Он застигнут врасплох и оттого вынужден поддержать игру:

– Если клопы едят людей, важнее клопы. Если люди – клопов, то люди…

– Ура! Юмор остался! Смешно ответил. Но еще смешнее выглядел. Если бы ты себя видел в ожидании юной Фортинбрасы. Отпад! Юморины!.. Нет, ее будила, поверь. Предприняла все усилия. Стучала в дверь! Никакого эффекта! Сначала я подумала, что она так спит – пушками не разбудишь. Ну как я в свое время. Это теперь я не сплю – всю ночь по квартире хожу, как собственное привидение… Но тут я понимаю: она ведь не может проснуться… Потому что ее зовут Фортинбрас! Ей еще рано! – Шепчет: – Фортинбрас приходит, когда все, – помолчала, – мертвы. Ха-ха-ха!

Он вдруг бросается к окну, нелепо пытается открыть. Окно не открывается.

– Какой странный! Зачем тебе окно?! Прыгать отсюда высоко… Ага! Ты хочешь крикнуть в окно о помощи? Знаешь, я как-то кричала о помощи прямо из этого окна…

– Почему-то… душно…

– Это – кажется… Да, жаль, что я его заколотила. Но выхода не было… Понимаешь, окно вызывало у меня ассоциации с тем криком о помощи… И когда я вернулась из больницы – его забили.

– Послушай, что ты хочешь от меня?

– Кстати, это была такая забавная история с окном… Тебе, как драматургу, создавшему мой образ, необходимо ее знать. Когда по твоей милости я оказалась в «офсайде»… И тогда я попыталась тебе изменить. Он был живописец. Художник Витя. Такой чуткий. Я, когда познакомилась с ним, сразу поняла: Витя-художник – человек моей судьбы! Я очень нервничала, все-таки… измена… Чтобы убить угрызения совести, мы пошли в ресторан. Я тогда еще не любила пить.

– До клумбы еще далеко было.

– Браво! Но он все понял: такой деликатный – Витя-художник! И вот выходим мы из ресторана…

– Платила, конечно, ты?

– Тогда еще платила не я. Это теперь, когда я феминистка, принципиально плачу за мужчин. И если мужчина мне обходится дорого, я его ненавижу, а если дешево – я его презираю! Ха-ха-ха! И вот выходим мы с Витей-художником из ресторана, ловим такси, ехать домой, в наш чертов квартал одинаковых домов, – изменять тебе! Такси с моим везением, естественно, нет… Поэтому плетемся от метро пешком. И у самого дома он говорит: «А где твоя косынка?» Ну – чуткий! Вижу, потеряла! А он говорит: «Ничего, Нина, я отыщу». Деликатный… Ну – художник! А я рада-радешенька: думаю, пока Витя будет искать косынку, я переоденусь и, главное, морально подготовлюсь к измене. И вот я поднимаюсь к себе… и жду, жду… А Вити – нету. Я жду! А Вити – нету!.. А он даже моего телефона не знает!

– Ну понятно, на улице познакомились!

– И тут я понимаю, что он – моя судьба – заблудился! Витя-художник, мне предназначенный, – заблудился! Эти одинаковые чертовы дома! А он такой деликатный! Где уж ему меня найти! И тогда я открываю окно и начинаю его звать. Я кричу в ночь: «Витя! Художник! Я здесь! Я – Нина!» Ни черта не пришел! Всю ночь орала! – Кричит: – Витя! Художник! Я здесь! Я – Нина!

– Представляю, как он бежал! Со всех ног!

– Ты тоже так думаешь? Ты думаешь, что во мне есть что-то такое, отчего от меня все бегут? Нет, ты врешь! Он был деликатный! Человек моей судьбы! Витя! Художник. И вообще, никто от меня не бегает… Вон в библиотеке в прошлый вторник ко мне подошел знакомиться морской офицер. Очень интеллигентный. «Давайте встретимся с вами после чтения… Назначайте где». А у меня в библиотеке подруга работает, Котляр Галина – сидит в двести восьмой комнате, в библиографическом кабинете… «Хорошо, – говорю, – давайте у двести восьмой комнаты в шесть часов». Думаю, это место я знаю… здесь я его точно не потеряю. Ну, для женственности опоздала на десять минут! Прихожу… Ужас! Никого! Оказывается, кабинет перевели, и в двести восьмой комнате теперь туалет! И на дверях туалета – приколотый лист бумаги: «А вы, однако, шутница». Ха-ха-ха. – Помолчала. – Значит, что я хочу от тебя? Фортинбрас – спит… Поэтому хочу сыграть с тобой несколько сцен… Всего несколько сцен…

– Каких сцен?!

– Ну, Боже мой, из твоей пьесы… про убийство…

– Опять! Какое убийство? Где ты нашла там убийство?

– Почему ты заладил по два раза противно повторять? Что за манера? Короче, ты должен сыграть их со мной. Это будет справедливо: ты – будешь играть себя. И я – себя…

Он молчит.

– У меня запрятан в потайном местечке второй ключик от двери. Всего каких-нибудь четыре сценки – и ты его получишь. Ха-ха-ха!..

Он молчит.

– Решайся! Понимаешь, я устала от того, что Мариша все время играет мужчин. У нас получается какой-то японский театр Кабуки. Дамы играют кавалеров! А так хочется настоящего партнера… И вот наконец-то! Пришел ты! Как я соскучилась по истинной «Лиле». Я все-таки актриса, а не… грибник… Ну! Ну, сыграешь? Кстати тексток твой я припасла, спасибо Марише!

– Ловко, как фокусник, достает спрятанные в кресле две небольших рукописи. Одну протягивает ему.

Он по-прежнему молчит.

– Ха-ха-ха. Я поняла, на кого ты похож… нет, не на сайгака. Ты похож на олигарха, которого захватили террористы! Ха-ха-ха… Я так волнуюсь играть с тобой – просто ужас… В последнее время у меня мало сценической практики…

– Хорошо!.. – Решительно взял пьесу. – Осуществим дегенеративную затею! Которая… как…

– Как все мои затеи… и так далее!

– Хорошо! Я буду играть с тобой в третьем часу ночи.

– Мы будем играть… в ожидании Фортинбраса.

– Которая никогда не придет…

– А разве это важно? Важно ждать. Это так замечательно, когда есть кого ждать. Кстати, мы узнаем заранее о ее приходе. У нее привычка: как только она просыпается – сразу включает магнитофон. Она не может ни секунды без этих диких звуков. Ну, как я в свое время! Ха-ха-ха…

– Учти! Я соглашаюсь не потому, что я… я…

– Употреби слово «боюсь». Лучше слова все равно не найдешь…

Он не выдержал, кричит:

– А потому что ты – психопатка! Если я не соглашусь, у тебя возникнет очередной сумасшедший пунктик. Как сейчас этот пунктик с грибами…

– Ты замолчал, чтобы я высказалась про волнующие грибки. А я молчу.

Он взбешен, потому что опять попался.

– Ты – сумасшедшая, понимаешь? У тебя – неустойчивая психика!

– Да, да… Только жаль, что все время повторяешься. Даже страх тебя не извиняет.

– Тебя выгнали отовсюду! Твое имя не могут слышать! В кино! На радио! Волосы у людей встают дыбом…

– И на телевидении со вчерашнего дня, не забудь…

– Да!!! И на телевидении! Это я уговорил их взять тебя на роль…

– Маляра…

– Сколько времени на это потратил… Но я уверен – ты нарочно туда не пошла! Потому что ты – садистка!

– Пардон, но мне как-то не приглянулось играть маляра, в то время как она будет играть – меня… Меня – она! А я – маляра!

Он, уже не слушая, кричит:

– Если хочешь знать… тебя держали в театре из-за меня! Я унижался! Я кланялся, и они тебя терпели! Не из-за твоего великого таланта, на твой талант они плевали!

– Охотно верю, на талант они плевали. Ха-ха-ха!

– Но ты умудрилась упиться на гастролях и упасть на клумбу перед гостиницей. Нет, единственное, что я хочу, – это забыть тебя, понятно?

– Ох, милый, забыть – это такая роскошь…

– Я хочу забыть, что я имел к тебе хоть какое-то отношение. Я хочу забрать кроссовки.

– И тренировочные брюки.

– И забыть, забыть – все, как страшный сон. У меня другая жизнь, другая семья…

Сокрушенно:

– Да. И не одна…

– И не одна! У меня семьи, жены, тещи, дети! И все просят! И всем нужно! И я снимаюсь, звучу по радио, теперь уже пишу пьесы. И все мало! И все твердят, что я жадный. А я усталый! Вчера у меня поломалась машина… и я ловил такси на Арбатской площади… под огромным своим лицом на кинотеатре «Художественный»… Я бегал под собой потный, маленький… И думал: какое я имею к нему отношение? У него улыбка размером с автомобиль. Зуб больше, чем весь я. И никаких проблем! А я должен бежать, догонять, добывать и, главное, – вовремя за вас всех отвечать! Всё! Снимаю с себя ответственность хотя бы за тебя! После всего этого жуткого представления…

– Давай тебя жалеть! Я всегда хорошо умела жалеть.

– Сплошная паранойя! Играть пьесу в третьем часу ночи. Ей втемяшилось. Послушай, ты взрослая баба! Тебе уже…

– Пожалуйста, не говори, сколько мне лет. Пощади, родной…

– Ты сидишь в этой страшной квартире – одна… И все время что-то выдумываешь. И про грибы… какие-то! Ну хорошо, тебе втемяшилось играть! Ради Бога! Давай! Всю пьесу будешь играть?

– Всю не успеем. Фортинбрас скоро проснется… Давай сразу к развязке – где убийство.

– Я в двадцатый раз повторяю: какое убийство?! Где там убийство?!

Она будто не слышит:

– Значит, четыре последние сценки… Думаю, уложимся. Ха-ха-ха!

– Начинай! Начинай!

– Ха-ха-ха! Смешно… Так волнуюсь играть… Впрочем, это со мной всегда. Я в театре всегда умирала от страха. Сижу за гримировальным столиком, накладываю от ужаса тонну грима и говорю себе в зеркало: «Нина, ты красивая женщина. А красивая женщина может позволить себе все! Вперед!» Шла и играла! И как играла!

Он. Начинай!

Она ставит на стол вермут, пододвигает кресло.

– Что это ты делаешь?..

– Выставляю на стол твой вермут… И мои грибочки. Чтобы как-то обозначить первую сценку в ресторане. Пить твой вермут не буду, не бойся. Как и ты, уверена, не тронешь больше мои грибочки! Ха-ха-ха! Итак, в тот день он увидел ее во всеоружии ее тогдашней губительной красоты…

– Ты это уже говорила.

– Но как приятно повторять. Это была их третья встреча. Но, как и при первых двух, он сказал ей: «Идем!» И она пошла, побежала… Здесь можно включить пленку с радостным собачьим визгом. Короче, они пришли в ресторан. Заметь, действие идет, а мы обходимся без твоих слов. В ресторане можно обходиться совсем без слов. Потому что он болтал о чепухе, а она все ждала, когда он спросит о судьбе несостоявшегося лже-Мартиросика. Но он так и не спросил о злосчастном плоде. И тогда она почувствовала бешенство. Понимаешь, его беда была в том, что он видел ее всегда в любви. Он не знал, что в детстве ее звали психованной. Потому что, когда на нее накатывало… И еще он не понимал главного: как они рядышком – любовь и ненависть… Короче, всю их болтовню в ресторане выбрось из пьесы. И вместо этого вставь то, что она вспоминала… точнее – никогда не забывала. Как в десять лет она обожала девочку из своего класса. Это была раскрасавица девочка с роскошными волосами. Как она ее любила! Но та совсем не хотела с ней дружить. А она безумно хотела и бешено ревновала ее ко всем ее подругам. И вот как-то зимой девочка играла в снежки… И она подошла и включилась в игру. Она кинула в девочку снежок, та засмеялась и не ответила. Девочка кидала снежки в своих подруг. Она почувствовала ярость. В мгновение она превратила игру в снежки в побоище. Все разбежались – она осталась один на один с обожаемой девочкой. Она яростно кидала в нее снежки, она залепила ей снегом все лицо, а та только смеялась. Она била ее снежками в упор, а та в ответ – хохотала!!! И тогда она стала на колени и, зарыдав, поползла к ней по снегу… Она протягивала к ней руки, она молила. А та смеялась ей в лицо… И вот тогда в ресторане она вдруг услышала тот смех, который преследовал ее всю жизнь.

Швырнула миску с грибами на пол.

– Ты что?!

– Забыл? В ресторане вот так же она уронила тарелку с едой… чтобы не надеть ее тебе на голову. А потом мы вышли, и ты ловил такси. Смешно и отчаянно ловил посреди мостовой! Очередной шофер, который, видно, ехал в парк… ты загородил ему дорогу. И он высунулся из окна и плюнул тебе в лицо.

Он судорожно закрывает лицо.

– Ты что?! Я все могу… но плюнуть в лицо!!! И ты стоял посреди мостовой с оплеванным лицом и вдруг сказал добро-добро: «Устал, наверное, парнишка». И когда она увидела твой оплеванный гуманизм… Боже мой, вся её прежняя нежность вернулась… и кости посыпались на мостовую. Так он смог увезти ее. И возобновились их вечные отношения: хозяин и собачка у булочной! И он приходил к ней после очередного загула или после ссоры с женой… короче, приходил когда хотел.

– Спасибо, что все-таки вспомнила: он был женат на другой.

– Он всегда был женат на другой. Сначала он был женат на той и жаловался этой… Потом был женат на этой и жаловался… Жены были его право – постоянно бежать. Кролик, беги! Ха-ха-ха! А она – вечное дополнение к его бракам. Боже, как все у них тогда было легко и весело… Только жаль, что у нее в это время «проклюнулся возраст». Это предательское ощущение, когда уже не можешь весело шастать по случайным квартирам… когда не веселит безбытность… и появляется банальная жажда дома – семьи, детей. Но ему это было не нужно с ней. Вот отчего он очень обрадовался, когда узнал, что после убиения в ее чреве лже-Мартиросика – никогда не начнется в ней другая жизнь. И она не простила ему этой радости. Вот здесь опять нужно включить пленку с тем смехом девочки… Ха-ха-ха… Она опять познала бешенство. И начались их страшные ссоры… В тот день она с ним опять поссорилась – и он был счастлив своим правом от нее убежать. Она безумно ждала его звонка – но он позвонил ей только через два дня. Как она умирала эти два дня… Он сказал по телефону, что ему нужно приехать, забрать очередные кроссовки. Она ответила: «Не приезжай, я сама их тебе привезу». Так надо было ответить, чтобы показать, что она сердится. По правилам их ссор – он должен был все равно настаивать и приехать. Но он охотно согласился встретиться на улице. И самое страшное – она почувствовала почти облегчение в его голосе: «Талак… талак… талак!»

– Надеюсь пролог закончен?

– Да, мы подошли наконец к твоим словам.

Она читает текст его пьесы:

– «Они встретились в полдень».

Он читает:

– «Что с тобой происходит?»

Она читает:

– «А вот этого ты не поймешь!»

Он:

– «Куда уж мне! Я всю жизнь слышу, что я не пойму чего-то невероятно тонкого, таинственно женского. Я слышу это от всех, начиная с жены…»

Она:

– «Кончая женой. В нашей ситуации звучит лучше. Как ты заводишь себя, чтобы быть решительнее. Ну, скажи правду, хоть раз в жизни не бойся. Ты ведь расставаться со мной пришел?!» – Помолчав: – Неужели все это говорила я? Мне сейчас кажется, что я все время спала – и ночью, и днем – с открытыми глазами…

– Ты будешь читать свой текст?

– Зачем? Я тебе посоветую вместо всего этого глупого потока ненужных слов – оставь одну банальную фразу, кажется, из пьесы Бернарда Шоу: «Нет в мире женщины, способной сказать «прощай» меньше, чем в тридцати словах»… И еще совет: всю сцену замени пластическим этюдом: она идет от него, но все ее бедное тело как бы просит, умоляет: «Остановите меня, остановите меня!» Она идет от него мучительно долго, тысячу лет!

– Интересно… И как он должен был ее остановить?

– Бедный! Забыл? Примечание к пьесе: «Как ему нужно было остановить ее». В ее ухе… ничем не примечательном, обычном ухе таился предательский кусочек кожи. Когда он дотрагивался до него губами – земля мчалась прочь из-под ее ног. А если он клал ей руку на позвоночник – она тотчас теряла все свои кости. Падали, мерзавцы, на пол, и все тут. Поэтому… когда поняла, что он так и не остановит ее – шла по переходу… и шептала одну фразу. Это тоже из какой-то пьесы: «Остановите Землю, я хочу слезть!»

– Так она его любила…

– Так она его тогда любила.

– Он об этом подумал… когда она валялась на клумбе… после того как…

– Тсс… После чего она валялась, мы выясним уже сейчас! Но учти: она не валялась. Она возлежала на клумбе среди цветов, как Офелия на дне пруда! К сожалению, пришел десятиклятый директор вашего тысячеклятого театра – и все опошлил!

– А я уверен: ты не была тогда пьяной… Ты играла в это, чтобы меня мучить!

– Все для него! Так она его тогда безумно любила!

– Он подумал об этом вчера, когда она пустилась в пляс в ресторане с первым встречным грузином.

– А она тоже об этом думала, когда танцевала с грузином. Понимаешь, она все ждала, что грузин положит ей так же руку на позвоночник – и она останется без костей. Но у него не вышло. У них, у всех мерзавцев оказывались не те руки. Даже когда она помогала себе китайским вином… И она забыла, что она феминистка. Как положено просто несчастной бабе, она спустилась в туалет и уставилась на себя в зеркало. Знаешь, первый признак, когда я несчастна, – у меня лицо становится бесформенным… не лицо, а детская задница! Она поняла… что ей уже не стянуть этот зад со своей физиономии, пока…

Замолчала.

– Пока что?

– Пока не освобожусь от тебя! Мне иначе нельзя начать нормально жить… Что мне сделать, чтобы освободиться от тебя?

– А ты попробуй трусцу.

– Молодец! Умеешь ответить. Трусцу мне нельзя! Я боюсь вас, бегуны трусцой. Однажды под утро… мы сейчас вернемся к этому утру… Это был рассветный зимний час, я плелась домой с очередным детским задом на физиономии… И вдруг из сумрака прямо на меня понеслась красная фигура. Пустота, снег, фонари – и на тебя несется кровавый человек! Боже, как я закричала! И он в ужасе заорал тоже! Ха-ха-ха! Ну конечно, это был бегун трусцой в красном тренировочном костюме!

– Скажи, это – до бесконечности?