Всю неделю ученица-учительница Люся Брюкина внимательно наблюдала за своими коллегами по учёбе. Смотрела на тех, кто обучает, и на тех, кто обучается.
И вот что было замечено.
Спальников намазал доску воском, как лыжи. Поэтому Лушина, которая всю неделю учила арифметику с папой, не сумела даже написать условие задачи. Мел скользил. Учительница сердилась.
– Ты, Лушина, нарочно это сделала. Потому что урока не выучила.
– Я выучила, Мария Яковлевна. Это кто-то другой доску намазал.
– А вот мы сейчас проведём контрольную работу на вычитание дробей и выявим, кто у нас диверсант. Ясно, что отличники доску натирать не станут.
Кандидатами в диверсанты оказались: Спальников, Игорь Трофимов, Кира Тарасова и бедная Карина Мариношвили. Ей эта двойка была нужна больше всех.
У неё и так по арифметике было две.
Великолепный Киселёв подрисовал усы на портрете знаменитого писателя Маяковского. Он оправдывался:
– Все писатели как люди. И Чехов, и Толстой, и Некрасов, а он отрывается. Он какой-то ненастоящий, потому что без усов.
– А ты много читал Маяковского?
– Потому и не читал, что он без усов. Теперь начну.
– Теперь ты пойдёшь домой и приведёшь родителей, – говорила Эмилия Игнатьевна – завуч. Очень умная и опасная женщина. – Твой папа без бороды и усов. Но я думаю, он настоящий и всыплет тебе как следует, по-настоящему.
Язвительный Игорь Трофимов подумал и сказал:
– Вот учителя! Вот завучи! Человек в беду попал, а они острят, шутят. Нет, с такими людьми мы никуда не придём.
На родительском собрании сердился дедушка Киры Тарасовой:
– Моя Кира говорит: «Если не купишь мне джинсы, я в школу не пойду. У нас все учащиеся в джинсах ходят. Даже директор. Я одна как из сельской местности в юбке югославской. Будто я отсталая». А где ж я ей эти джинсы возьму? Да ведь не простые надо, а фирмы Врангеля. Я ей говорю: «Этого Врангеля мы прогнали в революцию не для того, чтобы его штаны носить!» Она мне в ответ: «Тёмный ты, дедушка, ничего в истории не понимаешь. И в экономике. Вы ведь Врангеля прогоняли, а это Вранглер».
– А моя просит счётную машинку! – сказала бабушка Карины Мариношвили. – Я ей было купила в магазине харьковскую за двести рублей. А она кричит: «Ты что мне покупаешь? Её же надо в розетку включать. У всех японские машинки на батарейках. Размером с записную книжку. Они их под партой держат. И считают незаметно от учителя. Я с таким ящиком что делать буду? Ты бы мне ещё телевизор приобрела. Чтобы я под партой клуб кинопутешествий смотрела!» А где мне купить эту японскую машинку? Мы, уборщицы, редко ездим в Японию подметать. Мы всё здесь работаем. На трёх работах. Уймите внучку!
В классе событие. Пропал Главный Бумажный Получальник. То есть классный журнал. А так как Вафельного Отметника у нас не завели, пришлось притормозить школьные занятия.
В поисках журнала перевернули учительскую, кабинет директора и три тонны макулатуры, собранной энтузиастами-прогрессистами из второго «Б» класса. Они прогрессисты потому, что собирали макулатуру не по указанию руководства школы, а по велению сердца.
Но журнала не нашли.
В конце дня пришла расстроенная отличница Королёва и принесла журнал. Он был у неё в портфеле. Конечно, его похитила и запихнула туда не она. Это были чьи-то происки. Кто-то мечтал сорвать занятия по иностранному английскому языку.
Провели контрольную с целью выяснения знаний учащихся и с целью выяснения проискантов.
Кандидатами оказались Спальников, Игорь Трофимов, Кира Тарасова, блистательный Киселёв и опять Карина Мариношвили. Ей эта двойка опять была нужнее всех. У неё по английскому была всего одна.
Киселёв и Тарасова решили попробовать курить. Купили в ларьке пачку «Явы». Сказали, что для больного папы.
Тарасова красиво держала сигарету и по-красивому вытаращивала глаза.
Киселёв сделал две затяжки и упал. Оказалось, сигареты были бракованные. В табачную машину попал эбонитовый шарик от ручки. И она его искрошила. Тренированные курильщики выдерживали с трудом. Нетренированный Киселёв чуть не пропал. На урок его привели под руки Трофимов и Спальников. Тарасова объяснила учительнице, что Киселёв шатается, потому что тушил пожар. Вытаскивал пожарных из огня. У них была тренировка, а он не понял и спасал их за ноги.
Мария Яковлевна не очень верила в спасение пожарных. Несмотря на убедительную деталь в смысле тренировки. Но от Киселёва так несло жжёным эбонитом, что пришлось согласиться. И Киселёва в качестве награды за правдивость пустили проветриться в коридор.
Там его увидел директор и сказал, что дышать свежим воздухом лучше всего во дворе с метёлкой.
И народный спаситель пожарных целых сорок пять минут превращал школу в город-сад.
На уроке истории учитель Косолапов объяснял, что в средние века были феодалы – князья, их вассалы – помещики, и крестьяне, которые на всех работали.
На что быстрый разумом Киселёв заявил:
– Точно. Как у нас в школе. Директор – феодал. Учителя – вассалы, а мы – крепостные крестьяне.
Учитель Косолапов разбушевался:
– Ничего себе крепостные! Барчуки вы! Живут в хороших квартирах. Им тепло на квартиру доставляют, вместо дров. Воду на квартиру. Для них телевизор изобрели – к ним зрелища на дом приходят. Они лошадь не то что запрячь не сумеют, просто не видели её никогда! А учителя с ними бьются, в их башки знания впихивают. Да раньше ни один сын императора в таких хороших условиях не рос.
И велел крепостному Киселёву к следующему разу составить режим дня среднего крестьянина средней полосы России в средние века. А ещё лучше крестьянки. С учётом топки печки, кормления домашних животных (причём не попугайчиков, хомячков и морских свинок, а коров, овец, лошадей, птицы). С учётом приготовления обеда, стирки и других мелких радостей.
К следующему разу выяснилось, что жизнь у крестьян средних веков была значительно тяжелее, чем у Киселёва. Развлечений практически не было, если не считать работу в огороде – прополку и окучивание. Насчёт каникул Киселёв явно обходил крестьян. У них были только религиозные каникулы: Ильин день, Пасха, Рождество, может быть, крещенские, и всё! А трёхмесячных летних и всяких там зимних не было.
Да и в смысле еды сегодняшний крепостной Киселёв далеко ушёл вперёд. В его школьной крепостной столовой был большой выбор блюд. И упитанные крестьяне младших классов за небольшую цену уничтожали продукты не хуже средневековой саранчи. И не только сельские щи да кашу, но и всевозможные пирожные. (Правда, с крестьянским уклоном: в виде корзиночек и картошки.) Особенным спросом пользовался деревенский средневековый напиток «Пепси-кола».
Что касается быта, модными были средневековые джинсы, карманные магнитофоны с записями народных мелодий и жевательная резинка клубничная рижская.
Короче, жизнь сегодняшних киселёвских крепостных была во много раз лучше. И взрывчатая ситуация среди младших классов угасла. Все сразу успокоились, даже главный вождь всех школьных волнений, неформальный лидер – знаменитый Стенька Киселёв.
Вот оно – новое воскресенье. Вся меховая мелкота с воплем выкатилась навстречу девочке Люсе. Они ждали её у самых ворот дачного посёлка. Очевидно, о её приезде они узнали от дежурного по нюхоскопу. Там, на балконе, наверняка дежурил загадочный перебинтованный Мохнурка – победитель игры в залезалки. Потому что его среди встречающих не было.
Люся и зверята в обнимку пошли в посёлок к интернатскому зданию.
Застенчивая белочка в очках сказала Люсе:
– Мой пап приехал.
– Может быть, папа?
– Нет, мой пап! Пап – это же он. Вот он и приехал. А если бы мама, то она приехала бы.
– Вон её пап стоит! – сказала Фьюалка. – Видите, рядом с Мехмехом.
У дверей в класс, на крыльце, стоял Мехмех в легкомысленной зелёной шляпке с украшениями. А рядом – невысокий, начинающий полнеть белк. В светлом плаще с красиво поднятым воротником.
– Здравствуйте, – шагнул он навстречу Люсе. – Это вам. От папо-мамовского собирания.
Он протянул маленький прозрачный флакончик с зёрнышками.
– Что это такое? – удивилась Люся.
– Камертоновые семена. Целая музыкальная октава. Их надо посадить в землю и поливать купоросовой водой.
– И что получится?
– Музыка из живых цветов. Они будут тихонечко звенеть от ветра. И играть разные мелодии. Вы очень обрадуетесь.
– Спасибо, большое спасибо, – сказала Люся.
Про светомузыку она когда-то слыхала. Но про музыку из цветов… Интересно, а бывает дерево-музыка? Наверное, бывает. Тогда, значит, есть и целые лесо-симфонии у них… У кого у них? У меховых интернатников.
– А что такое папо-мамовское собирание? – спросила она.
– Обычный родительский комитет, – пояснил Меховой Механик. – Родители учеников к вам очень хорошо относятся. Интернатники в своих письмах только про вас и пишут.
– Очень хорошее пишут, – сказал улыбчивый пап. – Можно, я у вас на уроке посижу? Мне интересно посмотреть, чем живёт сегодняшняя молодёжь.
– Сидите, пожалуйста, – сухо сказала Люся («Тоже мне, меховой инспектор из роно!») и пошла в директорскую за Получальником.
По Получальнику она выяснила, что неопрошенными в её классе оставались только хитрющая белочка в очках с первой парты (та самая, к которой приехал пап) и загадочный Мохнурка. Который в Получальнике записан не был. Может быть, он сидит на потолке, в дыре вместе с сиреневотрусовым… трусным… В дыре вместе с Плюмбум-Чоки?
В классе все были на своих местах, и все встали на задние лапы. Причём представитель папо-мамовского собирания сделал то же самое. И парта под ним скрипела.
– Блюм, – сказала Люся через минуту.
Все блюмкнулись.
– Кто у меня ещё ни разу не был у доски? – спросила Люся, в упор глядя на белочку с первой парты. Её звали Цоки-Цоки. – Кто ещё ни разу не отвечал?
– Мохнурка! Мохнурка! – захлопотала белочка. – Он ещё ни разу не отвечал.
– А где он? Он здесь? – спросила Люся.
– Здесь! Здесь! – волновалась белочка. – Он в печке сидит.
Люся удивилась и прошла по классу вдоль стенки с печкой.
– Что он там делает?
Дверца печки раскрылась, и появилась хитрая усатая мордочка. Чёрная-пречёрная, как кусок темноты.
Мордочка сверкнула глазами и сказала:
– Я там прячусь.
– От кого?
Дверца снова перелистнулась:
– От света.
И дверца захлопнулась.
Люся обратилась к ученикам:
– Кто мне объяснит, почему юный Мохнурка сидит в печке? И почему он прячется от света?
Все интернатники подняли лапы вверх. Даже хулиганистый Кара-Кусек.
– Скажите вы, – попросила Люся Лаковую Молнию.
Фьюалка встала из-за парты и сказала:
– Он норный.
Дверца печки приоткрылась на спичечный коробок, и высунулся кусочек носа:
– Я норный. Я очень норный.
Фьюалка продолжала:
– Все норные боятся света. Живут в темноте.
– Очень живут! Очень живут! – забормотал носик из печки.
– Спасибо, – поблагодарила Люся Фьюалку. – Но что же, он всё время так и сидит в печке? Или его приносят сюда в чемодане? Или у него есть сюда подземный ход из спальни?
Лаковая Молния разволновалась. Она стала цокать, сокращаться и вытягиваться:
– Его не но-йс-сят в цеймодане. Его в ойсках, в оцках нойсят… Он сам ойски нойсит. Цёрные.
– Ношу! Ношу! – прокуковал Мохнурка из печки, как кукушка из часов. – Чёрные очки. Очень чёрные.
Разговор запутывался, и вмешался ещё один разъяснитель – Сева Бобров. Он так объяснил:
– Девочка Люся, он из кротовых. Они под землёй живут. Они темноту любят. А на улице очки носят тёмные. От солнца.
– Да! – затараторила Цоки-Цоки. – У меня простые очки, стеклянные. А у него чёрные.
– Где же его очки? – спросила Люся. – Почему он без них?
О проекте
О подписке