Перекур первый
О Чернорабочем

Прежде чем перейти к продолжению пока лишь начинающейся истории Чернорабочего, нам хотелось бы перекурить. Перекуры у нас долгими никогда не бывают, так что поскорее начнем разговор, а так как в курилках беседы обычно ведутся обо всем понемногу, почему бы нам не поговорить об имени? Ведь коль скоро Чернорабочий становится для нас не просто словом, а именем собственным, с большой, заметьте, буквы «Ч», было бы неплохо разобраться, как появилось такое, прямо скажем, неблагозвучное имя в великом и могучем русском языке (и, благодаря этому, в нашем скромном повествовании).

Выяснилось, что наш Чернорабочий – явление в русском языке относительно новое. А прийти к такому выводу нам помогает аксакал среди словарей – Толковый словарь живого…, в общем, если проще, словарь Даля. В котором искомое слово просто-напросто не было обнаружено. Так же, как и слово «рабочий», одно из главных слов огромной страны на протяжении семидесяти лет. Нам остается довольствоваться отрывками из многословного (на несколько страниц!) определения первой половины искомого имени. Итак, что же Владимир Иванович сообщает нам о «черном»?

«ЧЕРНЫЙ, черного цвета, масти, самый темный, цвета сажи, противопол. белый и вообще цветной. <…> Грязный, нечистый, замаранный. <…> Тягловой, податной, из простонародья, черни. <…>». Пробираясь через многочисленные примеры и однокоренные слова, попутно с удивлением узнаем, что есть, оказывается: «черная головня, болезнь, нападающая на хмель»; «черная крупка, сиб. порох, мак ружейный, в тайной продаже» (кто думал, что черные рынки – явление современное?); «черный брак, маловесные кружки на монетн. дворе, идущие в переливку»… Читать и удивляться можно почти до бесконечности, но вот мы и наткнулись на нужное нам: «черная работа, тяжелая, грубая, самая простая, где нет никакого мастерства». Определение дано. И когда мы находим нужные определения в других, более поздних, однако не менее известных источниках, все они лишь повторяют Даля, правда, уже выделив нашему Чернорабочему отдельное имя и одну-две строки. Ушаков: «ЧЕРНОРАБОЧИЙ. Рабочий без квалификации, исполняющий черную работу», Ожегов: «ЧЕРНОРАБОЧИЙ. Рабочий, используемый на физической работе, не требующей квалификации». Для очистки совести заглядываем в словарь синонимов, где натыкаемся на чуждого и неприятного нам Разнорабочего. Этот последний отглажен и прилизан, он сидит с хамоватой улыбочкой, закинув ногу на ногу, он не имеет никакого отношения к черному, а значит, нижнему во всех иерархиях, и в нем нет никакого намека на грубую и нелицеприятную сущность милого нашему сердцу Чернорабочего. Стыдно сказать, но мы откровенно радуемся, не найдя даже следа Разнорабочего у Даля и Ушакова, и лишь Ожегов подкачал, сообщив, что это «рабочий на разных подсобных работах, не требующих специальной подготовки». Ну и пусть. Нам важно другое…

В. И. Даль сказал точнее всех о сути Чернорабочего. Это он, наш новый знакомый, выглядывает из-за каждой буквы, сопровождает нас в путешествии по страницам этого рассказа и уже совсем скоро поможет нам убедиться в том, что… Простите, телефон звонит…

– Что? Ой, да, не посмотрел на часы… Да-да, уже иду!

Торопливо тушим сигареты, вскакиваем, хлопаем по карманам, проверяя, не забыли ли мы чего в курилке, и быстрыми шагами выходим. Перекур окончен.

Глава шестая
Быт. Или не быт?

Посещение ульпана оказалось довольно приятным. Очутившись в нужном мне месте, я с удовлетворением обнаружил красивое белое здание с зелеными лужайками перед ним. Имелись даже небольшие аллеи и скамейки, а о вездесущих пальмах и говорить не приходится. Спросив у охранника, который был русскоговорящим, куда бы мне пройти, чтобы записаться на ульпан, и получив исчерпывающий ответ, я оказался в офисе у черноволосой худой израильтянки среднего возраста. Улыбнувшись и подождав, пока я непривычно растяну губы в ответной кривой усмешке (еще редкие советские «выездные» говорили, что главное отличие «их» от «нас» – в улыбках; Союз рухнул, отличие осталось), представилась. Выяснилось, что ее зовут Авива и она, как секретарь (если я правильно понял это слово) ульпана, сейчас проведет со мной тестирование, чтобы выяснить, какой у меня уровень иврита и в какую группу меня определят. Предложила отвести к русскоязычному секретарю, от чего я, естественно, отказался. Авива говорила медленно и четко, стараясь, чтобы ее слова были поняты мной точно, просила переспрашивать в случае чего, и параллельно вносила какие-то данные в компьютер, сверяясь с моими паспортом и ваучером на ульпан, которые я, по наущению охранника, положил перед ней на стол в самом начале нашей беседы. Хотя последнюю вполне можно было назвать монологом, изредка перемежаемым моим мычанием. Закончив клацать по клавишам и снова улыбнувшись, Авива сказала, чтобы я шел за ней, и углубилась в лабиринт коридоров, лестниц и переходов.

Ведомый секретаршей, новоиспеченный ученик через две минуты очутился в маленьком классе, стены в котором, слава богу, были выкрашены в темно-желтый цвет, да еще и увешаны различными таблицами с какими-то примерами слов и выражений. Авива предложила мне сесть за любую парту и немного подождать. С гордостью отметив про себя, что семьдесят процентов из всего сказанного (на иврите!) этой милой женщиной было мне понятно безо всяких вопросов, а остальные тридцать наверняка не особенно важны, я важно уселся на стул с пластиковым сиденьем и бросил взгляд на доску. Доска оказалась грязно-белой, блестящей, и на ней явно полагалось писать не мелом, а специальными фломастерами. Рядом с доской обнаружились телевизор на специальной подставке, видеомагнитофон и дивиди-плеер. Цивилизация! Спустя десять или пятнадцать минут ожидания, как раз когда я начал изучать таблицы и плакаты на стенах по второму разу, дверь открылась и в сопровождении мужчины лет сорока в рубашке, брюках и сандалиях, через которые ясно были видны салатовые носки, вошла Авива. В руках у нее были какие-то листы, ручки, фломастеры. Пригласив мужчину сесть, секретарша снова объяснила, что мы с ним должны написать тест, дабы выяснить наш уровень языка и распределиться по нужным нам группам. После чего она написала на доске время начала и окончания «экзамена», выдала каждому из нас по экземпляру теста, ручки и, пожелав удачи, удалилась.

Мужчина, вытерев платком потный лоб (конец октября 2004-го выдался, как говорили, непривычно жарким, мне-то сравнивать было не с чем), с опаской начал изучать свои задания. Сел он через две парты от меня, еще и через ряд, поэтому ни списывать, ни переговариваться не было возможности, да и не хотелось. Тем более раз в пять минут в класс обязательно кто-нибудь заглядывал, то ли по ошибке, то ли убедиться, что экзаменуемые не консультируются друг с другом. Углубившись в тест, я понял, что построен он хитро: начинался с самых легких заданий, где требовалось знать слова вроде «привет», «спасибо», «я», но постепенно усложнялся, так что, перевернув лист и попытавшись прочесть одно из предложений, которые надо было дополнить какими-то глаголами, я не понял ни одного слова. Пропыхтев с полчаса, с горем пополам мне удалось закончить примерно треть из всех предложенных заданий. Судя по обильно потевшему мужчине, который с самым несчастным видом грыз свою ручку, я понял, что у него дела обстоят не лучше, и, решив разрядить обстановку, дождался, пока тот поймает мой взгляд, и спросил:

– Ну как?

Тот посмотрел на меня глазами спаниеля, который уже третий день не может вспомнить, куда же он зарыл свою любимую косточку, и ответил неожиданно хриплым басом:

– Ниче. Сложно.

– Да, мне тоже тяжело, – подхватил я, надеясь, что беседа завязалась, но мужчина уткнулся в свои листки и глаз больше не поднимал. Ну и ладно.

Пролистав оставшиеся задания, я определил, что ничего из того, что осталось, сделать мне явно не светит, а потому придется скучать до конца отведенного нам времени, то есть – я глянул на часы, висевшие над доской, – еще минут сорок. Но секунд через двадцать дверь открылась и вошла Авива, на этот раз с другой израильтянкой, маленькой и кудрявой, лет пятидесяти на вид, державшей под мышкой черную кожаную папку. Глянув на меня, они, как по команде, заулыбались. Осведомившись, не хочу ли я сдать написанное, и получив от меня утвердительный ответ, Авива передала мой тест второй израильтянке и сообщила, что я должен пойти с ней. Мы вышли. Моя спутница сказала, что зовут ее Шломит, что сейчас мы перейдем в другой класс, где она проверит мой тест, и мы немного пообщаемся, чтобы выяснить мой уровень и, соответственно, группу, в которой мне предстоит заниматься. Говорила она чуть быстрее, чем Авива, но почти так же четко. Пройдя немного по коридору, мы зашли в класс немного больше, чем был тот, где мы оставили потного мужчину. Шломит села за парту, жестом предложила сесть напротив и попросила рассказать о себе. С моим, прямо скажем, небольшим словарным запасом это было довольно затруднительно, но пришлось кое-как попытаться связать в единое целое те немногие слова, которые застряли в моей памяти благодаря урокам, любезно предоставленным мне «Сохнутом», да и четыре недели, проведенные в Израиле, помогли. Слушая и кивая в такт моим словам, изредка поправляя и подсказывая, Шломит довольно шустро водила ручкой по строкам теста, делала какие-то пометки, поднимала на меня взгляд, улыбалась, продолжала проверять. Рассказ мой не слишком затянулся: и незнание языка помешало, да и жизнь у меня пока была не очень длинная, о чем тут рассказывать? Видя, что я безуспешно пытаюсь закончить какую-то особенно заковыристую свою фразу, Шломит отложила мой тест в сторону и сказала, что хочет задать мне несколько вопросов. Она спросила какие-то банальности, о которых я уже рассказывал, вроде «откуда ты?» и «где ты живешь?», но уже не исправляла и не подсказывала. Наконец, достав из своей папки какой-то бланк, Шломит начала его заполнять, попутно объясняя, что тестирование я закончил, прошел его успешно, но, чтобы мне было понятно, она должна рассказать мне о различных уровнях иврита, которые доступны в ульпане «Гордон». Оказалось, что группы делятся на пять уровней, по первым пяти буквам ивритского алфавита: «алеф», «бэт», «гимель», «далет», «hэй». Уровень «алеф» совсем для новичков, там начинают изучения языка с азов, и он подходит для тех, кто никогда раньше с ивритом не сталкивался. А я написал хоть что-то, и это доказывает, что «алеф» мне никак не подходит. Вопрос в том, продолжала Шломит, чтобы правильно определить, на какой уровень мне идти, «бэт» или «гимель», ведь мне не должно быть слишком легко или слишком тяжело. Она видит, что говорю я лучше, чем пишу, поэтому больше склоняется к уровню «гимель», но только при том условии, что мне придется перед началом занятий потренироваться в написании хотя бы тех слов, что я уже знаю, потому что – она развела руками – самых элементарных ошибок у меня уж слишком много. Готов ли я к тому, что мне придется много и усердно работать, чтобы мне не пришлось слишком тяжело на уровне «гимель»? Или мне лучше все же пойти на «бэт», где работать мне тоже придется, но будет явно легче?