Свою жизнь Феликс Феликсович Юсупов описал уже в эмиграции, в Париже. Еще подростком он начал свое путешествие в порок – на самый край грешной петербургской ночи. Все началось с истории, похожей на юношеский порочный сон: некая молодая пара пригласила похожего на нимфетку мальчика участвовать в своих сексуальных играх… Далее его «воспитывал» старший брат Николай – красавец, кумир семьи, которому Феликс поклонялся и завидовал. Петербургский донжуан продолжил опасные игры с подростком – стал переодевать Феликса в женское платье и вывозить в великосветские притоны.
Петербургская ночная жизнь была похожа на пир во время чумы, где все старались дойти до самого дна. Опиум, кокаин, ночь, превращенная в день, и день, превращенный в ночь… Разгул шел под аккомпанемент цыганских хоров в отдельных кабинетах знаменитых ресторанов. Тогда юный Феликс и испытал странное чувство – радость соблазна женской одежды, восторг от похотливых взглядов мужчин… Так он познал свою природу.
«Я всегда возмущался людской несправедливости к тем, кто завязывает особые любовные связи, – писал он. – Можно осуждать эти отношения, но не тех существ, для которых нормальные отношения, противоречащие их природе, остаются запретными».
И стариком он будет вспоминать о победах «прелестной нимфетки». Как на костюмированном балу неотрывно смотрел на «нее» в лорнет английский король Эдуард VII… С каким восторгом и страхом бежала «она» из ресторана от обезумевших поклонников… Бросив роскошную шубу, в одном бальном платье, усыпанном бриллиантами, – по жестокому морозу в открытых санях спаслась тогда «красотка»…
А потом брат Николай соблазнил очередную петербургскую красавицу – графиню Гейден. Но на сей раз он влюбился – что не положено донжуану. Еще недавно в Париже он искал острых ощущений в грязной китайской курильне опиума на Монмартре, возил туда и Феликса… И все разом ушло в прошлое, безумная любовь совершенно изменила жизнь Николая.
Марина Гейден была женой кавалергарда графа Мантейфеля. Но несчастная женщина, забыв мужа и честь, приехала в Париж и проводила ночи в отеле, где жили Николай и Феликс. Мантейфель потребовал развода. Но его товарищи по службе считали по-другому: затронута честь кавалергардов, и граф обязан вызвать обидчика на дуэль.
В Историческом музее я читал последние письма героев этой истории – финал трагедии.
«Я умоляю Вас, – писала Марина Феликсу, – чтобы Николай не приехал теперь в Петербург… Полк будет подбивать на дуэль, и кончится очень плохо… ради Бога, устройте так, чтобы Ваш брат не появлялся в Петербурге… Тогда злые языки успокоятся, и к осени все уляжется».
Но Николай конечно же не согласился стать трусом – вернулся в Петербург. Если бы Феликс все рассказал властной матери, дуэлянтам не дали бы стреляться. Но Феликс… не рассказал. Сыграли роль понятия о чести? Или…
В его воспоминаниях есть странная запись: «Я… представлял себя предком… великим меценатом царствования Екатерины… Лежа на подушках, шитых золотом… я царил среди рабов… Мысль стать одним из богатейших людей России пьянила меня…» Но при жизни Николая он не мог стать «великим меценатом», ибо главным наследником юсуповских богатств был старший брат. Неужели «мысль стать одним из богатейших людей России» не только «пьянила», но и опьянила? И Феликс бессознательно последовал примеру своих ногайских предков, убивавших братьев и отцов в борьбе за власть? И оттого не сказал матери о готовящейся дуэли?..
Но все это только ужасные предположения. То, что было на самом деле, навсегда исчезло во времени.
Николай не сомневался в своей гибели. Он писал Марине в ночь перед дуэлью: «Последней моею мыслью была мысль о тебе… Мы встретились с тобою на наше несчастье и погубили друг друга… Через два часа приедут секунданты… Прощай навсегда, я люблю тебя».
Наступило утро 22 июня 1908 года… Дуэлянты стрелялись с тридцати шагов. Николай выстрелил в воздух. Мантейфель промахнулся и потребовал сократить дистанцию до пятнадцати шагов. И опять Николай выстрелил в воздух – не мог он губить оскорбленного им человека. И тогда граф прицелился и хладнокровно застрелил его.
Последнее письмо Николая осталось в юсуповском архиве, Марине его не передали. Осталось там же и ее письмо к Феликсу – тщетная мольба: «Феликс, я должна приложиться к его гробу… я должна видеть его гроб, помолиться на нем. Вы должны понять это, Феликс, и помочь мне. Устройте это как-нибудь ночью, когда все будут у Вас спать! Помогите мне пробраться в церковь, сделайте это для меня, сделайте это для Вашего брата!» Но он не сделал…
Зинаида Юсупова лежала в то время в горячке, приступы безумия будут мучить ее до смерти. А Феликс уже вскоре осматривал свои будущие владения. «Я всерьез воображал себя молодым государем, объезжающим страну», – вспоминал он.
Но оказалось, была еще одна жертва дуэли, еще одна женщина – на сей раз нелюбимая, но любившая. И навсегда сохранившая любовь к Николаю, воистину безответную, о которой тот при жизни даже не подозревал. Это была Муня Головина. В своем архиве Феликс сохранил и ее письмо. Она тоже хотела «припасть к гробу»: «Мне хотелось еще раз помолиться около него. Сегодня прошло две недели этого страшного горя, но оно все растет, не уменьшается, хуже делается на душе с каждым днем».
Погибший Николай связал ее с Феликсом. Навсегда.
«Я так дорожу моей духовной связью с прошлым, что не могу смотреть на Вас, как на чужого… Я никогда так ясно не сознавала, как сейчас, что вся радость жизни ушла навсегда, что ничто и никогда ее не вернет…»
Она решила уйти в монастырь. Мать была в ужасе. Спасительницей выступила ее родственница «с фарфоровым личиком» – Александра Пистолькорс.
Из показаний Марии Головиной в «Том Деле»: «Жена моего двоюродного брата Александра Пистолькорс была знакома со старцем Григорием Ефимовичем Распутиным, которого в это время считали святым человеком… который может утешить в горе… В первый раз отца Григория я увидела всего на несколько минут, и он произвел на меня прекрасное впечатление. Разговор шел о том, что я хотела уйти от мира в монастырь… Распутин мне заметил на это, что Богу можно служить везде, что жизнь так круто менять не следует».
Муня сразу поверила ему – отказалась от монастыря.
Она занялась спиритизмом, пыталась говорить с убитым Николаем. «В это время я… делала опыты по вызыванию духов… Я была крайне удивлена, когда… отец Григорий спросил меня:
«Зачем ты все это?.. Ты знаешь, как подготовляются пустынники, чтобы иметь наитие духа? Как ты среди светской жизни хочешь достичь общения с духом?»… Он посоветовал мне этим не заниматься, предостерегая, что я могу сойти с ума… Распутин понравился и моей матери. Она была благодарна ему за то, что он отговорил меня идти в монастырь… Я виделась с ним еще несколько раз в течение 10–14 дней у Пистолькорс… Вина Распутин раньше не пил совсем… проповедовал простоту в жизни, боролся с этикетом и убеждал, чтобы люди не осуждали друг друга… Распутин никогда не питал злобы к людям, которые причинили ему тот или иной вред».
И она решила познакомить «отца Григория» с «самым дорогим для нее после матери человеком» – с Феликсом… «Эта девушка была слишком чиста, чтобы понимать низость этого «святого», – напишет Юсупов впоследствии.
Встреча состоялась.
«Дом Головиных, – вспоминал Феликс, – находился на Зимней канавке. Когда я вошел в салон, мать и дочь сидели с торжественным видом людей, ожидающих прибытия чудотворной иконы… Распутин вошел и попытался меня обнять, но я выскользнул… Подойдя к мадемуазель Г<оловиной> и ее матери, он без церемоний обнял их и прижал к сердцу… Он был среднего роста, почти худой, его руки были непропорциональной длины… На вид ему было лет 40. Одетый в поддевку, широкие сапоги он выглядел простым крестьянином. Его лицо, обрамленное косматой бородой, было грубым – тяжелые черты, длинный нос, маленькие прозрачные серые глазки из-под густых бровей…»
Феликс уже ненавидел его, когда они впервые увиделись, ибо тогда со всех сторон вдруг понеслись слухи о похождениях Распутина. И Зинаида Юсупова, и ее близкая подруга, великая княгиня Елизавета Федоровна, с ужасом выслушивали рассказы о развратном мужике, принятом в царском дворце.
К 1910 году вокруг Распутина сложился особый круг…
Внутри государства, где издревле существует автократия, существует и негласный союз крайне правых сил со спецслужбами. Крайне правыми в России тогда были представители самой родовитой, но, увы, вырождающейся аристократии. Они ненавидели поднимавшийся капитализм, власть денег, приходившую на смену власти происхождения – их власти.
Ненавидели они и евреев, среди которых, несмотря на все их бесправие, было много «новых богачей». Впрочем, еще больше евреев было среди пламенных фанатиков революции. Нищета и унижения превратили запуганных еврейских юношей в бесстрашных бомбометателей и террористов.
Желая ослабить радикальное движение, правые пытались направить ярость голодных толп против евреев. С благословения департамента полиции по стране прокатилась волна еврейских погромов. Пух вспоротых перин, разграбленные дома, убитые старики, изнасилованные женщины… Премьер Витте, с одобрения царя, поручил полиции усмирить погромщиков. И она усмиряла… Каково же было удивление Витте, когда он узнал, что департамент полиции, который должен был бороться с погромами, тайно печатал прокламации… призывавшие к погромам!
О проекте
О подписке