалко же. Очень жалко. Галчата, правильно Берта сказала. Тощие, нескладные галчата, вечно голодные, обделенные, никому не нужные. Четыре года Берта преподавала здесь же, в Масловке, математику, и все эти долгие четыре года она так и не научилась привычке, которая от неё требовалась. А именно – не думать об этих детях, как о детях. Она даже и не пыталась ожесточить сердце, это было выше её сил. Одному только она сумела как-то, с грехом пополам, научиться. Терпеть. Терпеть и молчать.

* * *

С территории детдома они вышли вдвоем, сумку теперь нёс Ит – звякал, как выяснилось, в сумке одеколон «гвоздичный», который выбросили на рынке, и которого опытная Берта прикупила сразу три флакона. Автобуса решили не ждать, и пошли в город пешком, по хорошей погоде получасовая пешая прогулка получилась в самый раз. Берта сперва вроде бы печалилась (из-за бутерброда и мальчишек, конечно, догадался Ит), но потом развеселилась, потому что у неё возник план на этот вечер, который она решила притворить в жизнь. Для осуществления плана требовался муж, и муж тут же был озадачен.

– Давай на лодке покатаемся, – предложила Берта. – Сейчас домой зайдем, переоденемся, и на реку. Ага?

– Кто нам лодку даст? – спросил Ит.

– Лаврентьич, – пояснила Берта. – У него сегодня голова болит. Ну, болела. Рыбачить он не пойдет, сам сказал, и про лодку я уже договорилась. За веслами только к нему зайдём.

– И когда ты только всё успеваешь, – покачал головой Ит. – Может, просто у реки погуляем? Ну что нам эта лодка?

– Нееее, – покачала головой Берта. – Хочу на воду. Хоть как. Сами приучили на Окисте, а теперь в кусты? Так дело не пойдет. Поэтому будет лодка.

– Ладно, – сдался Ит. – Хотя ты, конечно, сравнила – океаны на Окисте, и эту речку. Тем более что вода холодная, даже не искупаешься.

– Зато красиво, – возразила Берта. – Кофе возьмём, в термосе, бутербродов, куртки. Покатаемся…

– Это ты покатаешься, потому что катать придется мне, – хмыкнул Ит.

– Тебе грести лень? – Берта, кажется, немного обиделась. – Ладно, сама погребу. Дел-то, скажешь тоже.

– Да погребу я, погребу, – Ит уже пожалел о своих словах. – Буду я тебя эксплуатировать, делать мне больше нечего.

– Ага, попался, – торжествующе произнесла Берта. – А вообще, смешное слово, да?

– Какое? – не понял Ит.

– «Погребу», – объяснила Берта. – Нет, ну правда. Ну смешное же.

– Наверное, – Ит улыбнулся. – Да, в принципе, немного есть. Малыш, извини, у меня голова сейчас другим занята, и я слегка торможу поэтому.

– Чем занята? – Берта тут же утратила веселость и нахмурилась.

– Различия пошли, причем уже такие, что даже этот старый дуб Лаврентьич начал их замечать, – объяснил Ит. – Так что сильно подозреваю, что относительно спокойной время заканчивается. Что-то дальше будет…

– Посмотрим, – Берта вздохнула. – Я и сама вижу. Мне тут наша ежедневная Маша сказала, что Ян похож на тебя, и спросила, не родственники ли вы. Пришлось отшучиваться. Но сам факт… Понимаешь?

– Ещё бы, – Ит потёр переносицу, поморщился, словно от внезапной головной боли. – Надо будет чуть маскировку подправить, наверное.

– Не поможет, – покачала головой Берта. – Да и зачем? Люди бывают похожими, ничего особенного в этом нет.

– Хорошо, пусть так, – согласился Ит. – Но наши проблемы, как ты догадываешься, не могут ограничиться только их внешностью.

– В том и дело, – Берта отвернулась. – Ладно. Проехали. Это всё не сегодня. Потому что сегодня лодка и «погребу». Будешь работать погребцом. Или погребуном? Как тебе больше нравится?

– Да как хочешь, – хмыкнул Ит. – Загребатором. Загребу тебя куда-нибудь на остров…

– Размечтался, – отрезала жена. – И потом позора не оберемся. Давай уж лучше чинно и благородно. Мне лавры Марии Львовны не нужны.

– И мне тоже, – добавил Ит.