Глава пятая. 16 лет

Инцл, Ивстаяр. Август – декабрь

На инцлской набережной, от которой начиналась главная улица города Шестрандалс, несмотря на пасмурную погоду, было шумно и людно. Прохаживались нарядные пары, весело звенел трамвай, возле лотка со сладостями галдели мальчишки, уличный музыкант играл модный "Науйдский вальс", с противоположного берега лениво катящей свои мутные воды реки доносились рявкающие команды офицеров: на плаце средневекового замка Инцлшерсолс, больше полувека назад превращенного в казармы, шли учения. Офальд, с аккуратной прической и стрелками на брюках, топтался у фонарного столба, то и дело бросая быстрые взгляды в сторону моста, за которым располагался небольшой городок Фарур, пригород Инцла. Мимо фланировали жители города, переговаривались, раскланивались друг с другом, обменивались улыбками и приветствиями, оценивали наряды и прически. Среди людской круговерти выделялись молоденькие лейтенанты, неотразимые в своей новенькой форме, которые без малейшего стеснения врезались в стайки девушек, подобно военным кораблям, проходившим через гавань с множеством белоснежных яхт. Девушки краснели, смеялись, кокетничали, а лейтенанты легко брали их на абордаж. Телгир мрачно посматривал на молодых людей в военной форме, но быстро отводил взгляд, вновь отворачиваясь к мосту. Казалось, он ждал кого-то из северо-восточной части города, однако невысокий рыхлый юноша лет семнадцати с пышными волнистыми волосами, заметной родинкой над верхней губой и сонно полуопущенными веками подошел к Офальду совсем с другой стороны.

– А, это ты, Васгут, – равнодушно сказал Телгир, едва взглянув на подошедшего. – Чего так поздно?

– Отец задержал в мастерской, – ответил запыхавшийся Васгут, отряхивая пыльный коричневый костюм. – Давно ждешь?

– Не очень, – пожал плечами Офальд, пристально посмотрев на приятеля. – Опять ругались?

Теперь уже пожал плечами Васгут. Его выдавали пылавшие алым цветом уши, закушенная губа и дрожащий голос.

– Да… Как обычно, – неопределенно проговорил он и встал с другой стороны фонаря. – Ты и так знаешь.

Офальд знал. Отец Васгута, Эльимах Бекучик, ехч по происхождению, владел обойной мастерской. Васгут, после смерти трех сестер, остался единственным ребенком в семье, и с детства работал вместе с Эльимахом. Отец был уверен, что со временем его дело перейдет к сыну, однако сам Бекучик-младший ненавидел работу обойщика, мечтал о карьере музыканта или дирижера, и ссоры по этому поводу все чаще отравляли жизнь в семье Бекучиков. Ираям, мать Васгута, втайне поддерживала его мечту, но будучи примерной женой и ревностной католичкой не могла выступить открыто против мужа, главы семьи и хозяина дома. Телгир, избавленный от подобных скандалов лишь смертью отца (но по-прежнему сопротивлявшийся желанию матери устроить его будущее так, как она хотела), постоянно подталкивал своего нерешительного друга к сопротивлению.

Они познакомились несколько месяцев назад в инцлской опере, где несколько раз боролись за свободные стоячие места, когда давали горячо любимого ими Ренгава. Оба были страстными поклонниками музыки, хотя Офальд интересовался ей скорее, как инструментом для воздействия на человека, а Васгут мечтал сделать своей профессией. Уже через неделю после знакомства юноши стали очень близки, и виделись, без преувеличения, каждый день. Ведомым в этой паре был Бекучик, который беспрекословно подчинялся всем прихотям Телгира, хоть тот и был младше на год. Они часами бродили по Инцлу и его окрестностям, поднимались на гору Спергтлингоб, забирались в развалины сторожевых башен вокруг города, изучали остатки крепостной стены, гуляли по старому кладбищу, проходя десятки километров в день. Все это время Офальд мог говорить без остановки, делясь с другом множеством проектов, возникавших у него по мере взросления и изучения жизни Инцла, проблем, сложностей, недостатков, присущих каждому мало-мальски большому городу. Столичные жители, неавцы, презрительно бы сморщились, назови кто-то при них Инцл с его ста тысячами населения большим городом, однако для Телгира с внимавшим ему Бекучиком здесь простиралось невероятное поле для самых смелых экспериментов. Город будущего давно был спроектирован и даже возведен – мысленно, разумеется. Два безусых юнца, ежедневно без устали стаптывавшие крепкие ботинки, всерьез обсуждали строительство нового моста через Науйд, расширение здания муниципального совета, перенос двух домов, закрывавших вид на реку, с главной площади. Офальд горячо отстаивал свой план сноса старого городского театра, и строительства современного концертного зала на его месте: оба поклонника музыки страдали от плохой акустики в старом здании. Он даже нарисовал неуклюжий чертеж чего-то монументального, с колоннами и ложами между ними, балюстрадой со статуями и большим куполом с плавными линиями для улучшенной акустики. Еще одной идеей Телгира была реставрация инцлского собора, красивого сооружения со шпилем, который в дань уважения перед главным столичным собором в Неаве занизили на четыре метра. Васгут не мешал приятелю предаваться этим донкихотовским планам, поддакивал и поддерживал Офальда, соглашаясь, что, если бы Инцл строился по его проектам, город стал бы жемчужиной не только Ивстаяра, но и всей Поверы.

– Ты не должен повиноваться ему, – отрывисто проговорил Офальд, расправляя воротник своего потертого крапчатого пиджака, и по-прежнему глядя в сторону моста. – Хочешь быть дирижером – будь им. Просто иди по тому пути, который выбираешь сам, и не сворачивай с него, потакая чужим желаниям.

Васгут, привыкший к высокопарным сентенциям приятеля, уныло кивнул и встряхнул головой.

– Она еще не проезжала? – спросил он, меняя тему.

– Стали бы мы здесь стоять, – фыркнул Офальд. – Что тут еще делать? Смотреть на этих развязных болванов?

Он кивнул на двух лейтенантов, щелкавших каблуками перед группкой смеющихся девушек, и поджал губы. Бекучик прекрасно понимал раздражение своего друга. Донельзя уверенный в себе Офальд, с его грандиозными планами, горящим взглядом и невероятным красноречием уже много дней не мог признаться в своих чувствах понравившейся ему девушке.

Впервые Телгир рассказал Васгуту о своей любви майским вечером, когда они шли по Шенстрандалс после длительной прогулки по холмам за рекой. Офальд говорил о своем очередном проекте – тотальной реорганизации транспортной системы города, включавшей в себя перенос вокзала за черту города, прокладывание подземных железнодорожных путей и перестройку порта – когда внезапно он остановился на полуслове, схватил друга за руку и сдавленно проговорил:

– Видишь ту девушку в кремовой шляпке? Ту, блондинку, которая идет под руку с матерью? Как она тебе?

Васгут пробормотал, что-то, но Телгир его не слушал, пожирая глазами неспешно прогуливавшуюся пару.

– Знай, что я люблю ее.

Стройную блондинку в кремовой шляпке звали Нифстеан Каси, она была дочерью умершего несколько лет назад чиновника и жила с матерью и младшим братом в хорошем доме за рекой, в Фаруре. Вдова получала очень приличную пенсию, давала прекрасное образование обоим детям, и семья ни в чем себе не отказывала. Нифстеан училась в престижной школе для девочек, уже была зачислена в инцлскую академию, и прошлой зимой начала появляться на городских балах. Она хорошо танцевала, была очень красива и сердце ее было свободно. Все это, за исключением имени, выяснил для Офальда Васгут, знакомый с одним виолончелистом по имени Тереп, другом брата Нифстеан. Сам Телгир ни разу не заговорил с предметом своего обожания, но регулярно появлялся на Шенстрандалс, где мать и дочь прогуливались рука об руку каждый день после пяти вечера. Иногда Нифстеан замечала своего молчаливого бледного поклонника и одаривала его улыбкой, но чаще всего просто проходила мимо.

– Скажи, Глусть, что мне делать? – нервно спросил Офальд, когда очередной офицер ловко взял под руку очаровательную пухлую барышню с кружевным зонтом и мелкими светлыми кудряшками над гладким лбом. Глустем называл Васгута только он. – Мне кажется, в последнее время она меня не замечает.

– Как она тебя может заметить, если ты к ней даже не подходишь? – резонно заметил Бекучик.

– Я не могу, – мрачно сказал Телгир. – Как ты себе это представляешь?

– Очень просто. Подойди к двум дамам, сними шляпу, представься матери полным именем, попроси разрешения обратиться к ее дочери и сопровождать их во время прогулки.

– И как же я представлюсь? Матери наверняка захочется узнать, чем я занимаюсь. Я могу сказать: Офальд Телгир, художник. Но я же еще не художник, и не имею права представляться так, пока не стану им, а матерям профессия гораздо важнее имени.

– Тогда ты должен пойти на ближайший бал и станцевать с ней. Во время танца матери с ней уж точно не будет.

Офальд воззрился на друга с ужасом и отвращением, будто тот неожиданно превратился в огромную змею.

– Я?! Станцевать?! Нет, нет, и еще раз нет!

– Но Нифстеан любит танцевать, и делает это хорошо, по крайней мере если верить словам Терепа…

– Она танцует только потому, что эту глупую привычку навязывает ей общество, – надменно отрезал Офальд, глядя на Бекучика в упор. – Она все еще слишком зависит от его мнения, но когда Нифстеан станет моей женой, у нее пропадет желание танцевать!

– Вон они! – воскликнул Васгут, мгновенно погасив начавшуюся было ссору. Было начало шестого. Девушка в сшитом точно по фигуре темно-фиолетовом платье шла, как обычно, вместе с матерью, невысокой худощавой брюнеткой с маленькими руками и ногами, затянутыми в лайковые перчатки и аккуратные велюровые сапожки. Они уже отошли от моста и неспешно поворачивали на Шенстрандалс. Офальд застыл, вытянув шею, и робко улыбнулся. Его глаза горели, на бледных щеках проступили пятна румянца. Проходя мимо, Нифстеан исподлобья посмотрела в его сторону, слегка улыбнулась и тут же повернулась к матери, отвечая на какой-то ее вопрос. Телгир, не шевелясь, смотрел ей вслед, пока Васгут, в тысячный раз наблюдавший подобную сцену, едва заметно качал головой. Неожиданно к женщинам подошел бравый офицер и почтительно что-то сказал, обращаясь к матери. Лаковый козырек его высокой фуражки, золоченый темляк на эфесе сабли и два ряда начищенных до блеска пуговиц ярко блестели, перчатки были безупречно белоснежны, а лихо подкрученные песочные усы воинственно топорщились. Друзья увидели, как мать благосклонно улыбнулась, затем офицер громко щелкнул каблуками, слегка поклонился девушке и пошел рядом с женшинами, оживленно о чем-то рассказывая.

– Пошли отсюда! – бросил Офальд и потянул безропотного Васгута за рукав.

Они прошли в полном молчании несколько кварталов, когда Телгир остановился и убежденно проговорил, глядя под ноги:

– Нифстеан подождет, пока я не стану художником, а потом я женюсь на ней.

И, помолчав, добавил:

– Давай, Глусть, увидимся завтра.

Офальд быстро растаял в сгущающихся сумерках, оставив Васгута одного на пустой инцлской улице.

* * *

Сильнейший приступ кашля, донесшийся из маленькой комнаты, заставил замолчать Ралку Телгир и Васгута Бекучика, сидевших у изящного столика с гнутыми ножками и пивших кофе. Собеседники переглянулись, и фрау Телгир сказала:

– Иди, Васгут, повидайся с ним. Он спрашивает о тебе с самого утра.

В начале лета Ралка продала изрядно потерявший в цене дом в Диноглене и переехала в Инцл, где сняла квартирку на третьем этаже в неприметном четырехэтажном доме на улице Тмульбогд, 31 в южной части города. Денег, полученных за дом, и вдовьей пенсии наверное хватило бы на что-то более приличное, но фрау Телгир была бережлива, с тревогой смотрела в будущее и хотела оставить хорошее наследство детям. Крошечная кухонька с темно-зеленой мебелью и окном во двор соседствовала со средних размеров спальней, два окна которой выходили на улицу. Здесь стояли кровати девятилетней Улапы и Ралки. Рядом помещался небольшой чуланчик с топчаном и письменным столом для Офальда. Несмотря на эту спартанскую обстановку, Телгиры были счастливы оказаться в оживленном Инцле, с его библиотеками, театрами, музеями, променадами и набережной. Им всем надоел тихий патриархальный Диноглен с его постными жителями.

Васгут послушно встал и отправился в комнатку своего друга, где тот лежал, бледный и исхудавший, мучимый жестокой легочной болезнью с кровохарканиями и приступами кашля. Врачи говорили о слабых легких, наследственной хвори, доставшейся Телгиру-младшему от отца, но Бекучик прекрасно понимал, что у болезни Офальда, помимо медицинских причин, есть и другие корни. У его друга был серьезный нервный срыв, вызванный сразу несколькими обстоятельствами. Страх потерять Нифстеан и еще больший страх открыться перед ней сильно волновали Телгира, однако к кризису привела не любовь к девушке. Офальд метался между нежеланием идти по пути, намеченному для него Ралкой, и уважением к ней. В конце концов, эта борьба доконала его.

Февральский табель с его несколькими "неудами" сильно встревожил фрау Телгир. После нескольких многочасовых разговоров мать и сын остались каждый при своем мнении, но Офальд, скрепя сердце, пообещал исправить оценки в трайшской гимназии и получить приличный аттестат зрелости. Юноша, которому недавно исполнилось шестнадцать, жил раздираемый внутренними противоречиями. Когда был жив отец, мальчик учился, выполняя его приказ. Сейчас он вынужден был остаться в школе, которую называл "адским местом", из любви и уважения к матери. Офальд старался как можно бережней относиться к Ралке, которая и без того пережила слишком много ударов судьбы, но его упрямый характер, несдержанность и властность, унаследованные от Илосы, не давали склониться перед настойчивым желанием матери сделать его чиновником. Впрочем, плохие отметки в полугодовом аттестате не нуждались в дополнительных объяснениях. Фрау Телгир видела, что с такими результатами сын никогда не поступит в высшее учебное заведение. Долгими часами она упрашивала, требовала, доказывала, объясняла, приводила примеры из жизни общих знакомых – но не преуспела. Мечты Ралки увидеть, как Офальд, блестяще закончив гимназию, поступает в высшее ивстаярское кадетское училище (обучение бесплатное, лучшим студентам полагается солидная стипендия и воспомоществование на съем жилья), разбивалась об утесы несносного характера сына. Его уверенность в том, что он станет великим художником, несколько поколебалась после посещения нескольких музеев и прохладных отзывов парочки владельцев городских галерей, но сама мысль о возможности провести свою жизнь в какой-нибудь государственной конторе на посту чиновника вызывала в Телгире-младшем сильнейшее отвращение. Он даже попросил мать запретить Леагне приводить в дом на Тмульбогд ее мужа, презираемого им служащего налогового управления – и она выполнила эту просьбу. К осени Офальд сумел исправить оценки, получив "удовлетворительно" даже по ненавистным ему математике, химии с физикой и геометрии (после пересдачи). Но после этих относительных успехов Телгир слег.

– Ну, Глусть, – нетерпеливо сказал больной и приподнялся на локте. – Что она?

Васгут прикрыл за собой дверь и сел на низкий табурет, стоявший у изголовья топчана. На время болезни Офальда он обзавелся новой ролью: ему следовало ежевечерне ходить на Шенстрандалс, ждать там Нифстеан, а на следующее утро докладывать Телгиру как она выглядела, в чем была одета и с кем разговаривала во время своей обычной прогулки. Именно поэтому Офальд с таким нетерпением ждал прихода своего друга, а Ралка, ничего не знавшая об увлечении сына, умилялась такой преданности товарища.

Бекучик отбарабанил привычный утренний отчет, и Телгир с счастливой улыбкой откинулся на подушку.

– Она дождется меня!

Его друг промолчал. В такие минуты бесполезно было говорить, что Нифстеан, скорее всего, не подозревает о существовании Телгира, и даже не заметила его многодневного отсутствия, а если и заметила, это ее не настолько взволновало, чтобы она подошла и спросила Васгута, куда пропал его бледный молчаливый друг.

– Смотри, – возбужденно сказал Офальд и вытащил из-за изголовья кровати свернутый в трубку чертеж. – Я нарисовал виллу, которую построю для нас с Нифстеан. Вот здесь будет камин, тут музыкальная комната – она наверняка прекрасно поет, – а здесь…

Васгут кивал, восхищался, поддакивал. Наученный горьким опытом, он уже не спрашивал Офальда, где тот возьмет деньги для очередного из его бесконечных проектов.

– К черту деньги! – говорил обычно Телгир, и продолжал витать в облаках.

Наконец, обсудив количество комнат и место, где должна располагаться вилла (Бекучик предложил Алияти, но Офальд твердо отрезал, что это должна быть только Римнагея), друзья распрощались.

* * *

Назавтра лечащий врач Телгира сообщил Ралке, что ее сыну противопоказана какая бы то ни было работа в конторе, и рекомендовал забрать его из гимназии хотя бы на год. В итоге, пять лет борьбы сначала с отцом, а затем с матерью завершились для Офальда его полной победой, и карьера чиновника, висевшая над ним дамокловым мечом, больше не угрожала его планам на будущее. В начале октября Ралка Телгир забрала его из школы со свидетельством о среднем образовании, и разрешила на будущий год поступить в Академию Искусств в Неаве. Пока же, для поправки здоровья, Телгир отправился к родственникам матери в деревушку Тишапль, в ста километрах к северо-востоку от Инцла. Здесь Офальд пил молоко, гулял по окрестным полям, много рисовал, писал стихи и рассказы, с удовольствием наблюдал за тяжелым крестьянским трудом родственников, ни разу не вызвавшись помочь. Перед отъездом он взял с Васгута слово писать ему о Нифстеан как можно чаще, и друг не подводил, отправляя свои отчеты чуть ли не каждый день.

Три месяца спустя, окрепший и возмужавший Офальд, выросший из своего старого пальто, с усиками, пробивавшимися над верхней губой, вернулся в Инцл, и неспешно начал готовиться к отъезду в Неав.