Из крыши котельной прямо мне на лоб тек холоднейший воздух: то ли дыра в шифере, то ли заслонка какая сдвинулась. Я попытался от этого воздуха закрыться, но голова уже простыла, и сон простыл, я хотел спать, но понимал, что не получится, здравствуй, Чагинск.
Поднялся с раскладушки. Семь часов. В мироздании открылась онтологическая заслонка, вот-вот в нее хлынут коты-онанисты, здравствуй, Чагинск.
Выглянул в окошко. Дождь продолжался, пустырь за библиотекой расквасился, сирень и акация стояли, налитые влагой, вода пробиралась под дверь котельной, и поперек помещения протянулся толщиной с карандаш ручеек. Я сходил в хозблок, умылся и освежился, вернулся в котельную, принял хлорофилл и вскипятил воду для чая. Гулять в дождь не хотелось, и я решил, что побуду в котельной, подожду. Заглянет Аглая. Или еще кто-нибудь, я не сомневался.
Я вернулся в спальный мешок и взял с полки книгу, фэнтези про перемещения в пошлые миры, но прочитать сумел всего несколько абзацев, причем дело было не в тексте и не в самой книге; буквы составлялись в слова, а слова в предложения, но смысл этих предложений непонятным образом ускользал. Я попробовал другую книгу, и с ней произошло то же самое, равно как и с третьей: навык чтения был словно утрачен, поражен реактивной дислексией, как при простуде больной забывает вкус или запах, так и я потерял возможность воспринимать книжное содержание. На всякий случай я взял журнал и убедился, что на журнальный текст внезапный недуг не распространяется. Жаль, что никакого желания читать журналы не возникло, пришлось вернуться к телефону.
К хмурому утру и дождю, пожалуй, лучше всего подходил оптимистичный Гандрочер Кох. Он успел выложить новый ролик, но отчего-то не огнестрельной тематики, а холодной. Гандрочер испытывал, по его словам, весьма редкий экземпляр австрийского штыка девятнадцатого века и заверял, что штык стопроцентно аутентичный, находившийся в его семье с тысяча девятьсот пятнадцатого года, с того момента, как прадед принес штык с Первой мировой. И пробил час штыку вспомнить дело.
Гандрочер пригласил зрителя в столярку и начал с колбасы. Мне показалось, что это довольно банально – колбасу рубили штыками, палашами и шашками до и наверняка будут рубить после, к тому же с колбасой штык справлялся без затруднений, правда, слегка замешкавшись на сырокопченой. Но сегодня Гандрочер внес в свои пьесы свежую струю. Проверив штык на колбасе, он объявил, что пробил час реального испытания и выставил на верстак пять плоских консервных банок с красной этикеткой. Я сразу понял, что это, и оценил старания Гандрочера, и оценил новизну сюжета. Пробовать сюрстремминг в наши дни стало практически общим местом: его дегустировали студенты, плиточники, военные историки, музыкальные критики и садоводы, но совмещение сюрстремминга со штыком было безусловной новеллой. Примкнув штык к винтовке и расположив консервы друг за другом, Гандрочер нанес короткий, но мощный удар. Штык прошил и смял банки, жесть лопнула и рассол брызнул во все стороны, причем значительная часть попала Гандрочеру на лицо. Гандрочер замер. Я думал, его стошнит. Любого бы стошнило. Но Гандрочер стоял, не шелохнувшись. Стоял и стоял, потом с некоторым отстранением сел на табуретку и остался сидеть. Вероятно, его стошнило внутрь себя. Неплохой выпуск.
Позвонил Эрп.
– Как дела, москвич? Слушай внимательно! Кап-кап-кап, кап-кап-кап…
Сегодня Эрп пытался быть оригинальным и бухтел «кап-кап-кап» пять минут. Я положил телефон на подоконник, выпил чаю и дал второй шанс книге про пошлые миры. Внезапно, вероятно, после Эрпа, она зашла, более того, я, к собственному удивлению, увлекся и дочитал почти до конца, но около половины десятого в дверь постучали. Я понял, что это не Аглая, стук был слишком настороженным.
Началось.
На всякий случай я взял кочергу, спрятал ее за дверью и только после этого открыл.
На пороге стоял Федор.
Федор стал толще и, как мне показалось, выше ростом.
– Привет, Витя! – он радостно схватил меня за плечи. – Ты прямо как Папа Карло здесь, не хватает нарисованного мангала!
Сюрстремминг утром, Полтава к обеду.
– Здравствуй, – сказал я.
– Здравствуй, здравствуй!
Федор ввалился в котельную, оттеснив меня, тут же быстро и с опаской огляделся, убедившись, что в котельной больше никого, нагло уселся в зеленое кресло – влез, впрочем, не без усилий.
– Сидишь в заднице, как Фредди Крюгер, – сказал Федор. – Помнишь Фредди? В видеосалоне тогда смотрели, ты еще обоссался!
– Это ты обоссался, – уточнил я.
– Подполковник полиции не может обоссаться, – весомо возразил Федор. – Он может… круто обоссаться!
Федор рассмеялся.
Да, Федор потолстел. Но не как толстеют обычно, а неравномерно, в верхней части туловища, в груди, плечах и шее. Он стал похож на мультипликационного борца – обширный торс и незначительная нижняя часть человека, пропускавшего в зале день ног. Волосы пережили годы не в полном объеме – на лбу блестели глубокие залысины, зато те, что сохранились, были красиво уложены волной, покрашены в черный, хотя на границе с отвисшими щеками слегка просвечивала седина. На свою фотографию в Интернете не похож, в жизни лучше.
На Федоре был приличный серый костюм, дорогие туфли, неплохой галстук, все подобрано со вкусом. Костюм сидел непринужденно, Федор был явно привычен к этой одежде, а не надел ее с утра. А еще маникюр, тщательное бритье, гладкая кожа и часы. Часам я, если честно, позавидовал. Давно хотел. Пусть не турбийон, но хороший швейцарский хронометр. Солидные часы, хай-фай трек с ретро-декой Nakamichi Dragon, «Фендер Стратокастер», набросок Сальвадора Дали, первое издание «Мастера и Маргариты», скромные радости зрелого возраста.
– Ты как в наших говенях запутался? – поинтересовался Федор.
– Да я только вчера…
– Эх, Вить-Вить, мог бы и сообщить, – перебил Федор. – Я бы тебя встретил по-человечески…
– Случайно получилось, – сказал я. – Я не планировал, у меня в Нижнем конференция сорвалась, вот и решил заскочить по пути.
– Вот так ты всегда! Раз в сто лет к старым друзьям заезжаешь, да и то потому, что сорвалось что-то там… А просто так, а?! Повидаться, посидеть, вспомнить детство грозовое?
Я разглядывал Федора. Он держался совершенно спокойно и ничуть не тяготился ролью старого друга, словно на самом деле был рад меня встретить.
– Сколько лет, сколько лет… – Федор вздохнул. – Да, годы идут, все меняется. А ты книжки все пишешь?
– Иногда.
От Федора пахло одеколоном, разумеется, недешевым. И Федор явился первым.
– А я с утра на службу еду, смотрю – машина незнакомая стоит, номера южные, а у нас редко кто чужой бывает, ну и позвонил в библиотеку. Черпакова, конечно, юлила… Но потом раскололась. Вот я и решил к своему старому корефану заглянуть.
– Очень рад, – сказал я.
Сволочь.
– А я как рад! Давно тебе позвонить собирался, да все руки не доходят. Слушай, а ты почему здесь остановился?
– Гостиницы у вас нет, не в машине же ночевать…
– Это уж точно. Гостиницу нерентабельно держать – никто же сюда не ездит.
– А как же родина Пересвета? – спросил я.
Федор снова рассмеялся. Он набрал воздуха, чтобы сказать… Но выдохнул. Достал длинные коричневые сигареты, закурил.
– У меня отпуск скоро, – сказал Федор. – Но уехать не могу, надо за всем присматривать…
Федор курил с наслаждением, быстро, одними глазами продолжая поглядывать вокруг, оценивать. Мне показалось, оценивал он в основном меня. Машина несколько сбила его с толку; потратив час на изучение Интернета, к однозначным выводам Федор не пришел.
– Да, было смешно, что уж говорить… Витя, а давай ко мне?
Неожиданно. Или нет.
– Моя баба как раз в Египет умоталась, дом свободен, переезжай!
Реакцию Федор не растерял.
– Не, спасибо, – отказался я.
– Витя, я же серьезно! У меня пять комнат простаивает, теща пыль собирать не успевает. Живу на Береговой, как белые люди. Белые люди – красные крыши, знаешь такую поговорку?
– Нет, Федь, спасибо, – отказался я.
– А что так? – сощурился Федор. – Шашлычок-машлычок, пивасик нормальный, отдохнули бы…
– Книгу пишу.
– И что?
– Это…
Я заметил кепку. Со вчерашнего вечера она висела на гвозде. На самом видном гвозде.
– Надо сосредоточиться, – пояснил я. – Если я у тебя буду жить, то вряд ли получится.
– Я больше не бухаю, – заверил Федор. – Все культурно, не выше пяти градусов, да и то по пятницам…
– Да я тоже, но дело не в этом. Понимаешь, книги хорошо пишутся в посторонних условиях. В гостиницах, в съемных комнатах, в поездах…
– Тебе что, нравится в этой конуре?
– Книга сама себя не напишет.
– Значит, все-таки книга?
Федор поискал, куда стряхнуть пепел, подтянул кирзач истопника.
– А ты, значит, подполковник? – улыбнулся я.
– Есть немного, – Федор смотрел сквозь дым. – То есть категорически так.
Наверняка стал умнее, подумал я. Во всяком случае хитрее. Опаснее.
– Да ладно, – Федор помахал сигаретой. – Понятно же, что так сюда никто не поедет. Книга… Ты вроде и тогда собирался книгу писать?
– Тогда не получилось.
– Да уж, – Федор загасил сигарету. – Тогда не получилось…
Федор бросил окурок в сапог, плюнул вдогонку.
– А сам кем? Кроме книг?
Подполковник. Неплохо.
– Да так, – я помахал руками. – Примерно как раньше. Организую.
– И дела идут?
– Кризис, – ответил я. – Какие дела…
– Ну да, кризис. Если дела не идут, лучше писать книги.
Кепку Федор не замечал.
– Ты прав, Витя, кризис задолбал, все как обосратые ходим… – Федор поправил галстук. – Надоело все, Витя, живем как в погребе – поставщики, тендеры, заказы…
– Тендеры? – не понял я.
– Что? Да нет, я говорю стабильности мало. Слушай, а про что книга-то? Про адмирала опять?
Я не ответил.
– Брось! – махнул рукой Федор. – Брось ты этого адмирала, я тебе столько расскажу – на сорок книг хватит! Если все описать – не поверят! Ты помнишь Механошина? Который тогда мэром был?
Федор опять хохотнул, но в этот раз не так весело.
– Механошина помню…
– Оказался сектант! Махровейший сатанист!
– Механошин – сатанист? – с недоверием переспросил я.
– Ну, не совсем сатанист, – поправился Федор. – Скорее, язычник-нудист.
Теперь уже я почти рассмеялся. Представилось.
– Не, точно! Вот про что книгу надо писать! Я тебе сейчас расскажу…
О проекте
О подписке