Все материальное очень скоро исчезает в мировой сущности, каждое причинное начало очень скоро поглощается мировым разумом. И память обо всем не менее скоро находит могилу в вечности…
Марк Аврелий
Роман, который, как он понимал, должен стать главным романом его жизни, начинался спутанными всполохами. Ему хотелось вместить в него так много, но начинался он как водевиль.
И здесь ничего нельзя было поделать. Он никогда не писал черновиков, текст рождался сразу набело, но прежде всего он рождался внутри него – сухим чеканным ритмом, фразами, которые вторили шагам, настроению, печали, отголоскам пережитых чувств и эмоций.
Несмотря на то что он не был стариком, порой – и со временем все чаще – он ощущал внутри себя неизбывную тоску, печаль и ощущение конечности этого мира, что и есть предвестники старости.
Главный критерий человеческого существования – время – страшно нивелируется с течением жизни. Если в пору детства и юности время тянется бесконечно, и сама мысль о смерти если и приходит в голову, то только как еще одна эмоция, то с годами конечность времен переживается как трагедия.
Он сразу почувствовал, что роман будет сложным, каким он станет в конечном итоге – предсказать невозможно.
Он был летописцем времени сегодняшнего, но еще больше – прошлого и будущего, доступного не всем. Булгаков любил еще с далекой киевской поры всевозможные шарады и загадки, и вот сейчас ему нужно было зашифровать в романе главный смысл, то, что он непременно собирался донести до читателя. Он любил все свои произведения – относился к ним с трепетом и вниманием, помнил и радовался, когда их печатали, но этот роман – станет особенным.
Роман зрел еще с двадцатых годов – его проблески таились и в «Белой гвардии», и в «Роковых яйцах», и в «Ханском огне»…
Герой, Воланд, Сатана… появился первый раз еще в «Белой гвардии».
В восемнадцатом году город сотрясал мор. Разруха и горе… И появляется он – неизвестный… в черном пальто. Он открыл журнал с напечатанным романом: вот те самые строки, когда народ уже схлынул за войском, а Щур сел с размаху на тротуар, неистово смеясь. Его еще сопровождали два спутника. Один из них в бобровом воротнике, известный прототип, прощелыга и пройдоха Шкловский-Шполянский. А вот второй спутник Щура… высокий человек в черном пальто… Он попросит закурить… И Шполянский, вытащив золотой портсигар, предложит ему немецкую безмундштучную папироску.
Эти персонажи стояли перед ним как живые. Неизвестный, высокий человек в черном пальто, Шполянский с золотым портсигаром, портсигар непременно. Но пусть будет не маленьким, а большим. А немецкая папироска… – он усмехнулся.
Вечное напоминание на великого немца – Фауста!
Они быстро сворачивают за угол и исчезают…
Он прочитал еще раз этот отрывок вслух и довольно потер руки, да так все и есть.
«Роковые яйца» – о преображении, о нашествии гадов на Москву, но здесь будут гады почище многих – настоящая свита Сатаны, о которой вслух и говорить-то страшно, не то что – видеть.
И ханский огонь – пламя, сметающее на своем пути все. Старое должно быть непременно предано огню. Там горела старинная усадьба. А здесь.
Он посмотрел в окно… здесь, пожалуй, будет гореть Москва. Слишком много скопилось в ней несправедливости и боли, которые должны быть уничтожены очищающим пламенем.
– Феся! Феся! – сказал он вслух и рассмеялся. И все начиналось с Феси. Он не будет давать разгадку, что это за Феся. И ведь никто не догадается. Там на Пречистенке он познакомился с Фесей, еще в доме своего дяди, милейшего Николая Михайловича Покровского.
Феся – представитель рода Фаберже Александр Фаберже.
Он скажет, что граф как мужик – и это подтрунивали над самим Фесей. Он развернет иллюстрированный журнал и воскликнет: «Клянусь Мадонной! Россия необыкновенная страна! Графы в ней вылитые мужики». И Феся не солжет…
Причудливые образы томились внутри него. Что же – вперед! Только вперед!
В зале пахло йодом. Анна не любила этот запах с детства. Однажды она пролила полфлакона йода на пол, забыв плотно закрыть крышечку, и на полу – на линолеуме было выжжено темно-коричневое пятно, напоминающее своими очертаниями Африку. На ее плач прибежал отец и больно ударил по руке, отчего она зарыдала еще больше… из носа пошла кровь. Ее слезы и кровь смешивались с запахом йода, как будто бы она глотала его внутрь – солоновато-едкую влагу, от которой не было никакой возможности избавиться – ни выплюнуть, ни проглотить.
Удар по руке был болезненным, мать потом шептала, что до свадьбы заживет – но это далекая мифическая свадьба никак не вязалась с ее сегодняшним состоянием – жалким и растерянным от несправедливости мира, от того, что рука болела, и на месте отцовского удара была красноватая припухлость.
Ночью она проснулась и, вспомнив о вечере, снова заплакала, уткнувшись в уголок одеяла – так было уютней и безопасней.
…И вот теперь этот запах настиг ее в маленьком экспериментальном театре с говорящим названием – «Булгакофф». Директором театра был ее одноклассник Марк Крамнин – эрудит и человек неуемной креативной фантазии. Идеи били в нем ключом еще со школьных лет. Марк был заводилой в классе, и, если где-то что-то случалось, надо было искать «руку Марка».
Все думали, что Марк поступит в театральный или исторический вуз, но он выбрал скучную профессию экономиста и оттрубил в институте пять лет. Потом, правда, его жизнь сделала крутой вираж – он отправился в Париж, в Сорбонну, где проучился два года.
У него во Франции жила какая-то дальняя родственница, которая и приютила российского заморыша, как назвала она его. Бросив Сорбонну, он отправился в Берлин, где тоже были родственники и тоже дальние, затем следы Марка теряются. Его биография, как сказал другой одноклассник Павел Коротков, приобретала оттенок легендарности. Париж, Берлин, Рим, Амстердам, Марокко и даже Индия.
Что там было правдой, что – выдумкой, сказать трудно. Но три года назад Марк вернулся в Москву. Сначала работал на бирже, вспомнив свое экономическое образование, а потом вдруг переключился на театральные дела. И создал свой театр, назвав его «Булгакофф».
Театр носил статус экспериментального, но некоторые вещи были выдержаны во вполне реалистичном стиле. Во всяком случае, определенную славу в узких кругах театр имел. Его любили студенты и поклонники авангарда во всех его видах.
Марк был худым, его можно было назвать даже тощим, слегка сутулый, темные кудрявые волосы спускались почти до плеч. Он ходил в мешковатых свитерах благородных расцветок и джинсах. И еще его слабостью были длинные шарфы.
С момента возвращения в Москву Марк изредка звонил Анне, приглашая на свои спектакли. Пару раз она сходила, но ей не понравилось, и с тех пор она уклонялась от приглашений под любыми благовидными предлогами. И вот Марк в очередной раз позвонил Анне и пригласил в свой театр на спектакль. Она хотела было отказаться, но настойчивость Марка с добавлением – «мне нужно тебе кое-что сказать» – сделала свое дело, она сказала, что будет.
Спектакль был по ранним рассказам Михаила Булгакова, главным его действующим лицом был змей, возникавший легкими зелеными сполохами на белом экране, который, по замыслу режиссера, был внутренним «Я» героя, с которым он вел диалог и нескончаемую борьбу.
И вот где-то в середине спектакля возник этот странный запах йода. Анна хотела было выйти, но осталась на месте. Она достала платок из сумки и прижала его к носу… Ей почему-то казалось, что сейчас у нее пойдет кровь из носа, как в детстве от удара отца.
Спектакль закончился, и она вышла в фойе. Там уже находился Марк вместе с блондинкой с коротко стриженными волосами и с большой папкой в руках.
– Привет! – взмахнул рукой Марк. – Это моя помощница Наташа, – показал он на блондинку.
– Добрый вечер всем, – сказала Анна.
– Как спектакль?
– Понравилось. В этот раз ты не экспериментировал, – поддела она его.
Марк рассмеялся.
– Жизнь сейчас состоит из новых форм и средств выражения, технологии рулят.
– Может, я чего-то не понимаю. Если честно, то я не поклонница театрального искусства, – сказала Анна. И это было чистой правдой.
– А зря! Театр – это вещь! – и он прищелкнул пальцами. – У меня к тебе разговор есть один. Так что, приглашаю в свой кабинет. Любимое место, где я могу предаться сладкому ремеслу режиссера. А иногда и остаться здесь, – и он подмигнул Анне. – Натали! Мы с тобой созвонимся завтра утром. Будь на связи, в боевой готовности часов в девять утра. Но сейчас не уходи, ты можешь понадобиться. Идет?
Натали издала какой-то звук, похожий на писк придушенной мыши, и исчезла из поля зрения.
– У тебя дрессированный персонал!
– Да. – Один конец темно-зеленого шарфа волочился по земле. – С персоналом по-другому нельзя. Иначе разбалуются и сядут на шею, причем в буквальном смысле. Так что тут строгость, строгость и еще раз строгость. Ну что, пошли? – И он взял Анну за плечи. – Приглашаю тебя в святая святых. Кабинет режиссера – это его храм. И кого попало он туда не пустит, учти!
Кабинет Марка представлял собой маленькую комнатку с высоченным потолком примерно под пять метров. Большое окно наделяло кабинет дополнительным объемом и светом. Вдоль одной стены тянулся диван, похожий на пухлую банкетку. Почти до потолка высились книжные шкафы, набитые книгами. На столе вперемешку лежали – толстые альбомы по искусству с золотыми обрезами, книги по философии, художественные романы; в глаза бросился молитвенник в черном переплете с выпуклым крестом на обложке. На этом столе, напоминавшем корабль после кораблекрушения, еще стоял старинный письменный прибор, несколько фотографий Булгакова в рамках и без, а также пепельница в виде улитки, на краю красовалась кобальтовая чашка, синяя с золотым ободком, на дне которой скукожилась темная жидкость засохшего чая.
– Д-а, экстравагантно у тебя тут!
Но Марк, словно не слышал ее усмешки, он опустился в массивное черное кресло и сделал жест.
– Садись. Чай, кофе? Или что-то покрепче? У меня есть настоящее шотландское виски, которое хорошо принимать, когда нужно подзарядиться. Кажется, сейчас именно такой случай.
– Н-нет, – помотала головой Анна. – Давай чай. Крепкий и хороший. Настоящий. А не ту подделку, которую продают в наших магазинах. Если у тебя, конечно, он есть.
– Минуту.
Он позвонил по телефону и кому-то сообщил.
– Чай, и побыстрее. А я не стану изменять самому себе. По вечерам хорошо пьется именно виски.
Он нагнулся, достал бутылку виски, плеснул напиток в прямоугольный стакан, который снял с полки, и сделал глоток.
– Не думал, что мне понадобится твоя помощь.
– Именно помощь? Я не ослышалась?
– Никак нет…
Вплыла Наташа с небольшим подносом, на котором стояли две чашки чая, отдельно на блюдце нарезанный лимон и коричневый сахар с щипчиками.
Поставив поднос на стол, Наташа, ни слова ни говоря, скрылась за дверью. А Марк произнес:
– Прошу!
Чай был крепким, какой Анна и любила. Она положила в чашку кружок лимона и опустила два куска сахара. Марк смотрел на нее, сложив руки домиком, а потом выпалил:
– У меня пропал актер.
Анна подняла брови вверх.
– Каким образом?
– Каким, каким! – Марк сделал отчаянный жест, как будто бы рубанул воздух. – Самым тривиальным, если так можно сказать. Ушел из дома и не вернулся. Все у меня не как у людей. Даже в этом. Накануне премьеры один из актеров, играющий главную роль, исчезает. Если бы моя покойная мать знала это, то она бы не удивилась. Мама будто предчувствовала мою судьбу и приговаривала: «Все не как у людей». Слушай, а, может, она напророчила, а? – спросила Марк, смотря на Анну так, словно от ее ответа зависела его жизнь.
– Не знаю. Лучше в это не верить.
– Вот и моя бабушка так говорит.
– Она еще жива?
– Ты еще жива моя старушка. Конкордия Германовна приняла эликсир бессмертия. Иногда мне кажется, что она граф Сен-Жермен в юбке, ей-богу, Ань… Я даже боюсь показываться ей на глаза. Страшно!
– Почему?
– Кажется, она всех людей видит насквозь. А меня – в первую очередь. Согласись, чувство не из приятных. Хочется спрятаться в какую-нибудь норку и уже оттуда не высовываться.
– Ты у нее хоть бываешь?
– Бываю. Чаще всего, когда деньги заканчиваются…
– И она снабжает?
– Выговаривает, но дает. Правда, я не злоупотребляю. Но сейчас я лежу на земле нокаутированный. Нет, но ты послушай! Через две недели выпуск спектакля, о котором трубит уже вся московская пресса, ну, положим, не вся, но наиболее продвинутая ее часть, и вдруг исчезает актер, который должен был там играть.
– Давай все по порядку. Можно? Ты перескакиваешь с одного на другое, и я никак не могу сосредоточиться.
– Понимаю, понимаю… Серые клеточки должны работать в логическом порядке. Женская логика.
– Марк, еще один намек, и я уйду.
– Все, молчу, молчу… Феминизм побеждает, мужики скрючились, как хоббиты, и заползли в свои хоббитанские норки, откуда их не вытащишь… Но ты права, надо все по порядку объяснить. Я закурю, с твоего позволения?
– Хозяин – барин.
О проекте
О подписке