Е.: Панк – это энергия, агрессия, но в то же время, это очень умная агрессия, а не металл, не урла. Панк – это движение очень умное, это концептуализм. Панк – это концептуализм, а концептуализм – свойство очень умных людей, интеллектуалов, по меньшей мере. Причём интеллектуалов – именно антиэстетов. Это совсем не значит, кстати говоря, что быть интеллектуалом – значит быть образованным. Надо, чтобы человек был действительно умным. Я видел людей, настоящих панков в интеллектуальном смысле, которым по семнадцать лет. Дима из ПОП-МЕХАНИКИ – шоумен – это от возраста не зависит. Во всяком случае, я беру тех же самых СТРЕНГЛЕРЗ, такую песню, как «Но Мо Хероуз», может написать только умный человек. Там сама музыка очень умно сделана. СЕКС ПИСТОЛЗ… Джонни Роттен – п…здец… Я разговаривал с одним хиппом, он сравнивает ЭКСПЛОЙТЕД и СЕКС ПИСТОЛС. У последних видно, что они – интеллектуалы в высшем смысле, умная музыка, они умно играют, умно поют. Поэтому урла и всякие металлисты панк не понимают, ненавидят страшно, они разобрать даже не могут, что это такое. Там очень много второго дна, третьего дна.

А.: Гопоту вообще всегда бесит интеллектуализм.

Е.: А панк – это движение интеллектуальное.

А.: У гопоты это вызывает комплекс неполноценности, поэтому они к панку в большинстве случаев так и относятся. В лучшем случае они могут принять только саму энергию, драйв.

Е.: Вообще нужно быть очень сложным человеком, чтобы принять примитивизм.

А.: Меня всегда это убивало и удивляло: нужно много ума, чтобы делать такие простые штуки.

Е.: Одна из самых интеллектуальных групп – это ТОЙЯ (Тойя Уилкокс – это панк-певица, а не группа; надо бы это знать господам панкам. – Прим. ред.), у неё песня на одном аккорде есть. Вообще панк изначально ориентирован на авангард. А чтобы идти в сторону авангарда, надо быть очень не дураком. У меня есть знакомые ребята из Ижевска – панки. Ребятам лет по 16–17, живут, в общем-то, как урла, бухают. Ребята, которые слушают Штокхаузена, Софью Губайдулину, и в то же время один из них, когда я пришёл к нему домой, сидит Платона читает и говорит: «Во чувак пишет!» Понимаешь?

Р.: (без всякой позы) – Понятно… Да, ты «Горбачёва» сегодня слышал? (имеется в виду песня ИПВ. – Прим. ред.)

Е.: Да так, смутно (имеет в виду телевизор).

(Роман объясняет, что он имеет в виду.)

Е.: Вашего? Нет. То есть слышал.

Ш.: Не слышал, не слышал. В зале не слышал. Пришёл на «Дерьмо».

А.: (стащился) – Пришёл на «Дерьмо»!

Ш.: Или слышал?

Е.: Слышал, слышал.

Ш.: В зале «Горбачёва»?

Е.: Да слышал я «Горбачёва». Когда на саксе?

А.: Да, мы вчера на кухне делали.

Е.: Ну слышал я «Горбачёва», раньше слышал.

Р.: Сегодня ты слышал? (Достал наконец.)

Е.: Да.

Р.: Это, по-твоему, панк?

Е.: (Подумав.) В общем-то, да. Только он сыгран слишком хорошо, я бы так сказал.

А.: Сыгран хорошо?

Е.: Академично. И драйва поэтому меньше, нет его. Не то что нет, а то, что Саня играет на басе чисто, это не то.

А.: Подожди, «драйва нет». Там агрессии нет. Это – нытье сплошное. Какой же это панк? В лучшем случае это плач. Есть даже разновидность народных песен – плач.

Ш.: То же самое – рэгги-растафара.

А.: Да, да, рэгги.

Е.: А панк и рэгги – это одно и то же.

Ш.: Да вообще, тут всё через жопу переплетается.

А.: Вообще… «Лучше по уши влезть в дерьмо», «Горбачёв» – у них народная основа получается, типа народных песенных распевок (речь идёт о песнях ИПВ).

Е.: Да, панк и рэгги – это в одну сторону прёт-то. И так получилось, что новая волна вся из рэгги исходит. СЕКС ПИСТОЛС возникли, оказывается, как группа, которая раньше рэгги играла. Когда у них ещё альбомов не было, они рэгги играли. Так что тут ещё говорить? Да, Боб Марли – это чистый панк-рок. Что ещё можно сказать, когда человек переживает, когда болеет душой, когда ему по-настоящему больно, тогда всё, что он делает, умно получается, потому что когда человек много страдал, он какой-то мудрый становится. Во!!! Дело даже не в интеллекте. Человек, который много пережил, которому плохо было, он уже ерундой заниматься не будет. То есть всё, что он делает, будет каким-то смыслом наполнено, просто-напросто. То есть он не будет ничего лишнего делать, не будет говно играть, а будет делать какие-то настоящие вещи, как Шевчук там или ЧАЙФ.

А.: Просто чувствует жизнь.

Е.: Всё, что они делают, уже смыслом наполнено. Это – ум какой-то, мудрость.

А.: Осознание, скажем.

Е.: Поэтому я Свинью не принимаю и принимать никогда не буду. То, что он делает, – это некоторое даже предательство по отношению к року. Когда человек такой лажей занимается – это по меньшей мере обидно.

Р.: Понятно. Но ты относишься к этому делу как сподвижник?

Е.: Да.

А.: Кстати, ты знаком с идеей «Ъ»?

Е.: Терроризма? Знаком. Я с ним ругался по этому поводу.

А.: А вот ещё теория «новых левых».

Е.: Я страшно ругался с ними по этому поводу.

Р.: Я ему при встрече сказал, что он либо агент ГБ, либо дурак.

Е.: Я ему сказал по-другому. Я ему сказал, что если узнаю, что он что-нибудь в этом роде сделал, то я с ним лично начну воевать, я его просто могу в ГБ сдать. Этот человек опасен. Во-первых, он дискредитирует всё движение панк. Если он сделает хоть бы один теракт и назовёт себя панком после этого, то всем нам крышка. А во-вторых, то, что он делает – это анти-рок и анти-панк. Это то, что делают любера, только под другим знаком – тот же самый фашизм.

А.: Больше всего это похоже на провокацию.

Е.: Да, я вообще удивился, когда узнал, что такие люди на свете есть.

Р.: Человек живет в фешенебельной хате, до сего времени ничего практически не сделал, и сейчас ему, по-видимому, захотелось чего-нибудь остренького, и с чисто эстетических заморочек он торчит на панке.

Е.: У него идея такая, что нужно все разрушить и сломать. Я у него спрашиваю: «А чего ты вообще хочешь?» А он мне: «А дальше видно будет». Я его спрашиваю: «А дальше что?» Отвечает: «Хочу, чтобы люди думать начали». Я ему: «А ты сам-то начал думать?» – «А черт его знает – то ли начал, то ли нет». Короче чувак – или дурак, или еще чего.

Р.: Не думаю, что он чем-то в этом роде будет заниматься.

Ш.: Бред.

Е.: Чистый бред. Провокация какая-то.

Е.: ГБистская.

А.: Скорее, провокация.

Е.: Очень на это похоже.

А.: Сколько я с ним спорил, объяснял. А он говорит, что это, мол, нам нужно, чтобы защищаться от люберов.

Е.: Кстати, он мне ничего про люберов не говорил. Вот с кем стоит воевать, так это с люберами.

А.: Про люберов это уже Коля Рок-н-ролл занёс. Он же вообще вещал, что назревает опасность люберов, и главная опасность – их единение.

Е.: Коля очень в жилу говорит, я с ним согласен.

А.: Их «Память» может просто завербовать.

Е.: Я, кстати, следующий альбом посвящаю обществу «Память» и люберам. Там все песни про это будут. Это сейчас самая яркая и жестокая опасность. Ни разу ещё не было такой опасности по отношению к нам, к живым людям, которые сейчас в Союзе живут.

А.: Чёрная сотня.

Е.: Да, чёрная сотня. Причём эта волна «патриотизма» растёт с каждым днём, растёт прямо на глазах, всё круче и круче во всех городах. Это напоминает Германию 33-го года один в один, буквально по всем проявлениям. Я боюсь, как бы того же самого не вышло. Чтобы мы не оказались в положении той части интеллигенции, которая тут же скипнула, когда у них там путч начался в 1937-м.

А.: В 1937-м это у нас.

Р.: Да, кстати, о ТЕЛЕВИЗОРЕ. Твоё отношение ко всем этим делам. «Твой папа – фашист»…

Е.: Моё отношение… У меня некоторое недоумение по поводу того, почему группа два года играла всякую херню, а потом вдруг неожиданно, когда случилась перестройка, они стали играть совершенно другое.

А.: Так может, не литовали?

Е.: Почему они в альбомы это не включали?

Ш.: Может, чисто случайно?

Е.: Да нет, первый альбом группы всегда самый лучший.

А.: А альбомы в Ленинграде не литовались? (Чем чёрт не шутит, Ленинград всё-таки.)

Е.: Ну, какая может быть литовка альбомов, если группа андеграунд?

А.: Подожди. Первый альбом – «Шествие рыб»?

Е.: Да. Херня же.

А.: В каком году он вышел?

Е.: В 1986-м.

А.: В 1986-м перестройка была уже в полный рост.

Е.: А что они такую херню играли?

Ш.: То есть ты не веришь в Мишу как в честного человека, что ли?

Е.: Да вот как-то странно получается, непонятно. А если он сейчас играет вот такой экстремизм, во-первых, непонятно, что за ним кроется. То есть что дальше? Гребенщиков сказал правильно: «Дай Борзыкину власть, он фашизм похлеще, чем сейчас, сделает». А во-вторых, в Свердловске он пел одно, в Питере – другое, в Симферополе – третье. Он купюры допускает в текстах.

А.: Как???

Е.: А вот так. В Свердловске он пел: «Вы можете поставить меня на колени и всё это назвать перестройкой», а потом он это не пел. В Симферополе он этого не пел.

А.: Чтобы ему ещё концерты дали?

Е.: Да, да, да.

Р.: То есть ты видишь в этом проявление конъюнктурности?

Е.: Да, он уже начал продаваться.

Р.: Всё, что касаемо Свердловского, Ленинградского рок-клубов, это уже, как говорится, концертные организации. Довольно солидные. Там никакого панка быть не может.

Е.: Да. Во-первых, он музыкального отношения к панку не имеет, потому всё это – гнилая эстетика, советский ДЖАПАН какой-то. А во-вторых, если он хочет сказать «Долой Советы!», почему он это не делает?

Р.: Тут ещё вот что. Если ты хочешь что-то сказать, то ты это можешь сказать, а если ты хочешь это доказать, обосновать, исподволь к этому подвести, то так петь не стоило. Ну раз сказал «Долой!», два сказал…

Е.: Так он это только и говорит. Это плакатная поэзия, тупая такая.

Р.: Я у него спрашивал, почему он же поёт «Долой Совдеп!». Он как-то так ответил…

Е.: Вот видишь.

А.: Потому что потом нечего будет петь.

Р.: А больше вообще петь нечего будет.

Е.: Да нет, всегда есть про что петь.

А.: Как сказал Юджин: «Про что бы ни пели, это всё равно будет про советскую власть».

Е.: Да, всегда будет о чем петь. Человек поет, потому что ему плохо.

А.: Так ты всё-таки веришь в искренность?

Е.: Не верю. Хотя в общем-то он с кайфом поёт, и в то же время такое чувство, что он с самим собой неискренен. Боится самому себе в лицо посмотреть или боится последовательно в самом себе разобраться. У меня вот такое чувство. Но в общем и целом я к нему хорошо отношусь. То, что он делает, по сравнению с остальными питерскими – это кайф. Хотя бы по сравнению с этими же самыми ОБЪЕКТАМИ НАСМЕШЕК, АКВАРИУМОМ. Кинчевым тем более…

Р.: А к Боре как ты относишься?

Е.: Я его не знаю хорошо и как о человеке говорить о нём не буду. А в общем и целом я Борю уважаю. Человек работает для самого себя, то есть настолько человек полностью погружён в самого себя и работает себе в кайф, насколько я понимаю.

А.: Ты считаешь, главное – себе в кайф?

Е.: Это он так считает и так делает.

Р.: Ты это разделяешь?

Е.: Не то что разделяю… Уважаю, он это искренно делает.

А.: Ты неправ.

Р.: Ты уважаешь его последовательность в этом деле?

А.: То, что он только себе в кайф, – ты неправ. Он всегда говорил, что хотел жить кайфово и делать кайф другим.

Е.: Да он, похоже, людей не любит. У него отношение к публике гадливое такое. И то, что он играет в зале, для него в тягость, то есть ему лучше дома сидеть и песенки сочинять, это гораздо ему больше по кайфу. То, что он выходит на сцену, песни поёт – это потому, что ему башли платят, или потому, что надо, или ещё почему. Только не потому, что ему хочется этим людям спеть. То, что он делает, это вообще, по-моему, не рок, это какие-то другие дела, внутренние дела. Если глубоко копать, то это ближе к КСП. Там у него агрессии нет.

А.: В последних вещах.

Е.: У него и раньше-то не было агрессии.

Ш.: Это почему же?

Е.: Ну есть там «Электрический пёс» или «Прекрасный дилетант», и то какие-то случайные.

А.: В них нет прямой агрессии. У него совсем другая программа. Программа убеждения.

Р.: Он считает себя гуру.

Е.: Есть отчасти. А что мне глубоко не нравится – то, что он с Запада всё дерёт. Если глубоко копать, то у него своего ничего нет.

Р.: Ты считаешь, у нас возможно что-то своё сделать? Ведь очень многое, почти всё, берём из эмпирики. Всё, что слышал в своей жизни, как-то переварилось, перемешалось.

Е.: Так это обязательно.

Р.: Ты тоже много слышал, значит, ты тоже дерёшь.

Е.: Я считаю, что вся рок-культура в мире – одна. У меня такое убеждение, что я нахожусь в том же положении, как, допустим, Роттен. У меня нет разделения: здесь и там. Если глубже копнуть, то я считаю наравне с какими-нибудь КЛЭШ. То есть если бы я попал туда, я точно так же к ним зашёл, поговорил. Мы варимся в одном котле, поэтому у меня нет разделения на нас и на них. А Гребенщиков постоянно ощущает, что он здесь, а они там. Почему наша страна в отношении рока отстаёт? Потому, что рок-культура постоянно ощущает, что она здесь, а они там. Я не чувствую, что живу здесь. Всё едино, как некий рок-котёл. Я слушаю Игги Попа и общаюсь с ним. Мы с ним вместе, два брата, он поет для меня, я пою для него. Я считаю, что музыка делается для музыкантов, художники рисуют для художников, поэты – для поэтов… Только музыканты, панки, могут оценить твои песни, я имею в виду даже не столько музыкантов, а людей, которые…

А.: Ну, понятно.

Е.: Поэтому для меня панк, который был на Западе, – не то, что на Западе или у нас, просто есть панк и есть непанк. Допустим, панк, который играют, скажем, в Праге, – это панк, который круче, чем, допустим, ЭКСПЛОЙТЕД, или какие-нибудь ДРАКОНЫ из Китая ещё круче, чем наш панк, допустим, вместе взятый. Просто мы одна культура, одно целое, один котёл. А если, допустим, Гребенщиков, подсознательно, я чувствую, разделяет на советскую и западную. Поэтому поляки, БРИГАДА КРИ, их и в Англии слушают, там пластинки выходят, всё это по кайфу. Вот и ДК скоро выйдет, я надеюсь.

Р.: То есть ты считаешь, что у панка национальных корней нет?

А.: У рока вообще?

Е.: У рока?

Р.: И даже у рока… Мы как-то автоматически приняли рок за панк. Настоящий рок – это панк.

Е.: Да-да, это чётко совершенно.

Р.: Так, а корней у него национальных нет.

Е.: Есть. Только эти корни у каждого свои. А вообще, если глубже копать, то у всех корни-то одни. Вся культура народная, мировая, она вся по своей сути похожа.

Ш.: Да она одна и есть.

Е.: Что Африка, что Россия, вот эти вот шаманские дела по деревням, что какие-нибудь индейцы американские, что какой-нибудь оркестр миланский, какой-нибудь австралийский – это всё один хер. Я вот слушал африканские дела, истинно традиционные народные, я слышал, что ансамбль Покровского поёт. Всё то, что Покровский делает, – это панк-рок, это рок в чистом виде, с таким драйвом, который не снился ни ЛЕД ЗЕППЕЛИН, ни ЙЕС. Когда я «Музыкальный ринг» с Покровским смотрел, я весь концерт орал, я плясал, я на стене «анархия» рисовал. Потому что то, что они делают, – это именно рок в чистом виде. И вот эти все народные дела, что Африка, что Америка… Чукотскую народную музыку послушал. То, что они делают, и Игги Попу не снилось. Все-все, что люди делают, – это культура человеческая – которая корнями едина.