Гипнотическая сила и обольстительные речи заставляли забыть о его уродстве. Женщин у графа было множество. Но, поверьте, его богатырское здоровье выдержало бы все. К тому же людям, подобным Мирабо, обилие женщин необходимо – оно только помогает!

Убила его Революция.

Революция – вампир. Она выпивает, высасывает человека. До сих пор историки и врачи гадают, что же случилось с Лениным, от какой болезни умер Ильич. Как и вождь Французской революции Мирабо, Ильич был выпит вампиром по имени Революция…

Итак, Мирабо умирает. Он знал будущее и, умирая, сказал: «В моем сердце развалины монархии. Теперь их растащат мятежники».

Он уходил в очень радостный, солнечный день. Долго

смотрел на голубое небо, потом засмеялся: «Как красиво! Если там не Бог, то, по крайней мере, его двоюродный брат».

После его смерти у них оставался только один выход. Тот, который, кстати, предлагал им и Мирабо: бежать за границу, к врагам революционной Франции, к их войскам. Король мучился и не решался. Решилась она. Как назвал ее Мирабо – «единственный мужчина в королевской семье».

Побег взялся устроить некий господин.

Вот здесь – очередное отступление. Отступление о том, кто все это время был рядом с нею.

В бесконечных памфлетах «сладострастной австриячке» приписывалось множество мужчин. На самом деле никого из них у нее не было. Единственного ее любовника эти грязные писания не упомянут…

Об их трагическом романе узнали только в середине следующего века, когда уже случилось «чудесное превращение» Антуанетты.

После возвращения монархии, как это часто бывало и у нас, и в мировой истории, все стало наоборот. Объявленная при жизни Мессалиной, Антуанетта стала непорочной, верной женой, любившей лишь своего жалкого, несчастного мужа.

Но в середине девятнадцатого века в родовом имении шведского аристократа графа Ферзена были найдены дневник графа и тринадцать писем, перевязанных красной лентой. Все письма были адресованы графу Ферзену и написаны хорошо известным, небрежным почерком Марии-Антуанетты. Они были опубликованы.

Потомки Ферзена постарались вычеркнуть в них все строки, которые неопровержимо свидетельствовали об удивительной любовной истории. Но они не сумели (или не захотели) вычеркнуть все до конца. К тому же слова порой победно проглядывали сквозь варварские зачеркивания…

Так появились на свет божественные фразы, написанные Антуанеттой: «Мой самый любящий и мой самый любимый человек на земле!», «Пишите! Без ваших писем я сойду с ума»…

Нашлись и письма Ферзена к сестре. В одном из них граф писал: «Та, которую я люблю, никогда не станет моей женой. И поэтому ни на ком другом я никогда не женюсь».

Многое стало ясно и из дневника графа…

Они полюбили в тот день, когда увидели друг друга. Но он сделал все, чтобы не опорочить честь королевы. Его королевы. Поняв, что их чувства вскоре станут очевидными для всех, Ферзен бежал в Америку. Участвовал в войне за независимость Американских Штатов.

Вернулся в Париж адъютантом Лафайета…

Только перед революцией, когда она уже родила дофина (наследника), они стали любовниками. В Трианоне за камином была потайная комната – для него…

Именно ему – графу Ферзену – она и поручила подготовить их бегство.

После нашей Революции вышла книга о нашем последнем царе – «Покинутая царская семья». Это же название мог бы иметь рассказ о Людовике и Антуанетте. Как и наша царская семья, французские король и королева многое сделали для того, чтобы все покинули их. И граф Ферзен сумел найти поддержку и деньги на побег лишь… у русской баронессы! Баронесса Корф дала не только деньги, но, главное, паспорт с разрешением на отъезд из Парижа. Она рискнула жизнью. Новый паспорт баронесса получила, объявив, что свой по рассеянности бросила в камин.

(Впоследствии Ферзен тщетно будет просить у августейших австрийских родственников Антуанетты вернуть деньги великодушной баронессе. Будет он просить и у нашей императрицы Екатерины, но ни копейки баронесса не получит обратно. Сам граф к тому времени уже был разорен.)

Вот так шведский граф и русская баронесса организовали побег королевской семьи.

Баронесса первой отправилась из Парижа и благополучно прибыла в Россию. А они… они начали распределять роли. Блистательная актриса театра Трианон Мария-Антуанетта, успешно сыгравшая Розину, теперь должна была сыграть горничную госпожи Корф. Роль самой госпожи Корф отводилась воспитательнице королевских детей мадам де Турзель. Роль сестры баронессы Корф должна была исполнить сестра короля – принцесса Елизавета. Сложнее было с королем. Людовик должен был стать камердинером баронессы Корф. Но как быть со знаменитой королевской шляпой? С большими мучениями Его Величество согласился напялить шляпу и ливрею слуги. Дети короля становились детьми баронессы Корф…

Граф Ферзен должен был вывезти карету из Парижа за город.

Это бегство было обречено с самого начала.

Начнем с того, что они решили ехать всей королевской семьей. Да еще с мадам Турзель! Так велел Этикет – воспитательница королевских детей должна находиться с детьми короля.

Теперь им нужен был огромный экипаж. И Ферзен его нашел. Это был знаменитый «берлин», который делали в Германии. Но дорогая гигантская карета сразу привлекала к себе внимание, где бы ни появлялась, и уже тем более в маленьких городках. К тому же для нее требовалось много лошадей при перепряжке. Все это было необычайно неудобно.

И еще… Из всех французских генералов с трудом нашли единственного, который согласился участвовать в этом предприятии. Это был маркиз Буайе.

Почему он согласился? Потому что в его распоряжении был полк немецких драгун. За них он не боялся. На французских же солдат рассчитывать не приходилось – такова была народная «любовь» к королевской семье.

Побег проходил в лучших традициях пьес господина Бомарше. Количество шпионов после Революции, как отметит сам палач города Парижа Сансон, «небывало возросло». Дворец Тюильри кишел осведомителями Национального собрания, король ни на кого не мог положиться…

Около полуночи, когда от них ушел Лафайет (удостоверившись, что семья во дворце и отправляется спать), король действительно удалился в спальню.

По Этикету, ложась в постель, он должен был привязывать руку камердинера длинным шнуром к своей руке. Дернув шнур, он всегда мог его разбудить.

Но теперь король не доверял даже своему камердинеру. В эту ночь он привязал шнур… к ножке кровати!

После чего неслышно сполз с постели и через потайной ход, по которому Людовик Четырнадцатый уходил из спальни к любовницам, спустился в комнату фаворитки Короля-солнце Луизы де Лавальер. Там он переоделся в ливрею и в широкополой шляпе слуги благополучно вышел из дворца…

В своем кабинете король оставил обращение к народу. Он обвинял в нем депутатов, незаконно похитивших власть монарха, и перечислял все унижения и притеснения, которые пережили он и семья…

Чуть раньше короля на площадь Каррузель вышла «служанка-королева». Ее едва не сбила карета Лафайета, отъезжавшая из дворца.

Воспитательница детей мадам де Турзель и сестра короля Елизавета успешно вывели дофина и его сестру.

Не без труда разыскали огромную карету.

Граф Ферзен, сидевший на козлах, ударил хлыстом. Бегство началось.

В ночи они без приключений выехали за город. Здесь граф Ферзен, единственный, кто мог реально помочь, должен был покинуть карету. Любовники щадили чувства короля.

За кучера на козлы сел переодетый гвардеец.

Его Величество воспринимал побег как прогулку, поэтому ехал с картой. Он захотел увидеть наконец, страну, которой управлял. Точнее, управлял прежде. В карету погрузили огромное количество еды и вина – у Его Величества был отменный аппетит.

Ну а дальше все развивалось так, как и должно развиваться королевскому мероприятию. План бегства был нарушен почти с самого начала. Драгуны маркиза Буайе, которым надлежало встречать карету в городах и сопровождать до границы, их не встретили. То опаздывала огромная карета, то встречавшие… Непонятно, как они вообще доехали без опасных приключений до городка Сент-Менеу, расположенного недалеко от границы.

Здесь любознательный король захотел познакомиться с городком, отмеченным на его карте, он сделал то, что было строжайше запрещено Ферзеном, – приподнял занавеску. Знаменитый нос Бурбонов выглянул на улицу. Это был большой нос. Во времена любвеобильных предков короля характерный нос Бурбонов украшал детей многих фрейлин. В Версале даже ходила милая поговорка: «Бог простит, свет забудет, но нос останется».

Королевский нос тотчас узнал молодой человек, помощник почтмейстера по имени Друэ. Он радостно воскликнул: «Ба! Та же физиономия смотрит с ассигнации в пятьдесят ливров».

Карета двинулась в Варенн – город на границе, а удалой Друэ вскочил на коня и поскакал следом…

История в очередной раз улыбнулась. В Варенне семья планировала добраться до гостиницы «Великий монарх». Там их должны были ждать гусары Буайе… Гостиница находилась на том берегу.

Но до «Великого монарха» Людовик Шестнадцатый никогда не доедет. Обогнавший их Друэ сделал свое дело. Мост через реку, по которому должна была проследовать карета, перегородили перевернутыми телегами и бревнами.

Вскоре в городе загудит набат, и Национальная гвардия выйдет на улицу.

И наступил последний акт знаменитого побега. Король, покончив с постыдным маскарадом, обратился к окружившей их толпе: «Да, я ваш король. Я устал от оскорблений, которым подвергался в моей столице, я решил удалиться в провинцию. Надеюсь здесь снова обрести любовь народа к своему Государю… Надеюсь, мой народ вспомнит свой веселый, счастливый характер».

После чего грозным голосом приказал освободить мост и отвезти их к «Великому монарху».

Ему в лицо расхохотались…

А потом они услышали взрыв – мост был взорван.

Маркиз Буайе, наконец-то прискакавший со своими драгунами, бесполезно стоял на том берегу реки, не смея перейти ее вброд. Весь Варенн уже был заполнен национальными гвардейцами.

В это время прибыли депутаты из Парижа. Они привезли декрет, в котором королю Франции приказали вернуться в Париж.

И король, отбросив бумагу, справедливо сказал: «Во Франции больше нет короля..».

Они очень устали, после безумного дня захотели провести ночь в Варенне. Но им не дали. Приехавшие депутаты потребовали немедленного возвращения в Париж. Их окружала толпа – орали: «В карету их, в карету! Мы засунем в карету этих!.».

Король, королева и их дети вынуждены были слушать ругательства и проклятия.

Они ехали в Париж. В карету вместе с ними сели посланцы Национального собрания – два депутата, конституционный монархист Барнав и якобинец Петион.

Барнав поместился между Людовиком и Марией-Антуанеттой, Петион – между сестрой короля Елизаветой и мадам де Турзель. Никогда королевская семья не была так близка к депутатам Национального собрания, как в той поездке.

Дети весело бегали по карете, играли. Уже вскоре и Барнав, и даже Петион подпали под «скромное обаяние монархии». Оба депутата не увидели никакой надменности, о которой были столько наслышаны. Родители общались с детьми, как и должна общаться обычная семья…

Барнав потом напишет: «Это очень простая семья!»

Но были и неожиданные впечатления. Например, якобинец Петион решил, будто принцесса Елизавета в него влюбилась. Он даже написал: «Если б мы остались одни, я уверен, природа взяла бы свое..».

Вот так они ехали…

Но идиллия была только в карете. Народ встречал их проклятиями.

Около Парижа толпы проклинавших сменились толпами молчавших. Ибо в это время был расклеен декрет Национального собрания: «Те, кто будет приветствовать короля и королеву, достойны презрения. Те, кто будет их поносить, достойны розог». В грозном безмолвии они въехали в Париж.

В Национальном собрании сидели законники. Большинство из них – профессиональные адвокаты. Они понимали, что Конституцию, которая покончит с самодержавием королей, должна утвердить легитимная власть. Пока этой властью являлся король, и ему надлежало быть безупречным. Вот когда он утвердит новую Конституцию, «когда мавр сделает свое дело», тогда…

И Национальное собрание объявило, что никакого побега не было. Королевскую семью попросту похитили, король невиновен. А чтобы пресечь возможные дебаты, собрание признало короля невиновным уже в силу неприкосновенности его особы…

Итак, они снова вернулись в Тюильри.

Именно в это время в Тюильри, плотно окруженном Национальной гвардией, появился необычный посетитель.

Король принял его, но стоя к нему спиной…

Вскоре после революции в Национальном собрании выступил депутат – доктор Гильотен. Он заявил, что происходит недопустимое. В стране, где провозглашено равенство, равенства нет в очень значимом месте – на эшафоте. По существующему закону рубят голову только дворянам. Простых людей вешают. Но этого быть не должно. Долгожданное равенство должно прийти и на эшафот. Депутаты согласились, что это действительно важное упущение…

Их дискуссию с ужасом слушал Шарль Сансон, палач города Парижа. Он понял: депутаты настроены серьезно, и весьма вероятно, что они распространят аристократический способ казни на всех. Уже тогда палач почувствовал, что Революция дама очень решительная. Клиентов на эшафоте явно прибавится. У него рука отвалится рубить головы всем!

Сансон обратился к самому поборнику равенства – депутату Гильотену. Он честно поведал ему о своих страхах. Доктор Гильотен понял, что палач прав. Но проблему можно было решить только с помощью техники. Меч – устаревший способ казни.

«Мы теперь передовая нация, и казнить нам следует передовым способом. Вместо средневекового меча должен быть изобретен механизм».

Сансон с энтузиазмом поддержал передовые мечты доктора Гильотена и попросил помощи у одного из немногих своих друзей (до революции в Париже мало кто не брезговал дружить с палачом). Другом Сансона был изобретатель музыкальных инструментов немец Шмидт.

Немец славно поработал. Ему выпала кровавая честь – он первым нарисовал лезвие топора для будущих казней и разработал всю механику. Подобный механизм он видел прежде на одной из старинных гравюр.

Правда, дать свое имя изобретению Шмидт отказался наотрез.

Зато доктор Гильотен с радостью дал свое имя этому передовому механизму.

Безвластный король официально продолжал быть главой Нации, и ему следовало утвердить новое изобретение.

Шарль Сансон, палач города Парижа, явился к Людовику в Тюильри.

Согласно Этикету, король принял палача, стоя к нему спиной.

Сансон изобразил на доске лезвие и объяснил устройство механизма. Надо заметить, что Людовик обожал столярничать! В Версале у него даже была мастерская. В столярном деле он был куда искусней, чем в деле управления страной…

Людовик сразу оценил изобретение, ему понравился этот прогрессивный способ.

Однако после некоторого раздумья король сделал существенное замечание. Он спросил:

– Для чего на лезвии выемка?

Действительно, на треугольном лезвии нижняя грань лезвия имела выемку. Сансон объяснил, что эта выемка – для шеи приговоренного. Король заметил, что шеи бывают разные, поэтому выемка может быть хороша для одной шеи, но для другой будет мала.

Сансон посмотрел на шею стоящего спиной короля – она как раз была слишком толстой для выемки – и понял: король прав…

В это время король Франции взял мелок и, убрав выемку, провел сплошную линию – лезвие стало треугольником. Вот так король Франции стал соавтором гильотины.

Доктор Гильотен сделал доклад в Национальном собрании. Он объявил, что изобретен самый передовой, самый гуманный способ казни, достойный Великой Революции. Теперь казнь – «как дуновение приятного ветерка. Он над вами прошелестит, вы потеряете голову и даже не почувствуете».

Национальное собрание задохнулось в хохоте. Долго смеялись и долго аплодировали.

(Три четверти этих весельчаков очень скоро ощутят на себе дуновение приятного ветерка.)

Было решено провести опыты – сначала на мертвецах, потом на овцах.

Опыты прошли успешно. Теперь на эшафот можно было запускать людей.

Так начался последний этап революции, который мы назовем «Гильотина».

Четырнадцатого сентября 1791 года король подписал новую Конституцию. Мавр сделал свое дело, и мавр должен был уйти.