Врывается в кабинет. Подходит к столу. На него поднимает невинные глаза ротмистр Маслов-Лисичкин^[38] с напомаженным пробором и аккуратно подстриженными усиками.

– Послушайте, ротмистр! – изо всех сил сдерживая себя, тихо произносит Рутенберг, – Адрес, по которому прятался Ленин… Да! Который вы получили от своего осведомителя. По долгу службы, вы должны были принять в разработку и выслать наряд для задержания. Я не знаю, сколько вам дал Терещенко, чтобы… Сто, триста рублей!? Ладно, этот «мешок золота», играющий в демократа. Но вы?! Считайте, ротмистр, что это были тридцать сребреников. Вы же русский офицер! И я, еврей, вам говорю: «вы продаете Россию!». Ох, как вы пожалеете!

КОММЕНТАРИЙ:

Ротмистр Маслов-Лисичкин будет расстрелян в августе 1921 года вместе с Николаем Гумилевым по подозрению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева».

Пригород Петрограда. Сестрорецк.

Окраина. День.

Всё там же останавливается авто Терещенко.

Теперь он привычно проходит по улице. Заходит во двор дома Емельяновых. Взбегает на крыльцо. Дверь забита. Окна забиты.

Оглядывает двор. Из-за забора высовывается соседка.

– А вам, господин, чего? Молока? Так ремонт у хозяев. Съехали они к родне. А корову мне оставили. На пока. Так что, пожалуйте за молочком.

Из-за угла сарая появляется Рутенберг. С ним ротмистр Маслов-Лисичкин и мальчик-сосед.

– Ну, что, гражданин министр, попили чаю? С баранками? – язвительно говорит Рутенберг. – Согласно опросу, в доме было трое мужчин. Сильно вы рисковали, Михаил Иванович. Зарезали бы как барашка. К чертовой матери! А как только вы вышли, они поднялись и бегом. Этот ваш «с честными глазами» даже переоделся в платье хозяйки. Спугнули вы их…

Два автомобиля пылят по улочкам Сестрорецка. «Ролс-Ройс» Терещенко и старенький «Рено» следственной группы.

Петроград. Штаб военного округа.

Двор. Вечер.

Командующий округом генерал Половцев. Перед ним офицер и взвод юнкеров. Офицер повторяет полученный приказ:

– Пункт назначения станция Удельная. Цель: арест гражданина Ульянова. Разрешите выполнять?

– Есть вопросы?

– Есть, – тихо говорит офицер, – Желаете получить этого господина в цельном виде или в разобранном?

– Ну, знаете, – усмехается генерал Половцев, – арестованные ведь часто совершают попытки к бегству.

Офицер понимающе кивает, командует:

– По коням!

Юнкера взлетают в седла.

Станция Удельная. Вечер.

Ленин, уже в мужской одежде, в парике, с удостоверением на имя сестрорецкого рабочего Константина Петровича Иванова в сопровождении Сталина идет по железнодорожным путям.

Подходят к паровозу. Ленина знакомят с чумазым машинистом.

Сталин шепчет на ухо Ленину:

– Там в Гельсингфорсе на вокзале встретит… Верный человек. Тоже кавказец. С усами. С букетом гвоздик.

Ленин поднимается в паровозную будку. Сталин платит машинисту за контрабандный провоз Ленина через границу в Финляндию. Паровоз пыхтит.

Ленин смотрит на огонь в топке паровоза. Потом в окно на проносящиеся перелески.

Там остается Россия. И он всем нутром понимает, что уже не хочет назад. Ни за какие коврижки.

Хельсинки (Гельсингфорс). Вокзал. Вечер.

Среди прибывших пассажиров в очереди на контрольно-пропускном пункте к финскому пограничнику стоит Ленин. Он взглядом отыскивает в толпе встречающих кавказца с усами и букетом. Переглядывается с ним.

Подходит очередь. Ленин протягивает пограничнику удостоверение рабочего Иванова.

– Господин Иванов?

– Да. А что? – напрягается Ленин.

– Всё нормально. – Пограничник смотрит на гауптмана, стоящего в толпе встречающих. Тот кивает. – Просто вас, господин Иванов, встречают.

Ленин выходит за барьер. И его любезно под руку подхватывает гауптман. Они идут к выходу на площадь.

Кавказец торопится за ними, но спотыкается об подставленную ногу. Падает. Вскакивает и бросается на обидчика. Это Лёха, который ласково улыбается и показывает парабеллум под пиджачком.

Ленин с гауптманом, нервно оглядываясь, выходит на привокзальную площадь.

– В чем дело?! Почему вы идете со мной рядом?! На нас смотрят! Это нежелательный контакт. При этом скандале… – твердит истерично Ленин.

– Успокойтесь, герр Ульянов. Мы не в Петрограде. Мы в Финляндии. Птички поют. Люди гуляют. Напрасно вы не связались с нами сразу. И в панике бросились бежать. Пришлось вычислять. Кронштадт, Сестрорецк, Удельная, Терриоки… Граф Мирбах очень волновался за вас…

Они садятся в пролетку. Едут. Потом идут через дворы. Входят в дом.

Хельсинки (Гельсингфорс).

Дом начальника милиции Гельсингфорса.

Вечер.

Из кресла встает начальник милиции города Густав Ровно.^[39] Он в мундире:

– Очень приятно. Рад такому гостю! Разрешите представиться. Начальник милиции Гельсингфорса Густав Ровно.

И тут у Ленина случается нервный срыв. Он покрывается холодным потом, валится как пустой мешок на пол…

Петроград. Здание суда. День.

Полицейские выводят под конвоем арестованных Троцкого, Рошаля, Коллонтай и других членов Петроградского совета депутатов. Сажают в арестантский фургон. Вокруг толпятся репортеры.

Мальчишки-газетчики снуют между прохожими и выкрикивают:

– Троцкий собирается выступить на суде! Аресты продолжаются! Гражданка Коллонтай жалуется на условия содержания в тюрьме! Прокурор приводит чрезвычайно слабые косвенные доказательства государственной измены! Газета «Новое время»! Только у нас! Съезд большевиков высказался против явки Ленина на суд!

Австрия. Курорт Бад-Гаштайн. Клиника.

День.

Ленин открывает глаза. Белый потолок, белые стены. Он в кровати. Внимательные глаза профессора Адлера.^[40]

– Ну, всё в порядке. Я профессор Адлер. Можете встать?

Ленин оглядывается. У кровати на стуле сидит, улыбаясь Карл Радек.

Ленин неуверенно встает. Поддерживаемый санитаром, он проходит по палате. Подходит к окну. За окном чудный пейзаж – заснеженные вершины Альп. Он вопросительно оглядывается.

– Да, пастор Рихтер, вы в Австрии. Бад-Гаштайн. Альпы. Всё будет хорошо. Вам предстоит небольшой курс лечения нервной системы. И модный сегодня психоанализ, – улыбается профессор Адлер. – Вопросы?

– Какое сегодня число и какой год? – спрашивает Ленин.

– Пятнадцатое июля 1917 года. Есть какие-нибудь просьбы?

– Бумагу, ручку. И свежие газеты.

– Давайте договоримся, repp пастор. Первые две недели никаких газет.

– Соглашайтесь, Учитель, – улыбается Радек.

– Хорошо. Тогда работы Маркса и Энгельса.

– Найдем, – улыбается Радек. – Разве что на немецком языке.

– Пусть! Буду сам переводить! – бодро заявляет Ленин.

Железнодорожная станция Луга.

День.

В каморку станционного телеграфа вбегает начальник станции. Телеграфист потрясает ворохом телеграфных лент:

– Зиновий Петрович! А они настаивают, чтобы вы пропустили эшелон 214!

– И куда же я его пропущу! Телеграфируй, все пути забиты!

– кричит в ответ начальник станции и с тоской смотрит в окно.

Действительно, мощный железнодорожный узел в коллапсе. На всех путях военные эшелоны. На платформах броневики, пушки. Вагоны с надписями «40 человек, 8 лошадей» полны лошадей и солдат.

Начальник станции вытирает пот с лысой головы:

– Телеграфируй, Тимоша! По приказу Верховного главнокомандующего генерала Корнилова!^[41] У меня в гостях корпус генерала Крымова. «Дикая дивизия»!^[42] И убираться пока не собирается. Пусть Рогожкин пускает свои поезда через Демьянск! – он натягивает фуражку и выходит по коридорчику на пристанционную площадь. Смотрит.

Площадь забита стоящими на коленях казаками – мусульманами из «Дикой дивизии». Это совершается намаз.

Сзади начальника возникает опять телеграфист с лентой телеграммы:

– Зиновий Петрович! А они опять…

– Тихо! – обрывает его начальник станции шепотом, – Видишь, молятся. Уважение поимей!

– И долго они у нас будут это…? Стоять? – тоже переходит на шепот телеграфист.

– А черт их знает, – отвечает начальник станции. – Генерал Крымов^[43] поехал в Петроград к Керенскому. Видать, ультиматум повез от генерала Корнилова.

– Да чего там тянуть?! Вперед! По коням! Опять же станцию освободят.

– Не-е-ет… Генералы наши русские люди. А русский человек, Тимоша… Он до-о-олго запрягает…

31 августа (13 сентября по новому стилю) 1917 года.

Петроград. Мариинский дворец. Приемная

Председателя Временного правительства Керенского.

День.

В приемной адъютант генерала Крымова и два офицера в форме туземной дивизии. Газыри, папахи, кинжалы.

И еще там топчется полковник Самарин.^[44]

В приемную входит Терещенко.

– Александр Федорович свободен? – спрашивает он секретаря.

– Никак нет-с! У них генерал Крымов. Просили не беспокоить.

С грохотом распахиваются двери кабинета. В приемную вылетает разъяренный генерал Крымов. За ним семенит Керенский, приговаривая:

– Вы меня не так поняли, генерал. Я наоборот…

– Я вас прекрасно понял, гражданин Керенский! – орет генерал – И мне плевать на твоих прокуроров! Смотри! – он тянет Керенского к окну. Показывает.

Петроград. У входа в Мариинский дворец.

День.

Стоят машины эскорта генерала Крымова. Два грузовика казаков Дикой (Туземной) дивизии. Все вооружены до зубов.

Петроград. Мариинский дворец. Приемная

Председателя Временного правительства Керенского.

День.

– Так что ты мне, гражданин Керенский, не балуй! – продолжает Крымов, – Скажу своим чеченам. Враз порвут в клочья! – он натыкается на Терещенко: – Прости, Михал Иваныч, не заметил.

– Что случилось, дорогой Александр Михайлович? – Терещенко жмет руку генералу, – Может, я могу чем-то быть полезен?

– Да ну… Не такое видывали, – обнимает его Крымов, – Ты ж у нас по иностранным делам. А тут внутренние. Так что я уж сам! Скажи поклон маменьке, Марго, сестричке, – он резко разворачивается к Керенскому: – И зарубите себе на носу, «штафирки»! Приказ генерала Корнилова для меня никто не отменял! Третья кавалерийская бригада Туземной дивизии уже в районе Гатчины! Останавливаться, крысы, я не намерен! Возвращаюсь в войска и продолжаю движение на Петроград. Вот только заскочу на пять минут с семьей повидаться, – поворачивается к бледному полковнику Самарину, ожидающему пощечины: – Да, братец, гавном ты оказался… Не боись! Бить не буду. Но уж не обессудь, руки больше никогда не подам.

Генерал Крымов резко разворачивается и, звеня шпорами, выходит из приемной. Бледный Керенский смотрит ему вслед.

Петроград. Мариинский дворец.

День.

Большой светлый коридор. Генерал Крымов в сопровождении адъютанта и казаков проходит мимо стоящего у окна человека. Это гауптман.

Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.

Возле дома. День.

Автомобиль генерала и грузовики эскорта с казаками у подъезда дома.

Горничная и кухарка в белых передниках ставят на капоты авто большие подносы бутербродов с рыбой и колбасой:

– Господин генерал передал перекусить. Он просил сказать. Это… – пытается вспомнить горничная, – Слово я забыла. О! «Халяль»!

Казаки улыбаются, подмигивают женщинам, берут бутерброды, с интересом оглядываются по сторонам. Незнакомый для них, горцев, мир: трамваи, многоэтажные дома, мальчишки-газетчики, барышни…

Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.

Подъезд дома и квартира генерала Крымова.

День.

Горничная и кухарка возвращаются в парадное. Поднимаются к дверям квартиры генерала Крымова на втором этаже.

За ними увязывается мужчина в униформе электрической компании:

– Простите, дамочки, квартира номер 8? Правильно? У нас вызов. Короткое замыкание! – вместе с женщинами он входит в прихожую. Это уже знакомый нам подручный гауптмана – матрос Лёха.

– Стойте здесь! Сейчас позову барыню, – говорит горничная и вместе с кухаркой исчезает в глубине квартиры.

В приоткрытую дверь столовой видны дети, радостно бегающие вокруг генерала Крымова. Все, вместе с адъютантом генерала, пьют чай. Одна из дочек играет на рояле.

Лёха осторожно приоткрывает входную дверь и из парадного в квартиру просачивается маленького роста мужчина в черном костюме. Он тихо растворяется в темноте большой квартиры.

Тут в прихожую в сопровождении горничной выпархивает раскрасневшаяся хозяйка-жена Крымова Мария Александровна:

– Извините, но это ошибка! Во-первых, мы никого не вызывали. И вообще, не до вас. Подите! – она резко поворачивается и возвращается в столовую.

Лёха извиняется и выходит. Горничная закрывает за ним дверь, уходит.

Пустая прихожая. На вешалке шашка генерала и портупея, на которой кобура с револьвером.

Чья-то рука аккуратно достает револьвер генерала.

Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.

Возле дома. День.

По улице от дома идет Лёха. Проходя мимо автомобиля, в котором сидит гауптман, он еле заметно кивает – мол, всё по плану.

Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.

Квартира генерала Крымова. День.

В столовой весело и задушевно. Окна открыты. Ветер шевелит белые занавеси на окнах.

С улицы доносятся крики мальчишек-газетчиков:

– Мятеж Корнилова! Корпус генерала Крымова у стен Петрограда! Все в ужасе ожидают появления «Дикой дивизии»!

Крымов с удовольствием слушает эти крики. Потирает руки. Встает из-за стола:

– Ладно. Чаю попили. Пора и честь знать.

Вскакивает, было, адъютант, но генерал машет рукой:

– Доедай эклер, Витя, я ополоснусь на дорожку…

Крымов проходит по коридору, заглядывает в кухню:

– Спасибо, Глаша, – улыбается он кухарке. – Всё как всегда вкусно!

Входит в туалетную комнату. Умывается, вытирает руки полотенцем. Рассматривает себя в зеркале. Подкручивает усы.

И вдруг видит в зеркале за своей спиной маленького человека. Пытается развернуться…

Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.

Возле дома. День.

Из своего автомобиля за домом наблюдает гауптман. Он видит, что казаки эскорта встрепенулись. Это из окна квартиры Крымова высовывается адъютант. Он машет руками, кричит. Казаки бросаются в парадное.

Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.

Парадное дома и квартира генерала Крымова.

День.

Туалетная комната. На полу тело генерала. В руке у него его револьвер. Вопли, суматоха.

Петроград. Улица Захарьевская, дом 19.

Возле дома. День.

На заднее сидение автомобиля гауптмана вскакивает тот самый маленький человек в черном. Машина срывается с места.

Едут в молчании.

Петроград. У ограды Таврического дворца.

День.

Гауптман останавливает машину. Маленький человек выходит. Перед тем как раствориться в толпе, наклоняется к окошку и тихо говорит гауптману на немецком языке:

– Как было приказано. Самоубийство.

Петроград. Церковь. Вечер.

Обряд отпевания генерала Крымова. У гроба семья – вдова и дети. Генералы, адмиралы. Терещенко с матерью, Марго и сестрой Пелагеей. Офицеры «Дикой» дивизии. В стороне Керенский и другие министры.

Вот Терещенко подходит к гробу и торжественно кладет туда белую перчатку. Все вздыхают. Все знают. Это такой масонский ритуал.

Среди офицеров стоит и смотрит на всё это генерал Лечицкий.^[45]

Петроград. Мариинский дворец. Кабинет

Председателя Временного правительства Керенского.

День.

В кабинете сам Керенский, Савинков,^[46] Терещенко, Рутенберг.

– Только не надо! Это была попытка мятежа! – кричит Керенский, ищет поддержки у Терещенко: – Вот, дорогой Михаил Иванович, вы министр иностранных дел. Вот скажите, что бы говорили о нас на Западе если бы…

– Да, резонанс был бы огромный, – важно произносит Терещенко. – Послы стран Антанты^[47] в один голос твердят, что призывать диктатора это чересчур. В конце концов, эти Советы депутатов решаемая проблема.

– А вы, Борис?! – кричит Керенский Савинкову, – Кто вам дал право вести переговоры за моей спиной?!

– Почему за спиной?! Ведь вы сами…

– Нет! Я не поддерживал идеи с Корниловым. Нет и еще раз нет! Вы всё себе нафантазировали!

– Саша, вы ошалели! Что вы делаете?! – кричит Керенскому Рутенберг.

– А у вас, Рутенберг, вообще нет права голоса, – отбивается Керенский – Вы напросились побыть здесь, пользуясь дружбой со мной и с Борисом. И теперь сидите и молчите!

– Поймите, эти большевики… Вы понимаете, Саша, кому вы сдаете Россию! – Рутенберг поворачивается к Терещенко: – А вы?! Нашли, кем пугать! Послами, бля! Они спят и видят Россию в жопе! Временное правительство должно поддержать Корнилова! Дайте ему войти в Петроград и уничтожить эту мерзость!

– Простите, но демократия требует… – Керенский становится в позу оратора.

– Демократия?! – обрывает его Рутенберг, – Эта ваша подлость с генералом Крымовым! Вы заманили его! И я знаю, Саша, почему!

– Почему?! – Керенский бледнеет.

– Да потому что поняли, что Корнилов повесит и вас. И поделом! – Рутенберг обращается к Савинкову – Как считаешь, Борис?

– Я всегда и во всем был не согласен с Рутенбергом, – говорит Савинков, – Но сейчас сто процентов твоя правда, Пинхас. Послушайте его, Александр!

– Ой! Рутенберг – провидец! Патриот России! – саркастически смеется Керенский. – Вы вообще, Пинхас, перебежчик! То вы креститесь, то опять в иудаизм!

– Да! Потому что с вами, православными дремучими идиотами… Власть Временного правительства это шагреневая кожа и она с каждым вашим словом, Саша, съеживается донельзя. Скоро только на один Мариинский дворец и будет распространяться. А там, глядишь, на один ваш сральник. Прекратите клоуном на манеже работать! Огромная страна в ничто превращается!

Терещенко с улыбкой наблюдает спор. Как бы из-за стекла смотрит. Такой отстраненный взгляд. Вроде бы участие, но без отождествления. Взгляд постороннего наблюдателя.

ВИДЕНИЯ ЛЕНИНА:

Фургон для перевозки арестованных.

Вечер.

Ленин в наручниках и ножных кандалах. Машина останавливается.

Ленин спускается по ступенькам из фургона. Вокруг фигуры юнкеров. Он делает два-три шага. И вдруг один из юнкеров втыкает в него примкнутый к винтовке трехгранный штык. С удовольствием проворачивает.

Ленин пытается ухватить штык руками. И тут другой юнкер с криком «Коли!» втыкает свой штык.

И вот уже над кучкой юнкеров только взлетают приклады винтовок.

Австрия. Курорт Бад-Гаштайн. Клиника.

Ночь.

Крик несется по коридору клиники. Дежурный санитар влетает в палату. Там бьется в истерике Ленин. Ему делают укол. И он снова засыпает, но еще некоторое время бдительно вскидывает веки. Он боится снова провалиться в свой кошмар.

Австрия. Курорт Бад-Гаштайн. Клиника.

Процедурные комнаты. День.

Калейдоскоп процедур клиники того времени. Массаж, ванны, водолечение, грязи, гипноз. Ленина массируют. Ленина опускают в ванну. Обмазывают грязью. Гипнотизируют.

И, наконец, главное – психоанализ. Ленин на кушетке и профессор Адлер с блокнотом в руках.

Австрия. Курорт Бад-Гаштайн. Клиника. Палата.

Вечер.