В оранжерее, увешанной горшками с какими-то вьюнами и цветами, было тепло, даже жарко. Женщина подошла к длинному столу с ящичками рассады, сдвинула пару, и Николай увидел телефон.

– Please, – сказала она Николаю. – You can call your mechanic.

Это до него дошло. Она думает, что у него испортилась машина, и предлагает ему позвонить механику.

– No, – сказал он чуть ли не единственное английское слово, которое знал. И перешел на русский, стал говорить, что ее хотят убить, но он не знает за что. Может, это ее муж хочет от нее избавиться? Он видел такое в кино. Ведь у нее «паркинсон», а у него, наверно, молодая баба. Вот он и заказал замочить ее. – Ponimaesh? Kh-h-h! – И Николай для наглядности выразительно чирканул себя ладонью по горлу, а потом ткнул в американку пальцем. Мол, тебя – к-х-х!

– Муж, наверно! Понимаешь? Кто же еще?

Но женщина ни черта не понимала, только внимательно смотрела на него своими зелеными глазами, а потом спросила:

– You are not going to kill me, are you? Would you take money?

Это слово он знал. «Мани» ему не помешают. Тем более что он их заработал, честно предупредив ее о смертельной опасности.

– Мани – о’кей! – сказал он. – О’кей мани!

Женщина открыла ящик стола, но вытащила из него не деньги, а пистолет. И направила его на Николая.

– Fuck me first, – сказала она. – Do you underst…

Но договорить она не успела, конечно. Потому что Николай был с семнадцати лет выдрессирован реагировать на пистолет не думая.

И буквально в следующее мгновение этот пистолет отлетел в сторону, а эта дура с болезнью Паркинсона, зелеными глазами и упругой кукольной попкой лежала на деревянном полу оранжереи – лицом вниз и с завернутыми за спину руками.

А Николай лежал на ней, ища глазами, из чего бы сделать ей кляп, и умоляя себя и Бога не заводиться. Только не заводиться! Только не давать волю этому пьянящему кайфу преодоления сопротивления жертвы, которая будет сейчас визжать, рыдать, кусаться и биться в его руках, как поросенок, как курица, как хорек или кролик. Господи, как они все любят свои куриные жизни! Они всегда сопротивляются и тем самым заставляют его звереть до того, что он вынужден их убивать. Да, они, они сами, а не он, всегда были виноваты в том, что он с ними делал…

Но какого черта эта американка не кричит и не вырывается? И что она шепчет? «Do it! Yes! Do it to me!» Он не понимал ни слова, тем более что английское «do it» похоже по звучанию на русское «дуй», но он чувствовал, как ее задница вдруг заиграла под ним и заелозила, втираясь в его пах.

«Сейчас я тебе вдую!» – успел подумать он, теряя контроль над собой, а все дальнейшее уже было неостановимо – его руки рывком перевернули на спину ее легкое белое тело и буквально разломили ее ноги.

Но краем сознания, уже затуманенного похотью, он опять отметил, что она не сопротивляется, наоборот, помогает ему расстегнуть штаны и даже сама потянулась к его ширинке, восклицая: «Give it to me! Give it to me! Please!» «Может, она действительно с приветом? И откусит сейчас?!» – испуганно подумал он, но и эта мысль уже опоздала, потому что страстная и жадная работа ее языка уверила его в том, что она в своем уме и умении.

Это было дико ему, нелепо и непонятно – оказалось, что не он имел ее, а она – его. Правда, сначала и по запарке он еще по русской манере всаживал и долбил скважину под аккомпанемент ее стонов: «Yes!.. Yes!.. Do it!» – но через несколько минут они уже приспособились друг к другу, вошли в синхрон, и не столько он всаживал, сколько она поддавала, а потом и вообще оказалась на нем – сама взлетела на него и помчалась вскачь, несмотря на свой «паркинсон», который делся неизвестно куда, испарился, что ли?

Господи, что это была за скачка! И передом, и задом, и на боку, и вприсядку!

Но он не сдавался! Нет, как он мог уступить этой первой в его жизни американке, да еще с «паркинсоном»? И когда она обессиленно падала на него, истекая в очередном оргазме, он больно крутил ее маленькую белую грудь, подминал под себя ее холеное тело и опять засаживал и долбил скважину, матерясь с любовным садизмом. Но американка не понимала его грязных ругательств.

– Are you German? – спрашивала она. – Or Hun-garian?^[1]

А он не понимал, о чем она спрашивает, и приказывал:

– Ne pizdi! Do it! Rabotay!

От их скачки дрожал деревянный настил пола оранжереи, падали и разбивались горшки с цветами. Она не обращала на это внимания.

– You are great, you know? – шептала она страстно. – You are the greatest! I did not have sex four years! My husband is not touching me… O, God! You are God, you know? You are God!^[2]

– Ne pizdi, suka! Rabotay!

– I’ll go with you, I swear! I’ll give you all I have! I’m rich! Would you take me with you?^[3]

– Do it, suka! Do it!

И она – «дула», как она «дула»! Даже когда он захрипел, кончая, она продолжала яростно обтесывать его клинок, выжимая из него последнюю силу.

А потом, когда этот клинок выпал из нее, она благодарно вылизала его. Николай не привык к такому обращению.

– Ладно, ладно! Дорвалась! – сказал он по-русски с напускной грубостью. – Не ебут вас тут, что ли?

Он встал и стал натягивать брюки. А она… Она вдруг стала перед ним на колени и – голая, распатланная, в пыли – сказала:

– Thank you! Take me with you! Please! I’m begging you! I have a house in Arizona. Take me there or kill me! Please! I can not stand it here any longer!^[4]

– Подожди, не пизди, – сказал он по-русски, не поняв, кроме «thank you», ни слова из ее пылкой речи. – Имей в виду: тебя хотят убить. Понимаешь? Твой муж, наверно, или я не знаю кто. Я-то тебя не трону, конечно. Но они могут вызвать другого. Ферштейн? К-х-х! Тебя! – Он показал на нее пальцем и опять выразительно чирканул ладонью под своим подбородком. Потом отшвырнул ногой ее пистолетик и вышел из оранжереи. Пусть она ни хера не поняла из того, что он ей сказал, все равно он был горд собой: впервые в жизни он не убил свою жертву, а, наоборот, она сама сказала ему на прощание спасибо.

Он шел к каменной арке выхода, улыбаясь и уже беззаботно думая об этом Натане. Теперь, когда он сумел не убить, он сможет получить с этого Натана и свои документы, и деньги.

Он прошел уже полдороги до арки, позолоченной сияющим американским солнцем, когда за его спиной прозвучал негромкий хлопок. Он рефлекторно отпрыгнул в кусты и упал плашмя, потому что и на этот звук был тренирован с семнадцати лет. И так он лежал, вжавшись в землю и вслушиваясь в райскую тишину Скарсдейла.

Но никто не стрелял в него и вообще больше не было слышно ни звука.

Он поднялся на четвереньки, осторожно выглянул из-за куста, а потом – пригнувшись, зигзагом и короткими перебежками – вернулся назад, к оранжерее.

Она лежала на пороге оранжереи, одетая и лицом в землю – словно пыталась его догнать. В ее правой руке был пистолет, а из-под ее левой груди медленно вытекала на землю густая алая кровь.

– Зачем?.. Боже мой!.. – сказал он с мукой.

Когда он вышел на улицу, Натан чуть не сбил его своим грузовиком.

– Быстрей, сука! Садись! Фули ты там мудохался час?!

Он сел в кабину, и Натан дал газ, спросил нетерпеливо:

– Ну? Все в порядке?

Николай тупо смотрел прямо перед собой.

– Ты ее сделал или нет? – крикнул Натан.

– А? – спросил Николай.

– Ты что – оглох, падла?! Я спрашиваю: ты сделал ее или нет?

– Сделал… – кивнул Николай.

– Ну так и скажи! Фу… – Натан облегченно выдохнул. – Вот, бля, народ присылают! Час с инвалидкой мудохался! А еще из «Альфы»! Понятно, что у вас там порядка нет!

Николай посмотрел на него тяжелыми остановившимися глазами, и Натан занервничал:

– Ну ладно, ладно! Я пошутил. Что ты зыришься, как Ельцин на Горбачева?

Он вывел машину на хайвэй и погнал на юго-восток. Слева и справа мелькали бензоколонки Sunoco, Texaco и Exxon, плоскокрышие магазины и рестораны с яркими рекламными вывесками-щитами, а потом все это разом кончилось, и шоссе пошло через лес. Такого густого леса и такой пышной зелени Николай не видел в России. На каждом метре земля словно выпирала из себя деревья и кусты в удвоенном, нет – в утроенном количестве. И вообще, всего в этой Америке было через меру – на перекрестках не одна бензозаправочная станция, а три, на каждой улице не один ресторан, а десять, а в каждом магазине любых товаров не один вид, а сто. Эту страну словно распирало от силы, скорости, перепроизводства и сексуальной жажды. Николай вдруг схватился одной рукой за живот, а другой зажал себе рот. Он захрипел, а его тело задергалось в рвотных движениях.

– Ты чего? – изумился Натан. – Ты первый раз, что ли?

– Гамбургер твой… – промычал Николай сквозь пальцы. – Останови, бля!..

Натан прижался к обочине, Николай выскочил из машины и, сгибаясь от рвотных порывов, побежал в лес.

– Ну, слабак! – сказал Натан, когда фигура Николая скрылась за деревьями.

Нервно поглядывая в зеркальце заднего обзора, он закурил. Мимо проносились легковые машины и тяжелые грузовики – от их скорости воздушная волна ударяла по его грузовичку и качала его. Потом за деревьями проклацали колеса поезда. А Николая все не было. Пять минут… восемь… Натан уже смотрел только в зеркало заднего обзора, потому что патрульная полицейская машина могла появиться на шоссе в любой момент.

– С-с-сука! Присылают же фраеров! – не выдержал он наконец, швырнул сигарету и пошел искать этого мудака.

– Эй, Николай! Ты где? – крикнул он, входя в густой лесной кустарник. – Эй, Нико…

Жесткий, как топорище, удар ребра ладони по его бычьей шее оборвал этот зов. Натан еще тихо оседал на подгибающиеся колени, когда второй такой же удар по сонной артерии отключил его полностью. Николай нагнулся над ним, вытащил из-за пояса «магнум», а из карманов пакет со своими документами и увесистый кошелек. Рукоятка «магнума» хорошо улеглась в его ладони, удобно. А дуло словно потянулось к голове лежавшего в отключке Натана. Но в последний момент он усилием воли отвел эту руку.

– Ладно, живи! Сегодня я добрый! – сказал он и швырнул «магнум» подальше в кусты. Потом пересчитал деньги в кошельке – около семисот долларов. – Имей в виду, – сказал он почти бездыханному Натану, – ты мне еще тринадцать сотен должен! – И, сунув кошелек себе в карман, пошел из леса к гудящему от машин шоссе. Там он сел за руль грузовичка, дал газ, доехал до первого пересечения с какой-то другой дорогой, свернул и помчался, сам не зная куда.

Он понимал, что должен скорей избавиться от этой машины, бросить ее, пересесть на поезд или в автобус, но скорость и прекрасное шоссе с летящими по нему американскими машинами пьянили ему голову.

На следующий день в нью-йоркском офисе «Nice, Clean & Perfect Agency Inc.»^[5], что на углу Пятой авеню и Сорок четвертой улицы, появился неожиданный визитер. Он вручил секретарше маловыразительную визитку, что-то насчет «Импорт-экспорт интернэшнл», и с сильным не то германским, не то славянским акцентом попросил передать ее боссу. Секретарша с сомнением посмотрела на посетителя. «Nice, Clean & Perfect» отличается от аналогичных агентств повышенной респектабельностью и ради этого держит в «Нью-Йорк таймс» большое – аж на три инча – объявление:

BEST HOUSEKEEPERS

& NANNIES FROM EUROPE

Наши домработницы и няни из Финляндии, Швеции и Германии работают в лучших домах Беверли-Хиллз, Род-Айленда, Коннектикута и Силвер-Спринга, штат Аризона. Трудолюбивые, с европейским образованием и манерами. Отличные рекомендации, проверенные биографии.

По этой ссылке на Беверли-Хиллз и Силвер-Спринг любому ясно, что клиентура агентства – даже не средний класс, а адвокаты, хирурги, кинозвезды и преуспевающие бизнесмены. Ни один из них не явится в агентство с улицы. А когда они звонят в «Nice, Clean & Perfect» из своих аризон, с ними разговаривают долго и обстоятельно, выясняют все требования к будущей работнице и – если клиент того стоит – незамедлительно присылают ему рекламную брошюру агентства. В брошюре, помимо сведений о преимуществах европейских нянь и работниц – они будут говорить с вашими детьми по-французски, по-немецки, по-шведски или как вы еще хотите или готовить вам французские и шведские обеды, – помимо всей этой рекламы, сообщается, что агентство принадлежит Биллу Лонгвэллу, бывшему детективу Интерпола, имеющему давние связи с полицией всех европейских стран. А потому гарантирует полную и тщательную проверку биографии вашей будущей работницы.

Именно это ставило бизнес Лонгвэлла выше всех конкурентов – миллионеры из Калифорнии и Коннектикута были готовы платить top price, самую высокую цену, лишь бы знать, что их слуги действительно проверены полицией, а няни у их детей имеют подлинные дипломы европейских университетов. Так что агентство Билла Лонгвэлла не знало случайных визитеров, а потому секретарша с сомнением посмотрела на этого залетного посетителя. Синий костюм от Gianni Versace, галстук от Gucci, лакированные итальянские туфли, а на руке два перстня из платины. Бр-р-р. Так одеваются только вчера разбогатевшие плебеи и актеры, играющие чикагских гангстеров 30-х годов. И духи «Agasy» – днем?!

Но и отбрить такого нувориша самостоятельно секретарша не решилась.

– Я не уверена, что мистер Лонгвэлл здесь, – сказала она и прошла в кабинет Лонгвэлла.

К ее изумлению, едва бросив взгляд на эту визитку, толстяк Лонгвэлл вскочил с кресла, метнулся к двери и сам пригласил посетителя в свой кабинет. При этом секретарша, которая знала Лонгвэлла не только с девяти утра до пяти вечера, но и – раз в неделю – с пяти вечера до полуночи, сразу ощутила панику и в глазах, и в жестах своего шефа.

И интуиция не подвела ее – гость не провел у Билла и пяти минут, как она услышала по селектору:

– Джоан, отмени мою поездку на Западное побережье.

– Что? – не поверила она своим ушам.

– Я сказал: отмени мой завтрашний полет в Лос-Анджелес и всю поездку! – нетерпеливо сказал голос Билла и тут же отключился.

В налаженной работе агентства это было неслыханно. С момента открытия своего бизнеса в 1986 году Лонгвэлл регулярно, не реже чем раз в месяц, сам лично обзванивал своих клиентов и выяснял, довольны ли они новой домработницей, а затем и навещал их, что требовало от секретарши титанических усилий по составлению расписания этих поездок, поскольку далеко не все клиенты соглашались на эти визиты. Но Лонгвэлл был настойчив и никогда не отменил ни одной из этих поездок. Он поднимал свои двести семьдесят фунтов мяса, жира и костей, упаковывал их в самолет и летел в Лос-Анджелес, в Аризону и даже в Орегон. «Репутация моей фирмы мне дороже, чем те комиссионные, которые я получаю от этих женщин», – объяснял он эти поездки и своей секретарше, и хозяевам очередного роскошного особняка в Беверли-Хиллз, которым он устраивал настоящий допрос: «Не разленилась ли ваша домработница? Не дерзит ли? Не опаздывает ли после уик-эндов? Не завела ли себе хахаля? Ходит ли в церковь? Много ли смотрит телевизор?»

После этого Лонгвэлл с разрешения хозяев увозил домработницу на час-полтора в какой-нибудь соседний «Макдоналдс» и проводил с ней отдельную беседу. Какие отношения царят в семье, где работает эта женщина? Не вмешивается ли она, упаси Бог, в семейные проблемы? Помогает ли хозяйке веселей переносить частые отлучки мужа в деловые поездки? Ну и так далее. Одиноким европейским женщинам, приехавшим на заработки в Америку, эти беседы казались стандартной беседой хозяина с работницей, за которую он отвечает репутацией фирмы. Ни они, ни даже личная секретарша Лонгвэлла, которая считала, что знает о Билле все, не подозревали об истинной цели этих вояжей Лонгвэлла. Нужно ли говорить, что идеальных семей не бывает или почти не бывает? Что в богатых семьях жены зачастую ревнуют своих мужей к их секретаршам, ассистенткам и т. п.? Что мужья сплошь и рядом тяготятся своими престарелыми женами, а молодые жены – старыми мужьями, и даже дети подчас – своими богатыми родителями?

Буквально через пару месяцев после того, как домработница из «Nice, Clean & Perfect Agency» приступала к работе, Лонгвэлл знал все о ее хозяевах. Теперь ему оставалось только бросить наживку и подсечь улов. Обычно это происходило во время его второго или третьего визита, когда хозяин или хозяйка – в зависимости от того, на кого он нацелился, – принимали его уже как своего хорошего знакомого. Посасывая легкий дринк, Билл заводил разговор на свою прошлую работу в Интерполе и со смехом замечал, что у него до сих пор есть в Европе пара знакомых, «из тех, знаете, которые умеют чисто и аккуратно избавить жену от мужа или, наоборот, мужа от жены. Конечно, это стоит приличных денег, «but nothing is free now, you know», за все надо платить, особенно – за свободу». При этом Билл пристально смотрел в глаза клиенту и – тут же переводил разговор на другую тему.

Тот, кто клевал на наживку, звонил обычно Биллу на второй или третий день после этого разговора. Если же клиент не звонил, Билл никогда больше не навещал его и не напоминал о себе, а продолжал получать только свои 10 процентов от зарплаты домработницы. Но если клиент (или клиентка) звонил, то Билл считал, что очередные 200 тысяч долларов у него в кармане. Потому что все дальнейшее было рутиной:

– встреча с клиентом (нервным и потеющим от страха);

– короткое и спокойное изложение вариантов выполнения заказа (несчастный случай, автоавария или убийство при ограблении);

– и цена: 200 тысяч долларов, только наличными, и все деньги вперед.

Конечно, почти все клиенты останавливали свой выбор на несчастном случае, но судьба никогда не следовала их выбору. Наоборот, если муж просил ухлопать жену в автокатастрофе, то она погибала при оказании сопротивления грабителю. А если жена просила утопить ее мужа в плавательном бассейне его любовницы, то он попадал в автокатастрофу. Таким образом, клиенты всегда имели возможность уверить себя в том, что они вовсе не убийцы. Да, они заплатили Лонгвэллу, но Бог опередил его…

Правда, никто из них почему-то не просил Лонгвэлла вернуть деньги и никто не шел в полицию с повинной.

Кстати, о полиции. Поскольку Билл Лонгвэлл действительно был когда-то агентом Интерпола, то с полицией он не шутил и, конечно, понятия не имел, кто, как и когда выполнял столь рискованные заказы. Больше того, он и не хотел этого знать! Единственной его заботой было оставить в абонентном ящике № 9 почты на Сорок третьей улице конверт с половиной полученного гонорара и короткую информацию о заказе. И все. И вдруг – этот визит.

– На какой срок у него виза? – нервно спросил он у посетителя.

– На месяц. Посольство всегда дает визу с запасом, даже если летишь на два дня.

– А на какое число билет?

– Он может улететь в любой день. Билет с открытой датой.

– У него есть деньги?

– Семьсот с чем-то долларов. Те, что он взял с кошельком Натана, когда отключил его. – Посетитель не очень грамотно говорил по-английски, и у него было тяжелое «г».

– А ты уверен, что он выполнил заказ?

– И еще как! Первый класс! – Посетитель положил на стол свежий дневной выпуск «Нью-Йорк пост». На первой странице был крупный заголовок «Смерть в Скарсдейле» и фото женского трупа на пороге оранжереи. – Полиция считает, что это не убийство, а самоубийство после полового акта. То есть даже без насилия!

– Но тогда это совсем глупо! Выполнить заказ, за который он мог получить две тысячи, а взять только семьсот и сбежать! За такую чистую работу ему можно было даже добавить! И главное, у меня есть новый заказ! Ты уже сообщил в Москву?

– Еще бы! Они теперь встречают каждый рейс из Нью-Йорка, а мои ребята дежурят тут, в аэропорту. Но я не думаю, что он там появится.