Цитаты из книг автора «Егана Джаббарова»

Улицы Екатеринбурга имели магическое свойство меняться всякий раз, когда ты смотрел на них: они пересобирались заново, переписывались, как неудачные поэтические строчки, вот Исеть становится Стиксом, а потом просто И.

он, город Е., был главным свидетелем уголовных, гражданских и божественных дел – он точно знал, кто когда и что делал, в каких дворах и переулках, с кем и при каких обстоятельствах, – он знал тебя лучше, чем я. Он видел твою жизнь, твоих женщин и твою смерть.

Мы ехали молча, смотрели на уличные фонари, мне всегда казалось, что фонари были самым нежным атрибутом российских дорог, они были похожи на сестер и подруг с опущенными головами: словно стыдясь качества дорог, они опускали лица, точечно озаряя куски земли своими желтыми слезами.

Уральская земля вообще не предназначалась для пидоров, она была слишком густо зажата тисками заводов и камней, так что ширинки следовало закрывать наглухо, открывая только в супружеской спальне или на турбазе.

Таких женщин любил мой брат – рожденных российским лесом, вытянутых из серого тумана после дождя, смешанного с выхлопами заводов и фабрик. От их кожи несло дешевым мартини и нефтью, они, женщины моего брата, знали, что у всего есть срок годности, а потому докторскую колбасу нужно есть сразу, запивая большими глотками «Балтики» или «Жигулевского». У них, этих женщин, был срок годности – это они тоже знали, что диктовало им жить жизнь такой, какая она есть в эту секунду, откусывать всю голову ранеток с одного раза.

Российский туман отличается от нероссийского своей плотной огрубевшей пуповиной, он неотделим от леса и водохранилища, он идет этой земле. Туман цеплялся мизинцем за тонкие ресницы берез, все вязло в нем, мы не успевали сбежать от его клубов, земля втягивала нас вместе с воздухом, как курящая женщина.

Каждый год он вычищал из себя любую нежность, все реже и реже улыбался, потому что настоящему мужику не подобало скалить зубы, даже от радости. Всегда коротко стриг волосы и мечтал купить настоящий кожаный плащ, правда, на него никогда не хватало денег.

Он лежал на кровати, смотрел ролики на ютубе и посмеивался, окно выходило на крыши домов и тугое пасмурное небо – то самое уральское небо, что и сейчас надо мной. Несущее на своей спине густую копоть заводов, молитвы ссыльных и плач декабристских жен.

Родители почему-то не считали нужным, чтобы мы продолжали общение друг с другом, будто кровь можно смыть или спрятать, забыть или затереть, как старое пятно, мои родители так и не смогли понять, что кровь пахнет. Пахнет сквозь расстояние и время, сквозь пустоту и нагромождение, сквозь километры и мили, сквозь слова и сны, сквозь живых и мертвых, сквозь здания – она пахнет, и этот запах никогда не исчезает.

Он не умел любить без кулаков, любить словами, любить объятиями – он рос в мире, где всякий мужчина обязан был отрастить могучие кулаки, а всякая женщина – живот в священном браке.