Я – лобстер

У меня нет имени – мы не даем друг другу имен. Я живу у побережья Канады, в небольшом заливчике неподалеку от Галифакса. Длина моя 84 см, вес около полутора килограмм, но так как мне уже больше семи лет я буду невкусным, даже если меня приготовить по всем правилам французской кухни.

Несмотря на то, что для людей я всего лишь лобстер, я очень многое знаю о них и о многом другом. Знаю такое, о чем двуногие даже не догадываются.

Откуда? Все очень просто.

Вы когда-нибудь видели голубоватый налет на спелых фиолетовых сливах? Если его стереть, слива останется такой же круглой и сладкой. Налет никак не связан с червяком, который забрался в сливу, с ее косточкой, соком или мякотью. Люди, заполонившие Землю, знают о ней ненамного больше, чем голубоватый налет знает о сливе. Они живут, даже не подозревая о главной тайне природы, которая много тысячелетий назад была естественной частью их жизни, но навсегда забылась, как только человек, как он сам считает, стал единственным на свете разумным существом. Глупцы. Для них мы – лобстеры, мушки дрозофилы, тапиры, дельфины, лемуры и так далее – животные, подчиняющиеся определенным законам природы, размножающиеся и, так или иначе, полезные или нет человеку.

Они не помнят, кто такая Мать. Они забыли, что были частью бесконечной сети, которую Мать усердно ткала веками, покрывая ей Землю. Мы тоже не смогли бы объяснить, как работает эта сеть, почему мы так крепко связаны и зачем эта связь понадобилась Матери. Мы просто живем с этим. Самая крошечная ячейка нашей сети получает и обрабатывает в миллиарды раз больше информации, чем самый мощный компьютер, который построили это разумные люди. В ничтожную долю секунды я могу узнать, что происходит с окуньком, зацепившимся за коралл в Индийском океане или посмеяться над упавшим с дерева ленивцем в Южной Америке. Каждый из нас был способен на это с самого начала мироздания.

Нашу связь не переложить на людские понятия, на записи или речь, обмен мыслями или жесты. Ее не зафиксировать их варварскими исследованиями, не уловить импульсы нервных окончаний, не поймать активность клетов мозга. Каждый из нас способен получать гигантские объемы информации, которая, по сути, ничего не меняет. Волк не побежит есть попавшего в силки зайца, пусть даже он знает, что заяц попался в ловушку. Лев останется голодным, если совсем недалеко от границы его территории затеет игру пара антилоп. Мы можем использовать только информацию, полученную нашими глазами, органами обоняния, слуха, осязания. Почему? Это один из немногих вопросов, который навсегда останется вопросом.

Я всего лишь лобстер, но я знаю, что ни одна человеческая лаборатория не выявит эту сверхъестественную связь между всем живым на Земле. Я знаю, что Мать управляет всем живущим, и позволяет человеку думать, будто на самом деле это не так. Я знаю, что люди не выдержали бы и десятой доли секунды, если бы вдруг стали частью нашей сети. Я знаю, что все, что когда-либо началось, закончится.

Иногда мы смеемся. Люди бы вознегодовали, если бы узнали, что они не первые, кого Мать хотела усадить на трон и дать сомнительное звание «Царь природы». Первым был… утконос. Да-да, самый настоящий утконос, тот самый забавный и нелепый зверек, в существование которого так долго отказывались верить европейцы, которым исследователи Австралии показывали шкурки неведомого существа. Мать предполагала, что такой зверь – яйцекладущий, водоплавающий, млекопитающий, покрытый шерстью и с утиным клювом, может быть главным. Может быть, потому, что она соединила в одном единственном существе все то, что сама создала ранее? Она гордилась своим творением. Я помню, как карликовый буйвол из Индонезии считал, что позднее у утконоса должны были вырасти крылья. Да, даже Мать иногда ошибается. Утконос остался всего лишь забавным зверем. А после экспериментов с дельфинами и лошадьми на горизонте появился человек, существо, которое Мать наделила слишком быстро развивающимся мозгом.

И вот, мы там, куда мы пришли. Призывы о помощи и крики боли гибнущих от рук потомков этого существа слились в один страшный непрерывный гул, в котором невозможно различить ни одного из умирающих: их слишком много. Те, кто посильнее и побольше, у кого есть зубы, когти, рога, острые клювы или тяжелые копыта пытались восставать, но по одиночке.

И сейчас, каждую секунду ощущая этот гул, давящий на лобстеров, мушек дрозофил, тапиров, дельфинов, лемуров, я знаю одно. Когда-нибудь он распадется на отдельные крики, и это будет значить, что Мать выбрала себе нового Царя.

Жаль, что я не доживу.

Я прощаюсь

Как все это зыбко… Расплывчато, будто ствол вековой сосны отражается в подернутой рябью воде озера, с более ровными очертаниями у самого берега и с размытой, зеленовато-голубой кроной где-то ближе к середине. Я стоял неподалеку от места, где река Оулуйоки вытекает из озера Оулуярви, и думал о том, что наверняка где-то ниже по течению есть озеро Оулуика или гора Оулупярна. Сверившись с картой, я нашел лишь город Оулу, в месте впадения реки в Ботнический залив. Неподалеку от него маленькой точкой была обозначена коммуна Мухос, куда мне и следовало прибыть не позднее, чем через два дня. Учитывая, что провизии у меня осталось лишь на средней плотности трапезу, а барахливший мотор катера все чаще утробно фыркал и чихал в самые ответственные моменты, 107-ми километровый сплав обещал массу неприятностей. Мда… Угораздило же!

А цель, цель моего путешествия была так близко, она стала такой доступной, но вместе с тем оставалась неосязаемой, как ворота радуги, под которыми обязательно хочется пробежать в детстве. Звонкий шлепок вывел меня из задумчивости. Это рука, рефлекторно среагировав, как она делала это последние дни, прихлопнула очередного комара, собравшегося поживиться остатками моей крови, которую почти полностью высосали миллионы его сородичей еще неделю назад. Я поскреб буйно разросшуюся бороду. Нет, черт возьми, какая все-таки романтическая у меня цель, если она дождется бородатого, пропахшего дымом костра, искусанного комарами мужика, со стертыми до костей ногами, полопавшимися сосудами в глазах и ссадинами, ровным узором покрывавшими все тело.

Меня ждала Аино, что по-фински значит «единственная» – так ее зовут, и за последний год я понял, что нет имени красивее. Тяжело быть до конца честным перед самим собой, но, наверное, только Единственная могла позвать меня, в полной уверенности, что я приду, да что там, приползу по первому ее зову. И только из-за Аино я совершил то, что совершил, не повернув назад, ни разу не остановившись, и собираюсь закончить начатое. Я, солидный и состоявшийся мужчина, средней руки бизнесмен, бросился очертя голову в один из самых рискованных походов в своей жизни. Мою размеренную жизнь перевернула с ног на голову моя Единственная.

А всего полторы недели назад, уютно устроившись с ноутбуком на коленях в своей питерской квартире, я в который раз жадно перечитывал единственное слово: "Приезжай". Размышлял о том, как возьму напрокат машину, и поеду по маршруту Хельсинки – Турку – Вааса – Оулу, а уж оттуда всего полчаса до Мухоса. Прикидывал, что на поезде путешествие до Оулу займет у меня каких-то шесть-семь часов. Собирался выяснить, нет ли воздушного сообщения между столицей Финляндии и этим проклятым портом.

Но все вышло не так. Через час на мой электронный почтовый ящик пришло объемистое письмо, содержавшее в себе подробный маршрут, расписанный буквально по часам и нанесенный на подробнейшие карты. Мне предписывалось взять с собой камеру GoPro. Аино не должна была усомниться в честном прохождении всех испытаний, придуманных ей… Для чего? Чтобы я доказал, как я люблю ее? Чтобы она ни на минуту не могла усомниться, что я настоящий мужчина? Чтобы у нас появилась романтичная история, которую так приятно пересказывать подругам, друзьям, детям? Не знаю. Но уже на следующий день я, поспешно проинструктировав зама и отзвонившись родителям, летел в Хельсинки.

Первый свой «репортаж» я снял еще на борту самолета. Поводив камерой вокруг себя и ткнув ей напоследок в иллюминатор, я повернул на себя объектив и сказал наверняка с ужасным акцентом: «Ракастан синуа, Аино!» Пожилой финн, сидевший чуть дальше от меня, высунулся в проход и, улыбнувшись, подмигнул. Я улыбнулся в ответ, и решил, что в конце каждой съемки буду говорить о своей любви. Приземлившись, я поспешил на Лоннротсгатан, в небольшое кафе, где мы полгода назад выпили по две чашки кофе. Этого не было в маршруте, но мне захотелось сняться на фоне светло-коричневых столиков, и узнать после, помнит ли Единственная это место. Кофе был отличным, я вновь признался Аино в любви и отправился навстречу своей судьбе.

Первую часть маршрута – 400 километров до города Куопио – я преодолел быстро, несмотря на то, что по условиям моей девушки я должен был передвигаться автостопом. Наверное, было что-то располагающее в моем большом туристическом рюкзаке, удобной неброской одежде и не успевшей располнеть от сидения в офисе фигуре. Иначе чем объяснить тот факт, что подбирали меня в основном скучающие одинокие женщины, гнавшие, несмотря на стереотипы о медлительных жителях Суоми, под сто пятьдесят. Мы общались, смеялись, шутили, несмотря даже на мой бедноватый английский, например, я узнал, что по-фински канал будет "канава", булочка "какку" (дайте мне вот эту …), а козел – "пукки", а уж слов, начинающихся на извечные три русские буквы в финском просто море.

В общем, путешествие мое начиналось настолько гладко, что, лишь взяв напрокат джип с катером на прицепе в городе Куопио, я осознал, что мне предстоит. Я должен был, ориентируясь по карте, добраться до истока реки Оулуйоки, сплавиться по ней до города Оулу и оттуда прошагать пешком несколько десятков километров. Здесь придется воздержаться от описаний бесконечных развилок, тупиков, ночевок в лесу и прочих сомнительных прелестей, ожидавших не слишком приспособленного к подобной жизни бизнесмена, покоряющего Финляндию своим ходом. Достаточно сказать, что сигареты у меня закончились на третий день, хотя покупал я их из расчета на неделю.

Но сейчас все это позади. Я стою на берегу четвертого по величине озера Финляндии и пытаюсь сказать непослушными губами три слова на чужом языке. Они уже превратились в пароль, в «Сезам, откройся», я научился повторять их почти без акцента и сказал уже раз сто… И от этого они окончательно потеряли свой смысл. Я выключил камеру и сказал куда-то в центр озера: «Я люблю тебя, Единственная!» Но это не помогло. Я рвался к девушке с самым красивым в мире именем, я разогрел воск и скрепил птичьи перья у себя на предплечьях, я сорвался с высокой скалы и помчался вверх, к звезде, которая сменила свое имя и звалась теперь Аино. И она не дала мне долететь до себя, растопив жаркими лучами всю мою конструкцию, пустив пух и перья по ветру, и я упал в море с огромной высоты и камнем пошел на дно. Нет, дело было не в испытаниях, которые мне надлежало пройти, чтобы добиться лучшей девушки в мире. Меня не страшили испытания. Меня пугали три слова, которые перестали быть главными в моей жизни. Я размахнулся, и, как мог далеко, бросил камеру в озеро. Круги на воде потревожили неустойчивую зыбь, прошлись по ней, то разглаживая, то сминая, и исчезли. А я развернул катер, и отправился назад, к тому месту, где оставил машину. И, вплетаясь в чихание и кашель мотора, прошептал: "Атыш, Аино…"

Много часов спустя мощный джип жевал километры дороги, а какой-то особенно непослушный волосок в моей бороде щекотала повисшая на нем соленая капля. Мои губы продолжали шептать: "Атыш… атыш, Аино…"

Прощай, Единственная.