Город Эдесса, славный в летописях христианства усердием своего владетеля Авгаря принять к себе Господа Иисуса Христа, гонимого иудеями, имел что представить благочестивому и любознательному поклоннику. Там хранилось ответное послание Христа Спасителя к Авгарю^[6]. Оттуда сделался известным Нерукотворенный Образ Христов. Там был погребен сам благовестник, просветивший Авгаря верой, – апостол Фаддей. Христианская вера имела здесь больше своих последователей, нежели во многих других городах Римской империи^[7], и во время последнего гонения на христиан при Диоклетиане они искали себе убежища в Эдессе, так как в прочих областях империи их преследовали. Славу благочестия этого города составляло и то, что в окрестностях Эдессы процветала жизнь иноческая.

Эдесса славилась между городами Месопотамии и своим просвещением. Не знаем, какого именно ученого мужа желал видеть здесь преподобный Ефрем и нашел ли он его, но он мог встретить здесь людей, знакомых и со Священным Писанием, и с разными науками. Незадолго до того как он пришел в Эдессу, отсюда выбыл некто Евсевий, славившийся своей образованностью и впоследствии возведенный на кафедру Эдесскую. Евсевий происходил из благородного эдесского семейства; в молодых годах, по обычаю отечественному, как пишет Созомен, он изучал Священное Писание, а после того и науки, преподаваемые у эллинов, посещая тамошних учителей. Преподобный Ефрем не имел желания знакомиться с эллинской – языческой – мудростью, но изучение слова Божия было постоянной целью его духовных занятий.

Приближаясь к городу, Ефрем просил Бога, чтобы Он послал ему навстречу человека, с которым бы он для пользы души своей мог побеседовать на темы Священного Писания. Но в городских воротах он встретил женщину, наружный вид которой достаточно обличал ее недобрую жизнь и зазорное поведение. Смущенный такой встречей Ефрем подумал, что Господь не внял его молению. Между тем женщина, шедшая ему навстречу, остановилась и пристально смотрела на него. Это заставило его обратиться к ней с такими укоризненными словами: «Зачем ты, забыв стыд, смотришь не в землю, как следовало бы стыдливой женщине?» Женщина отвечала, что она должна смотреть на него, потому что жена от мужа взята, а вот ему надлежало бы смотреть не на нее, а в землю, потому что он, как муж, от земли взят. Ефрем удивился ответу женщины и прославил Бога, Который устами грешной жены сделал ему наставление и вразумил, что не должно пренебрегать и грешниками. «Если женщины этого города столь мудры, – подумал он, – то каковы же должны быть мужчины, населяющие его!»

Ефрем остановился в городе. Бедный странник вскоре должен был испытать неудобства своего положения среди разнородной толпы, но он умел извлекать для себя пользу из всего и все обращать во благо других. Принужденный трудами рук своих снискивать себе пропитание, он не почел для себя уничижением наняться в работники к содержателю бани. По соседству с домом, в котором он поселился, жила одна женщина бесчестного поведения, которая один раз вступила с Ефремом в непристойный разговор, желая склонить его ко греху. Суровые слова, сказанные им на первое покушение женщины, только усилили ее бесстыдную наглость. Но Ефрем, предложив совершить грех посреди города, у всех на виду, тем самым искусно заставил ее сказать, что она стыдится людей, и воспользовался ее ответом, чтобы обратить ее на путь добродетели, и сильными словами сумел возбудить в ее сердце стыд и страх Божий. «Если мы, – сказал он, – стыдимся людей, то не более ли должны стыдиться и бояться Бога, Которому известны самые сокровенные мысли людей и Который некогда приидет судить всех и воздать каждому по делам?» Тронутая этими словами, женщина молила преподобного наставить ее на путь добродетели и, по совету Ефрема, удалилась в один из ближних монастырей. Так же действовал Ефрем и на других. В городе еще были язычники. Все свободное время после молитвы и занятий по должности он употреблял на беседы с язычниками, заботясь об обращении их на путь спасения.

Среди таких трудов однажды встретил Ефрема какой-то благочестивый старец из соседнего с городом монастыря. Услышав беседу его с язычниками, инок удивился, найдя в таком месте и с такими людьми истинно христианского мудреца, и с некоторым огорчением спросил Ефрема: «Откуда ты, сын?» – как бы показывая, что ему надлежало бы быть не среди толпы порочных и неверных. Ефрем рассказал ему историю своей жизни. «Для чего же, – говорит ему инок, – будучи христианином, позволяешь себе оставаться в толпе язычников? Или ты намерен жить в миру?» Ефрем отвечал отрицательно, и тогда инок посоветовал ему вступить в один из монастырей в окрестностях Эдессы и начать жить под руководством какого-либо мудрого старца. Ефрем объявил, что жизнь иноческая есть единственное его желание, и последовал за иноком в гору, где обитали иноки^[8].

Эдесса, так же как и Низибия, имела своих великих подвижников, главное занятие которых состояло в молитвах, псалмопении и славословии Бога, которые не имели другого убежища, кроме пещер, не употребляли и обыкновенной пищи, а питались единственно растениями. С такими людьми скоро могла сблизиться душа пустыннолюбивого Ефрема. Он нашел себе друга в одном из таких подвижников, Иулиана, близкого ему и по келье, а еще более по духу, столь же сокрушенному, как и у Ефрема, и столь же неослабному в подвигах. Умилительно благоговейное сокрушение, с которым читал слово Божие этот старец, с пути погибели обращенный благодатью Божией. «Однажды, – говорит преподобный Ефрем, – придя к Иулиану, я увидел, что книги его не только мокры, но там, где встречаются слова “Бог”, “Господь”, “Иисус Христос” и “Спаситель”, буквы почти изглажены. Я спросил его: “Кто так испортил книги?” – “Не скрою от тебя ничего, – отвечал Иулиан. – Когда грешная жена приблизилась к Спасителю, она омыла ноги Его своими слезами и власами главы своей отерла их; так и я, где нахожу написанным имя Бога моего, орошаю его слезами, чтобы получить от Него прощение грехов моих”. – “Бог благ и милосерд, – сказал я ему, – Он примет твое благое расположение, но, – прибавил я дружески, – прошу поберечь книги”»^[9].

Ефрем и сам в уединении пещеры не переставал заниматься словом Божиим, черпая из него умиление и мудрость. Но сокровища его познания по большей части оставались сокрытыми от других, по смирению Ефрема. Вскоре тот же прозорливый старец, который привел Ефрема к инокам одесским, открыл в нем богопросвещенного наставника. Старец поведал братии, что однажды ночью, выйдя из своей пещеры, он увидел лик ангелов, блистающих небесным светом. Один из них держал в руках большую книгу или свиток, снаружи и внутри исписанный, и, обращаясь к другим, говорил: «Кому, думаете, я отдам эту книгу?» И когда одни указывали на Иулиана, вероятно, того подвижника месопотамского, который во время господства арианского был опорой православных в Антиохии^[10], другие на других, ангел сказал: «В настоящее время никто столь не достоин этой книги, как Ефрем Сирин», – и тут же вложил в уста его таинственную книгу. Это видение, напоминающее собой в некоторых чертах видение, бывшее пророку Иезекиилю (см.: Иез. 2, 8–3, 3), может быть, и дало Ефрему наименование пророка сирийского. Оно вызвало Ефрема на труды для общественной пользы.

Ефрем начал писать толкование на Пятикнижие Моисея^[11]. Уже написано было изъяснение на Книгу Бытия, как посетил его тот же старец. Прочитав написанное и усмотрев в творении Ефрема обилие благодати Божией, излившейся на него, старец пришел в удивление и еще более уверился в истинности бывшего о нем видения. Взяв у Ефрема рукопись, старец показал ее клиру одесскому и ученейшим лицам в городе. Все разделяли со старцем удивление перед мудростью писателя и, считая виновником этого труда самого старца, благодарили его. Старец принужден был объявить имя действительного писателя и, желая еще более уверить всех в справедливости своих слов, рассказал о видении, бывшем ему о Ефреме. Это привлекло общее внимание к иноку, до тех пор неизвестному; его начали посещать.

Для смиренного инока тяжела была слава; любовь к уединению не могла примириться с многолюдством приходящих, и Ефрем решил оставить свою пещеру и скрыться на горе, находившейся недалеко, в густом лесу. Но Богу неугодно было его бегство от народа, которому он был нужен. На пути явился ему ангел и сказал: «Смотри, чтобы к тебе нельзя было приложить сказанного в Писании: Ефрем – обученная телица, привычная к молотьбе (Ос. 10, 11). Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике (Мф. 5, 15)». Покорный воле Божией, Ефрем не только возвратился обратно, но и стал посещать город. Его духовная опытность и ревность о благочестии сделала его наставником иноков, а нужды Церкви – помощником пастырей эдесских, особенно в борьбе с еретиками.

«Вера рождает добрую мысль, а добрая мысль – река воды живой. Кто приобрел ее, тот наполнится водами ее»^[12]. Эти слова преподобного Ефрема справедливо могут быть приложены к нему самому. Душа его, напоенная живой водой слова Божия, изливалась неудержимым потоком умилительных наставлений. Согретые живым чувством, исходившие от полноты сердца, освященного благодатью Божией, слова его были исполнены помазания духовного. Чудно плодились в устах его самые убедительные увещания, трогательные обличения самого себя и других, мудрые правила и советы, и часто, неожиданным полетом, благоговейная мысль его возносилась к Богу, Вечному, Благому, чтобы исповедать славу Его любви беспредельной или просить у Него прощения грехов. Примеры и изречения библейские, опыты из жизни подвижнической, притчи и сравнения из царства природы – все было готово и являлось само собой в его простых, безыскусственных беседах.

В кругу иноков Ефрем чаще всего беседовал об обязанностях иноческих. Для некоторых писал и особые наставления, давал ответы на предложенные вопросы, предлагал уроки и новоначальным инокам, и настоятелям. Замечая ослабление правил строгой монашеской жизни, он старался восстановить прежнюю ее чистоту. Стоя на высоте совершенства духовного, он желал возвести и всех туда же. Так, в одной беседе, говоренной, вероятно, в первые годы его пребывания между эдесскими иноками, напоминая о бедствиях, постигших страну, – о землетрясениях^[13] и опустошении от персов^[14], – он призывал своих слушателей к исправлению и указывал им на высокие древние образцы. «Отцы наши, – с болезнью сердечной говорил он, – как светила осияли всю землю; по причине высокого и чистого жития их самые враги сделались их подражателями… Наше же учение, оставив прямые пути, идет по стремнинам и местам негладким. Ибо нет человека, который бы ради Бога оставил имение и для вечной жизни отрекся от мира. Нет ни кротких, ни смиренных, ни безмолвных. Никто не воздерживается от оскорбления, никто не терпит злословия… Земля, приходя часто в страх от лица Господня, колеблется под нами к устрашению нашему, а мы и этого не убоялись. Города поглощены и селения опустошены гневом Божиим, а мы и того не устрашились. Воздвигнуты брани персами и варварами, и опустошили нашу страну, чтобы мы, убоясь Бога, пришли в раскаяние, но и это нас не изменило…»^[15]

С той же целью, чтобы возбудить ревность к подражанию первым пустынножителям, он не раз изображал в беседах своих правила и образ жизни «отцов скончавшихся».

Не менее заботила Ефрема судьба православия в Церкви Эдесской, которая, по значению города и кафедры Эдесской, могла иметь влияние и на всю Месопотамию. Тогда как в других странах пали или ослабели гностические (примиряющие христианство и язычество) лжеучения, волновавшие Церковь во втором столетии, в Сирии, Палестине и вообще в смежных с Месопотамией областях еще в IV столетии было очень много последователей лжеучения Маркиона. Так, в Эдессе еще держалась секта Вардесана, последователя Валентина и Маркиона; кроме него лжеучение Манеса, распространившееся из Персии, также оставило свои следы в Месопотамии. В IV веке ей не только угрожала общая болезнь времени – зараза арианства, но уже в самой Месопотамии возникли и отсюда распространились по другим странам заблуждения Аудия и мессалиан.

Вардесан, ученый эдесский, живший при дворе владетеля озроенского Авгаря, сына Маанова (152–187), известен своей борьбой против учения астрологов о влиянии планет на нравственное состояние людей и даже против Маркиона^[16]; но вместе с тем он и сам проповедовал учение о двух началах: о Боге Непостижимом и о материи вечной, об исшедших из Божества зонах и их сочетаниях, об устроении ими мира и человека и о пришедшем для искупления человека в одном из эонов Христе в видимой, но не вещественной, а небесной плоти, и прочее. Чтобы привлечь к себе народ, он излагал свое учение в поэтической форме; написанные увлекательным языком, изобретенным самим Вардесаном размером, песни его, равно как и песни сына его Гармония, получившего образование в Афинах, распространили его учение даже за пределы Месопотамии и надолго укоренили его заблуждения.

Для того чтобы рассеять заблуждение, достаточно было противопоставить ему истину.

Но для привлечения заблуждающихся к истине Ефрем считал необходимым облечь ее в те же приятные формы, какими прикрывалось заблуждение. Поборнику истины нетрудно было усвоить простую метрику стиха Вардесана. Богатые природные дарования, постоянная возвышенность духа Ефрема, неистощимо обильное чувство, навык представлять свою мысль в светлых и выразительных образах, то же чистое наречие, на котором писал Вардесан (из трех известных наречий сирийского языка эдесское считалось лучшим), – все это обещало успех предприятию. Остальное довершит сила истины и дух благодати, изливавшийся во всех словах святого поэта.

Сколь ни тяжко, сколь ни оскорбительно было для святого чувства строгого инока знакомиться с хульными мнениями лжеучителя и читать в его песнях грубые изображения сладострастной фантазии, но Ефрем не отрекся от горького труда, чтобы тем вернее поразить своего противника. «Я нашел, – говорит он в одном из своих песнопений, – книгу Вардесана и смущен был на время скорбью, потому что она осквернила мой слух и сердце зловонием своих хулений. Я слышал в стихах его хулы и в его чтениях – злословия… Для рассеивания мрака заблуждений, которые раздавались у меня в ушах, я обратился к Священному Писанию».

Вардесан не отвергал ни ветхозаветных, ни новозаветных книг Писания, поэтому Ефрем находил достаточным изложить в своих песнопениях только чистое учение слова Божия о Боге и Его отношении к нам, чтобы обличить суемудрие и лжетолкования еретика. Воодушевляемый ревностью к истине, он смело предает позору и проклятию тайны мнимой мудрости Вардесана и от скопищ еретических призывает в недра Церкви – хранительницы чистого учения. «Мы не полагаем упования нашего в семи планетах, в которые верует Вардесан, – говорит Ефрем в одном из своих песнопений. – Да будет проклят, кто будет говорить, как Вардесан говорил, что от них исходят дожди и роса, снег и голод, семена и плоды земледельцам, что от них голод и изобилие, лето и зима. Да будет анафема тому, кто отверг твердое упование на Господа, усвояет всемогущество семи планетам и на них полагает упование. Да будет проклят читающий Писания и противоречащий им, читающий апостолов и противящийся их учению. Блаженна ты, Церковь верных, ибо Царь царей утвердил в тебе Свое жилище. Твои основания никогда не поколеблются, ибо Господь – Страж твой: и врата адова не одолеют тебя, и хищные волки не смогут сокрушить или ослабить твоей крепости. О, как велик ты, дом Божий! Как ты прекрасен! Как великолепна ты, дщерь народов!»

Так как лжеучение Вардесана в некоторых пунктах сходилось с еретическими мнениями Маркиона и Майеса, то часто Ефрем, опровергая одного, касался также и других. Например, когда говорил против вечного существования материи, против учения о причине зла в материи, о раздроблении Божества на зоны.

Оружие, избранное Ефремом для поражения ересей гностических, оказалось правильным. Народ с жадностью внимал песнопениям святого отшельника и забывал песни Вардесана. Поэтому Ефрем употребил то же оружие и против новых лжеучений, распространившихся в IV столетии. Под покровительством Констанция многие престолы епископские на Востоке были заняты арианами. Лжеучители, восставшие против Божества Иисуса Христа, дошли, наконец, до такого безумия, что Самое Божество не считали для себя непостижимым. С гордым презрением к смиренной вере, которая не дерзает переступать за указанные человеку пределы, они утверждали, что, признавая существо Божие, а равно и образ рождения Сына от Отца неведомым, нельзя именоваться и христианином. «Вы не знаете, кому кланяетесь», – говорили они в упрек верующим. Провозвестниками таких ложных и вредных начал были Аетий и ученик его Евномий. Сверх того, господство ариан на Востоке сопровождалось множеством разделений и распрей церковных^[17]. Все это отвлекало внимание от предметов, касающихся жизни христианской, и святое дело – благоговейное размышление о тайнах Божественных – часто обращалось в предмет праздного, а иногда и нечестивого суесловия.

С горестью сердца смотрел на такое несчастное положение дел преподобный Ефрем; с пламенной молитвой обращался он к Господу, чтобы Он умиротворил Свою Церковь. А чтобы заразительная болезнь, свирепствовавшая в Сирии, не коснулась и его страны, он дал в своих песнопениях предохранительное и вместе с тем целебное против нее врачевство^[18]