Английская элита, в отличие от французской, не пережила капитуляции 1940 г. Страна, вышедшая из Второй мировой войны одной из держав-победительниц, была неплохо подготовлена к кризису, связанному с роспуском империи. В 1945 г. Англия – одна из трех мировых держав с армией в 4,5 млн человек, владевшая заморскими территориями, разбросанными по многим континентам. Над ними никогда не заходило солнце. К концу 1961 г. от этой империи не осталось почти ничего. Тем не менее английское руководство, в отличие от российского, не рассматривает этот процесс как геополитическую катастрофу. В большинстве работ, посвященных роспуску колониальных империй, пример Англии, сумевшей понять, как устроен мир второй половины XX в., считается образцом для подражания^[50].

Принятый английским парламентом Акт о Совете по делам Индии 1909 г., не внесший радикальных изменений в организацию управления империей, был важным шагом на пути к индийской независимой государственности^[51]. Решение о независимости Индии было принято во время Второй мировой войны. Собственно, с этого времени история Британской империи завершилась. Дальнейшее развитие событий – затянувшийся постскриптум. Однако еще в начале 1950-х гг. эксплуатация ностальгии по империи была сильным политическим ходом, по меньшей мере среди сторонников консервативной партии, отождествлявших себя с имперским величием. Рассуждения о традициях прошлого, значении империи для Англии, о невозможности от нее отказаться, о “предательской политике” лейбористов, готовых встать на путь ее роспуска, – важная составляющая политической пропаганды консерваторов в это время. Идеологическая база этой политики – заявление Черчилля от 10 ноября 1942 г.: “Мы намерены удержать то, что является нашей собственностью… Я стал премьер-министром его величества не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи”^[52]. Схожие мысли он неоднократно высказывал и после возвращения в правительство в 1951 г.

Темы, связанные с необходимостью сохранения империи, вредоносности действий тех, кто готов пойти по пути ее демонтажа, апелляция к постимперской ностальгии, антиамериканизму – важнейшие в публичной политике Консервативной партии в начале и середине 1950-х гг.^[53]. Многие английские политики этого времени рассматривают Соединенные Штаты – а не Советский Союз – в качестве главного врага своей страны. В 1951 г. объяснить большинству актива только что выигравшей выборы Консервативной партии, что дни империи сочтены, было невозможно^[54].

Время все расставляет на свои места. Крах Суэцкой кампании в 1956 г., усилия, оказавшиеся необходимыми для обеспечения контроля над ситуацией на Кипре в 1958 г., наглядно демонстрируют английскому обществу, что мечты о сохранении империи романтичны, но не реализуемы.

С 1959 г. правительство консерваторов, за несколько лет до этого клявшихся в верности имперскому идеалу, начинает форсированный демонтаж империи. Я. Маклеод, возглавлявший в то время Министерство по делам колоний, так характеризует сложившуюся ситуацию: “Говорят, что после того, как я стал секретарем по делам колоний, началось целенаправленное ускорение движения к независимости. Я согласен с этим. Мне представляется, что проведение любой другой политики привело бы к ужасающему кровопролитию в Африке”^[55].

Распустив империю, Британия столкнулась с тяжелой, растянутой на десятилетия террористической войной в Северной Ирландии. Параллели с Россией, в 1991 г. без крови отказавшейся от следующей по масштабам империи и при этом столкнувшейся с трудноразрешимой чеченской проблемой, очевидны. Безболезненно роспуск империй не давался никому.

Упорядоченный, планомерный демонтаж империй, соответствующий стратегическим планам правительства метрополии, – исключение, а не правило^[56]. Чаще встречаются ситуации, в которых метрополии, не готовые посылать своих солдат для защиты имперских владений, оказываются в политическом кризисе, не могут выработать политику мирной перестройки отношений с бывшими колониями. Здесь показателен пример Португалии, где после революции 25 апреля 1974 г. направленная в колонии армия потеряла всякое желание сражаться, солдаты и младшие офицеры думали лишь о том, как быстрее добраться до дома. В этой ситуации длинные и сложные переговоры о процедурах передачи власти – за пределами возможностей правительства^[57].

Во Франции из-за тяжелого наследия, связанного с поражением 1940 г., процесс адаптации общества к новым реальностям шел медленнее, чем в Англии, ностальгия по империи была сильнее. Французская политическая элита была убеждена, что лишь империя позволит стране сохранить статус великой державы, влияние в мире^[58]. Число людей, погибших в борьбе за это, оказалось большим, чем в других европейских метрополиях. Результата – демонтажа империи – это не изменило.

На фоне заката европейских империй развертывается кризис системы всеобщей воинской обязанности^[59]. Из всех империй Франция в конце 1940-х – начале 1950-х гг. предприняла наибольшие усилия, чтобы удержать колонии; потратила для этого больше денег и потеряла больше жизней. В Индокитае с 1945 до 1954 г. погибло 92 тыс. солдат и офицеров экспедиционного корпуса, 140 тыс. были ранены, 30 тыс. взяты в плен. Война кончилась поражением. Тем не менее французское правительство не решилось отправить в Индокитай ни одного призывника из Франции. Это было политически невозможно. Французские семьи категорически не желали отдавать сыновей погибать в Индокитае.

После капитуляции французских сил при Дьенбьенфу, когда в плен сдались 10 тыс. солдат и офицеров, большинство французских военных руководителей предпочитали возлагать ответственность за поражение на гражданских политиков, которые были не готовы поддерживать усилия армии, нанесли ей удар в спину Поражение в Юго-Восточной Азии, обусловленное, в частности, и отказом направить туда призывников, было важнейшим фактором мобилизации сторонников независимости в других французских колониях, в первую очередь в Алжире. Если метрополия не способна сохранить свои территории в Азии, то что гарантирует возможность удержать их в Северной Африке?

Один из исторических парадоксов состоит в том, что премьер-министр Франции, завершивший войну в Индокитае, заключивший в 1954 г. соглашение с Хо Ши Мином и начавший масштабное наращивание французских сил в Алжире, – один и тот же человек: Пьер Мендес-Франс. Во время парламентских дебатов 12 ноября 1954 г. он сказал: “Пусть никто не ждет от нас какого бы то ни было компромисса, мы не идем на компромисс, когда вопрос стоит о защите внутреннего мира и целостности республики. Департаменты Алжира – часть республики, являются Францией на протяжении длительного времени. Между Алжиром и основной французской территорией никакой раздел невозможен. Никогда Франция, никогда любой парламент или любое правительство не откажется от этого фундаментального принципа”^[60]. Министр внутренних дел, впоследствии президент Франции Франсуа Миттеран был столь же категоричен. Он сказал: “Алжир – это Франция”^[61].

Численность алжирских повстанцев была меньше, чем силы партизан во Вьетнаме. Алжир географически ближе к Франции. Там проживало более миллиона французских колонистов. Их лобби в метрополии было влиятельным. В стране были сосредоточены значительные ресурсы нефти и газа.

В мае 1955 г. французское правительство предприняло шаг, на который не решились кабинеты министров, ответственные за ход войны в Индокитае. Оно призвало 8 тыс. резервистов и обнародовало планы продлить срок службы 100 тыс. призывников. В августе того же года были ограничены отсрочки от воинской службы по призыву. В 1955 г. численность французских войск в Алжире увеличилась более чем вдвое – с 75 тыс. в январе до 180 тыс. в декабре. Осенью 1956 г. треть французской армии была сосредоточена в Северной Африке. К концу 1956 г. там служили 400 тыс. французских военных.

Большинство молодых людей, призванных в армию в соответствии с декретом от 22 августа 1952 г., были старше 23 лет, многие из них были женаты, имели детей, начали деловую карьеру. В 1914 г., когда во Франции в массовых масштабах призывали в армию людей среднего возраста, это прошло организованно, без общественного сопротивления. То, что родина в опасности, было понятно. В середине 1950-х гг. война в Алжире воспринималась и миром, и французским обществом как колониальная, несправедливая. Никогда призывная армия не направлялась для ведения таких войн в то время, когда метрополия находилась в состоянии мира. В сентябре 1955 г. начались беспорядки среди призывников, направляемых в Алжир. В Винсенте, Нанте, Марселе проходят массовые выступления протеста.

Призывники, как правило, не участвуют в активных боевых действиях. Их ведут Иностранный легион и военные-профессионалы. Основная задача призывного контингента – охрана ферм французов-колонистов. Тем не менее со времени направления призывников в Алжир общественное мнение во Франции по отношению к войне меняет-с я. Жители демократической страны, даже испытывающие ностальгию по былому величию, не хотят посылать своих детей воевать ради сохранения фантома империи. В 1960–1961 гг., по данным социологических опросов, 2/3 французов выступали за независимость Алжира. На референдуме 8 января 1961 г. 75,2 % населения проголосовало за то, чтобы дать руководству свободу действий при решении вопросов о формах ее предоставления^[62].

Собственно, ни Франция в 1960–1961 гг., ни Португалия в 1973–1974 гг., направившие в колонии крупные контингенты призывников для сохранения империи, не столкнулись с угрозой прямого военного поражения. Ничего подобного произошедшему в 1954 г. при Дьенбьенфу им не угрожало. Решение о демонтаже империи имело иные причины. Дело было во внутриполитических последствиях долгой, дорогой и кровопролитной войны, цель которой становилась все менее понятной обществу. Во второй половине XX в. империи выходят из моды. Идти умирать или посылать своих детей на войну, чтобы сохранить атрибутику былого величия, современное общество не считает нужным.

Решение о роспуске империи, поддерживаемое более 2/3 избирателей, даже во Франции с ее устоявшимися демократическими традициями далось нелегко. Меньшинство, активную роль в котором играли французские переселенцы из колоний, профессиональные солдаты, участвовавшие в войнах и считавшие, что их предали гражданские власти, создало в 1958–1962 гг. серьезную угрозу стабильности французских демократических институтов. Когда в 1958 г. радикальные националисты установили контроль над Корсикой, на вопрос о том, не собираются ли власти Франции восстановить порядок, используя силу, один из представителей французского Министерства обороны ответил: “Какую силу?” Он недвусмысленно заявил, что никаких вооруженных сил для пресечения мятежа у гражданских властей нет^[63].

На том, что Франция, пережив крах империи, сохранила в бывшей метрополии демократические институты, сказалось действие ряда факторов: высокий уровень развития, при котором авторитарные режимы, игнорирующие волю большей части населения, выглядят архаичными; планы европейской интеграции, в реализации которых Франция принимала активное участие; авторитет и воля генерала де Голля, оказавшегося человеком, способным распустить империю и сохранить контроль над силовыми структурами.

В 1960–1962 гг., в период, когда активно обсуждался вопрос о прекращении войны и предоставлении независимости Алжиру, многие наблюдатели полагали, что роспуск империи приведет к длительному периоду политической нестабильности и беспорядков во Франции. Прогнозы не оправдались. Продолжение динамичного экономического роста, европейская интеграция свели на нет потенциально опасный постимперский синдром. Во Франции, как и в сегодняшней России, пик постимперского синдрома пришелся на годы, когда благосостояние росло. Однако ее опыт показывает, что, как мы видели, со временем эта болезнь излечима.