Двойные игры в галантном веке

У него всегда на луке – две тетивы.

Французская поговорка

Дворец графа Орлова в Пизе.

Парк перед дворцом: белые статуи античных богов сквозь листву и открывающаяся отсюда, из палаццо, панорама средневекового городка – как декорация к «Ромео и Джульетте».

В парке за мраморным столиком сидел Орлов и читал донесение Рибаса. Поодаль стоял слуга Рибаса.

Орлов закончил читать письмо, прошелся по аллее. Потом сказал:

– Обожди пока в доме, милейший.

Слуга исчез в доме, и тотчас в парке появился Христенек.

– Перо и бумагу, – приказал граф.

Христенек принес перо и бумагу, разложил все на маленьком столике и приготовился привычно писать под диктовку графа.

– Скажи, милейший, что нужно сделать, коли ты не хочешь выполнить приказ?

– Объяснить начальнику, в чем он не прав.

– Ты на русской службе, – усмехнулся граф, – так что запомни: у нас муж и начальник всегда прав. Самые нелепые приказы в России не отменяются, они просто не выполняются. Дескать, как же, исполню, батюшка, со всем старанием, а исполняешь, – он засмеялся, – что сам хотел… Поди с богом, я сам напишу письмо.

Орлов сидел за мраморным столиком и писал.

Из письма графа Алексея Орлова императрице Екатерине 1774 года, декабря 23 дня, из Пизы:

«…И стану стараться со всевозможным попечением волю Вашего императорского величества исполнять. И все силы употреблю, чтобы оную женщину самому достать обманом, буде в Рагузе она находится. И коли первое не удастся, тогда употреблю силу, как Ваше императорское величество изволили мне предписать…»

– Вот так-то, матушка, сначала, как я сказал, будет, а уж потом только, как ты повелела. Рабы твои, да не холопы.

Он продолжал писать:

«…для чего от меня послан был в Рагузу человек для разведывания об оной женщине, и тому уж более двух месяцев никакого известия об нем не имею. И я сумневаюсь: либо умер он или где-нибудь задержан и не может о себе известия дать. А человек был надежный и доказан был многими опытами в своей верности».

Он еще посидел за столиком, опять усмехнулся и приписал: «А если слабое мое здоровье дозволит мне на кораблях уехать, то я не упущу – и сам в Рагузу отправлюсь, чтобы таковую злодейку всячески достать…»

– Здесь до бешенства дойдет… воду пить будет.

Он писал:

«Свойства же оной женщины описываю: что очень она заносчивого и вздорного нрава и во все дела с превеликою охотою мешается. И всех собой хочет устращать, объявляя при том, что со всеми европейскими державами в переписке. Повергая себя к священным стопам Вашим, со всеглубочайшею моею рабской преданностью Вашего императорского величества всеподданнейший раб граф Алексей Орлов».

Позвонил в колокольчик, вошел Христенек.

– Письмо немедля отправить в Санкт-Петербург с нарочным Миллером. Ну а сам готовься.

– В Рим, – заулыбался Христенек.

– Со слугой Рибасовым поедешь, в гостиной он тебя дожидается. Рибаса в Риме сменишь. Глаза он там уж, чай, всем намозолил… Инструкции получишь утром. Знакомство готовить будешь.

Христенек вопросительно уставился на графа.

– Знакомство графа Алексея Григорьевича со злодейкой.

И, усмехнувшись, граф Алексей Григорьевич протянул Христенеку письмо для императрицы.

Граф остался один, походил по аллее и вновь взялся за перо.

Второе письмо из Пизы графа Орлова императрице Екатерине, датированное 5 января 1774 года:

«Всемилостивейшая государыня. По запечатании всех моих донесений Вашему императорскому величеству получил я внезапно известие от посланного мною для разведывания офицера, что известная женщина больше не находится в Рагузе И многие обстоятельства уверили посланца моего, что оная вернулась в Венецию с князем Радзивиллом, и он, ни много не мешкая, поехал за ними вслед, но по приезде в Венецию нашел только одного Радзивилла, а она туда не приезжала. О Радзивилле, кстати, новое говорят. Будто он хочет возвращаться в свое отечество и замириться с польским королем».

– Это бальзам тебе на раны после того письма: смирился пред тобою проклятый поляк. После хлыста пряник-то полезен. Баба…

И Орлов продолжал писать:

«А об известной женщине офицер разведал, что поехала она в Неаполь. А на другой день я получил из Неаполя письмо от аглицкого министра Гамильтона, что оная женщина в Риме, где себя принцессою называет. Оное письмо в оригинале на рассмотрение Вашего императорского величества посылаю. А от меня нарочный послан в Рим – штата моего генеральс-адъютант Христенек, чтобы стараться познакомиться с нею и чтоб он ей обещал при том, что она во всем положиться на меня может. И буде уговорить ее приехать сюда ко мне. Министру аглицкому Гамильтону и посланнику в Ливорно кавалеру Дику приказал писать к верным людям, которых они в Риме множество знают, чтоб те люди советовали известной женщине приехать ко мне сюда, что-де она от меня всякой помощи может надеяться…»

Рим.

Недалеко от Марсова поля на узкой римской улочке стояли два дома – один против другого. У одного из этих домов ждала карета с опущенными занавесками. Из дома к карете вышли два молодых человека – оба в польских кунтушах, с длинными саблями, бренчащими по булыжной мостовой.

В доме напротив у окна Христенек и Рибас наблюдали за происходящим.

– Высокий, молодой – это ее любовник Михаил Доманский, человек Радзивилла, – объяснял Рибас Христенеку. – Постарше, тучный – Черномский, человек графа Потоцкого. Где он только не интриговал – и в Турции был, и в Версале. Так что вся мятежная Конфедерация сейчас у кареты стоит.

Доманский и Черномский, бренча саблями, прогуливаются у кареты. Собирается толпа зевак.

– Ох, хитры, – шепчет Рибас, – вишь, занавески у кареты опущены… на окнах дома – тоже. Вроде тайну соблюдают, а сами усищами да саблями народ пугают. Это чтоб слух о ней полз. Весь город уже говорит: русская принцесса!

Из дома вышла принцесса в кроваво-красном плаще. Толпа во все глаза разглядывала принцессу.

– Хороша, – шепчет Христенек.

Принцесса, как бы спохватившись, торопливо набрасывает капюшон на лицо, садится в карету. За ней садятся Доманский и Черномский. Карета трогается…

– Теперь наша очередь!

По грязной мраморной лестнице черного хода Христенек и Рибас спустились вниз. За домом их тоже ждала карета…

Две кареты едут по Риму. Карета принцессы сворачивает к собору Святого Петра.

– В Ватикан едет… Все кардиналы сейчас там находятся. Из дворца не могут выйти, пока папу не изберут. Как под арестом сидят. Своя она в мутной водице, – шепчет Рибас.

Карета принцессы остановилась у собора Святого Петра. Карета Рибаса останавливается поодаль.

– Письмо у нее к польскому кардиналу Альбани, – продолжал объяснять Рибас Христенеку, – по слухам, он будет избран папой. Но видеться она с ним не может. Из папского дворца нельзя ему выйти.

Джиованни Альбани – кардинал – протектор Польского королевства, декан Священной римской коллегии. В 1774 году по Риму действительно ходили слухи, что он будет избран папой.

К карете принцессы подошел человек в сутане.

– Секретарь кардинала аббат Рокотани. Через него она ведет все переговоры с кардиналом, запертым во дворце, – продолжал объяснять Христенеку Рибас.

Доманский и Черномский выходят из кареты принцессы, почтительно помогают ей ступить на землю.

Принцесса в низко опущенном на лицо капюшоне идет рядом с аббатом. Они о чем-то беседуют. За ними следует сонный молодой итальянец.

– Это слуга аббата Рокотани, – поясняет Рибас. – Каждый месяц будешь выдавать ему три цехина.

Христенек расхохотался.

В доме на Марсовом поле Христенек и Рибас вновь заняли место у окна: следят за улицей – ждут возвращения принцессы.

– Содержание дома стоит пятьдесят цехинов, – продолжал вводить Христенека в курс дела Рибас, – кареты – тридцать пять цехинов, слуг – пятьдесят цехинов. Короче, она вся в долгах… И кардинал Альбани ее последняя надежда. Все ее бриллианты, все ее лучшие платья в ломбарде. И притом каждый вечер пиры и приемы. Никогда не видел такой мотовки. Я позаботился, чтоб ей предъявили векселя.

– А не сбежит ли попросту из Рима? – спросил Христенек.

– Вы ее поняли. Она действительно сбежала в свое время вот так из Парижа и из Рагузы. Но я уже рассказал кредиторам. Поглядите на ту сторону улицы…

По мостовой в плаще и в широкополой шляпе слонялся человек. Взад и вперед.

– Его нанял банк Беллони, которому она должна фантастическую сумму. Он следит за ее домом. Другой человек нанят банком Морелли. И ездит за ней по городу. Да она и сама сейчас не сбежит. У нее надежда продолжать игру. Она письма написала прусскому королю и султану. Главный расчет – этот Альбани. Ему пятьдесят четыре, и она очень рассчитывает на свои чары. Но ей нужна встреча! А Альбани заперт в конклаве. Ей же не терпится! Она вообще не умеет ждать. Недавно она решила переодеться в мужское платье и проникнуть в конклав. С трудом ее отговорил ее любовник Доманский.

– Откуда вы все знаете, сударь?

– Три цехина его камердинеру, – вздохнул Рибас.

– Сударь, я все больше радуюсь, что судьба свела меня с вами, – засмеялся Христенек.

Из дома принцессы вышли двое в сутанах. И, крадучись, быстро пошли прочь по улице.

А вот и отцы иезуиты. Орден упразднен бывшим папой. Но она уже пообещала им помощь папы будущего. Сейчас вокруг нее множество этих коварных созданий. Орден распущен, но еще как силен! Поживете в Риме – почувствуете.

– Ну баба! – восторженно сказал Христенек. В дверь троекратно постучали. Рибас отворил. На пороге стоял тот самый молодой сонный итальянец – слуга Рокотани. Он тихо и долго что-то говорил Рибасу по-итальянски. Рибас слушал, а потом со вздохом передал итальянцу деньги.

– Деньги, деньги… Только русский граф может такое выдержать, – проворчал Рибас, вернувшись к окну. И пояснил Христенеку: – Она пригласила аббата Рокотани сегодня на ужин. Будет просить деньги – это ее последняя надежда.

Рибас взглянул на часы.

– Пожалуй, и мне пришло время в адово пекло заглянуть. Рибас надел шляпу.

– Ох-хо-хо… – зевнул Христенек.

– Сосни с дороги, – ласково сказал Рибас, – чую, скоро тебе выходить на сцену с графским предложением.

Рибас стоял у великолепной мраморной лестницы. По лестнице к Рибасу величественно сходил Доманский.

– Чем могу служить? – вежливо спросил поляк.

– Я хотел бы видеть, синьор, Ее высочество принцессу Елизавету Всероссийскую.

– Синьор ошибся. Этот дом принадлежит польской графине Зелинской.

Рибас поклонился и сказал:

– И все же я мечтал бы увидеть, синьор, Ее императорское высочество принцессу Елизавету Всероссийскую, путешествующую под именем графини Зелинской. – И добавил: – Я привез письмо от ее жениха Его высочества князя Филиппа Фердинанда Лимбурга. И могу передать только в собственные руки.

– Боже мой! Письмо от Филиппа, – раздался за спиной Рибаса женский голос.

И маленькая дверь в стене распахнулась. Принцесса, в красной амазонке, с распущенными волосами, стояла в дверях.

«Слушала за дверью…» – усмехнулся Рибас.

Они сидели в узкой маленькой комнате на втором этаже. Доманский молча стоял у дверей, а принцесса и Рибас беседовали у окна. Иногда Рибас поглядывал на окно дома напротив, где за шторой прятался Христенек.

– В добром здравии мой супруг? – щебетала принцесса. – Ах, милый моему сердцу Оберштейн, я так тоскую…

Она открыта письмо, быстро пробежала его и передала Доманскому:

– В мой архив.

Доманский ушел с письмом. Беседа продолжалась.

– Я напишу князю и отправлю послание со своим человеком. Когда вы возвращаетесь туда?

– Завтра утром, Ваше высочество.

– Замечательно! Вы можете сегодня отужинать у меня. Я жду к себе аббата Рокотани – секретаря Его высокопреосвященства польского кардинала Альбани.

«Это чтоб я сообщил Лимбургу, как хороши ее дела…»

Она посмотрела на часы и сказала:

– Прошу вас обождать. Я должна непременно сегодня отписать в Неаполь моему новому другу – английскому посланнику лорду Гамильтону.

И она исчезла за дверью. Рибас остался один.

Постепенно маленькая комнатка стала наполняться людьми – появились слуги, оба поляка, камеристка принцессы. Все столпились в маленькой комнате, когда слуга объявил:

– Аббат Франциск Рокотани. Рокотани вошел в комнату.

«Ишь, выбрала комнату узкую – чтоб слуг казалось поболее. Ох и хитра».

– Принцесса ждет вас, святой отец, – сказал Доманский и распахнул занавес в конце маленькой комнаты.

Аббату и Рибасу представилась огромная зала, залитая ослепительным светом. Все свечи были зажжены, горели люстры, сверкали зеркала.

Принцесса в красной амазонке сидела у стола, как бы погруженная в сочинение письма.

– Ах, святой отец, – и она устремилась к аббату, – я только что с прогулки и вот уже сижу за письмом. Мой большой друг – английский посол в Неаполе лорд Гамильтон – попечительствует обо мне. И сам предлагает мне некоторый кредит. И вот я пишу печальное письмо с отказом… Ибо невозможно брать деньги у министра двора, который находится в союзе с врагом моим Екатериной… – Она внимательно посмотрела на аббата. – Хотя деньги мне очень нужны на святое дело освобождения родины.

Но лицо аббата было невозмутимо. Он ничего не ответил. И принцесса переменила тему:

– Надеюсь, святой отец, вас не шокирует мой костюм. Я, как моя мать, русская императрица Елизавета, обожаю носить мужское платье.

«Женские в ломбарде заложены…» – усмехнулся про себя Рибас.

– Помню, в детстве, – продолжала принцесса, – на маскарады мать часто надевала мужской костюм. У нее были прекрасные длинные ноги. Она была великодушна, хотя немного вспыльчива. Когда княгиня мадам Лопухина осмелилась вдеть в волосы розу, которая была в тот день в прическе моей матери, мать била ее по физиономии… О нравы! – И мельком взглянула на Рибаса и, будто спохватившись, представила аббату: – Это посланец моего жениха князя Лимбурга.

«Молодец баба, ничего не упускает, теперь и я в дело пошел…»

– Князь часто пишет мне письма. Ах, эта разлука – печаль моей жизни. Я ценю любовь князя, но обязанность перед троном предков не позволяет мне вернуться к частной жизни. Передайте Его преосвященству кардиналу: обстановка в России действительно осложнилась. Недавно там погиб мой посланец, человек больших военных талантов. Я имею в виду господина Пугачева… Тем не менее партия моя в России сильна. И прежде всего это братья Орловы…

Тут она внимательно посмотрела на Рибаса. Он выдержал взгляд – ни один мускул не дрогнул на лице испанца.

«А ведь точно: ведьма…»

– Кардинал Альбани очень интересуется ими, – сказал аббат.