Но патриархи партии не улыбались, их обвисшие от старости лица не выражали абсолютно ничего. И значит, заключил про себя Барский, все это им известно, даже цена «еврейских невест» в Грузии. А «молодежь» Политбюро – шестидесятилетние Кулаков, Мазуров, Демичев, Долгих и Рябов – сидели насупившись, не зная, куда клонят Андропов и его подчиненный. Они считали, что тут вообще нечего обсуждать, а следует прекратить всякую эмиграцию и закрыть страну.

Нужно закругляться, решил Барский, и поспешно зачитал последний абзац своего сообщения:

– Необходимо учитывать и международный фактор. Постоянные обращения советских евреев, немцев, крымских татар и других групп то в ООН, то к американскому конгрессу, то к лидерам западных компартий с просьбами о помощи компрометируют наше государство в глазах народов Южной Америки, Африки и Ближнего Востока, которые ведут борьбу за наш, советский путь развития. Можно с уверенностью сказать, что продолжение еврейской эмиграции в ее нынешнем виде, а также растущая активность сионистов, продемонстрированная ими вчера на Пушкинской площади, будут только способствовать усилению этих процессов и могут привести к самым непредсказуемым последствиям. Все. Спасибо за внимание.

Закрыв папку, Барский с тревогой посмотрел на секретарей ЦК. Эта «заутреня» апостолов коммунизма хотя и отличалась от тайной вечери Христа помпезностью Георгиевского зала и возрастом самих апостолов, но имела с христовской «вечерей» и внутреннее родство: тут тоже был некто, готовящий гибель вождю. И сейчас этот тайный игрок делал с помощью Барского свой первый ход. Барский поразился, что понял это только теперь, в самом конце своего доклада, который вчера продиктовал ему Андропов. Черт возьми, на бумаге этот доклад выглядел вовсе не так вызывающе, как произнесенный вслух тут, прямо в лицо ареопагу партии. И от страха, что его, как пробную пешку, шеф намеренно подвел под удар брежневской когорты, – от этого страха у Барского мгновенно защемило дыхание.

– Гм… Гхм… – прокашлялся Брежнев и поднял на Барского свое бровастое лицо, обвисшее, как сырое тесто. – Получается как в анекдоте, да? Все уедут, а мы с тобой останемся? А? Или ты тоже уедешь?

Конец, тут же подумал Барский и вдруг ощутил, что он не в силах произнести ни звука. Этот переход от ликования по поводу соучастия в великих кремлевских решениях к мелкому страху поразил его.

– А? – требовательно повторил Брежнев.

Барский знал, что у Андропова припасен для Политбюро главный сюрприз, но видел, что шеф не спешит ему на помощь, и в отчаянии сглотнул слюну. А Суслов вдруг поправил Брежнева:

– В анекдоте, Леонид Ильич, все уезжают, кроме вас и меня.

– О нет! – вдруг живо сказал ему Брежнев. – Я с тобой не останусь. Ты меня зае…шь своим марксизмом-ленинизмом!

«Апостолы» громко расхохотались, даже вечно хмурый Громыко натянуто улыбнулся, хотя Суслову, как идеологу партии, эта шутка явно не понравилась – его желчное лицо язвенника заострилось еще больше, а узкие губки сжались. Но еще громче членов Политбюро смеялись их подобострастные помощники, референты и советники, и Барский облегченно перевел дух – этот смех означал, что кризис миновал, напряжение снято.

Он осторожно обвел глазами партийных вождей и остановил свой взгляд на Кулакове. Из всех членов Политбюро Кулаков единственный не улыбался, а оставался напряженным и по-бычьи, в упор, смотрел на Андропова, явно не понимая его игры. Неужели Андропов решил переметнуться на сторону открытых противников разрешения эмиграции, которых возглавлял он, Кулаков?

Но Андропов, игнорируя Кулакова, с непроницаемым лицом пережидал смех брежневской гвардии.

– Ладно, – повернулся Брежнев к Андропову. – Уел ты меня, Юрий Владимирович, с этими явреями. Уел. Решение, правда, принимали все вместе, а как виноват – так Брежнев, да?

Андропов пожал плечами:

– Я, Леонид Ильич, никакой вины ни на кого не возлагаю. Решение о еврейской эмиграции мы действительно принимали все вместе, поскольку нефть дает нам валюту, а скважины бурить нечем. И потому формула «евреи за американские бурильные станки» казалась правильной, я делю ответственность со всеми.

– Ты-то делишь. Да партия не делит. На меня все валят, – ворчливо перебил Брежнев. – И что ты теперь предлагаешь? Закрыть эмиграцию перед Олимпийскими играми? Чтобы нам не только Картер, а весь мир бойкот объявил?

– Нет, я этого не говорил, – ответил Андропов и поднял лежавший перед ним документ. – Мы разработали новую программу. Идея проста. Да, мы не можем закрыть эмиграцию или сократить ее – пока. Но зато мы можем отбить у Запада всякую охоту принимать наших евреев. Как? Очень просто. Если заполнять поток эмигрантов больными, стариками, алкоголиками и криминальными элементами…

– Отличная идея! – тут же воскликнул Устинов, министр обороны, и вполоборота повернулся к своему другу Громыко. – А то арабы все жалуются, что мы пополняем израильскую армию. Но если выпускать одних алкоголиков и больных, а?

– И преступников! – оживился Кириленко, еще один друг Брежнева, толстенький и гладенький, как спелый помидор. – Да! Очистить страну! Выслать всех преступников с евреями на Запад! До Олимпиады!

– Ну, до Олимпиады не получится, – усмехнулся Щелоков, министр внутренних дел. – Если мы в месяц выпускаем только по две тысячи человек, а у нас на учете жулья и бандитов два миллиона…

– А кто сказал, что мы должны подлаживаться под американские квоты? – вдруг хитро спросил Черненко. – Они впускают в год тридцать тысяч евреев, а мы выпустим сразу сто тысяч – бандитов, я имею в виду? А?

– Молодец, Костя! Правильно! – встрепенулся Брежнев.

– Но бандиты же не евреи, – заметил Щелоков.

Брежнев живо повернулся к нему:

– Ты уверен? Разве у них не может быть еврейской родни в Израиле? А? Если поглыбже поискать, поглыбже? Ты понял?

– Это здоровая идея, Леонид Ильич, – веско сказал Устинов. – Таким способом мы и тюрьмы разгрузим от дармоедов, и Западу пилюлю подкинем! Особенно израильской армии! Психами, алкашами…

– Да, это хорошо… – задумчиво, словно размышляя вслух, высказался и Суслов. – Это устроит наших арабских друзей…

– Позвольте все-таки зачитать хоть один абзац, – сказал Андропов, усмехнувшись им, как расшумевшимся детям. И прочел из своей программы: – «Заполнение эмиграционного потока пенсионерами, криминальными элементами и больными вынудит американский конгресс сократить квоты на еврейскую эмиграцию и отменить поправку Джексона-Вэника, что позволит нам безболезненно закрыть эту эмиграцию через два года, сразу после Московской Олимпиады…»

И удивленно поднял глаза от текста: Политбюро – все, кроме Кулакова, – весело аплодировали.

– Да мы им такого дерьма подсыплем – они нам еще заплатят, чтобы мы эту эмиграцию закрыли! – выразил Кириленко общую мысль.

Барский смотрел на них – помолодевших от оживления и блестевших воодушевленными глазами.

– Они там думают, шо все жиды – сплошные Ландау, Моше Даяны и Рихтеры! – улыбался Черненко. – А мы им заместо Рихтеров – алкашей и старух, а?

– Рихтер не еврей, – заметил от стены Сергей Игунов, советник и главный эксперт ЦК по сионизму.

– Не важно! – отмахнулся Щелоков.

– Будем голосовать? – спросил Суслов. – Кто за это предложение?

– Да шо тут голосовать? – сказал Брежнев и приказал стенографисту: – Пиши: принято единогласно!

– Постойте, у меня не все, – вмешался Андропов. И прочел дальше из своей программы: – «Вместе с тем, учитывая опасное влияние фактора еврейской эмиграции на остальные слои нашего общества, Политбюро предлагает Комитету госбезопасности разработать комплексную программу сдерживания потенциальных эмигрантов, в том числе систему отказов тем лицам, чьи профессии представляют интерес для наших противников…»

– Да это и ежу ясно! – устало перебил Брежнев, разом теряя свою на минуту вспыхнувшую живость.

– Уж с этим вы справитесь, – покровительственно заметил и Черненко и с благосклонностью посмотрел на Барского. – Верно?

– Так точно! – ответил Барский, ликуя в душе и изумляясь, как замечательно все обернулось.

Господи, думал он, удерживая губы от улыбки, Андропов – умница, гений, они с его руки все съели, даже не читая! И про вчерашнюю демонстрацию тут же забыли! А ведь по новой комплексной программе Андропова у КГБ появляются практически неограниченные права на организацию любой акции против любого советского еврея. И даже против русского, сочувствующего евреям. О, как он теперь развернется! Какие операции сможет провести его отдел! И первой, самой первой его акцией будет, конечно, дело этого Рубинчика!..

– Вот что, – вдруг сказал Федор Кулаков, про которого все как-то забыли в ходе веселья и оживления. – Я тут сижу и думаю: до каких пор мы будем этой херней заниматься? Я имею в виду: в еврейском дерьме копаться – кто из них больной, а кто Ландау? Что это вообще за политика такая, если даже КГБ признает, что разрешение еврейской эмиграции было ошибкой и только показало пример всяким трясунам, чучмекам и татарам? А?

В колкой тишине, которая разом воцарилась при этих словах во всем Георгиевском зале, Кулаков рывком оттянул узел галстука у себя на шее, словно освобождаясь от сдерживающих рамок. Барский невольно обратил внимание на его бычью шею и грудь. Было очевидно, что Кулаков все-таки допер, как лихо обвел его Андропов. Решением всех проблем еврейской эмиграции будут теперь заниматься практики – КГБ СССР. А Кулаков, Мазуров, Долгих, Игунов и все остальные кремлевские идеологи борьбы с сионизмом должны заткнуться хотя бы до Олимпиады. И когда это дошло до Кулакова, он взорвался. Развернувшись к левому крылу стола, за которым сидели кандидаты в члены Политбюро – Демичев, Горбачев, Долгих, Шауро и другая «молодежь», он сказал:

– Я считаю: дело не в картеровской блокаде! Начхать на нее! Китайцы живут в изоляции и в ус не дуют! И еще сто лет будут жить! Но если из-за этой жидовской эмиграции начинается разложение страны, то просто немыслимо продолжать такую политику! Это через десять лет всю страну потерять, и никакая Олимпиада нам уже на хер не будет нужна! Тот, кто этого сегодня не видит, ведет нас к катастрофе! Мы должны немедленно взять страну под контроль и закрыть границы, пока не поздно! А не анекдоты тут рассказывать!

Барский замер от такого открытого выпада Кулакова против Брежнева. Но самым интересным был тут уже не Кулаков, а те, к кому Кулаков обратился за поддержкой. Их лица превратились в гипсовые маски, словно они не слышали ни единого слова, произнесенного их лидером. И Барский понял, что произошло на его глазах. Кулаков выскочил, не договорившись ни с кем и заранее не разделив с ними портфели. Гениальный Андропов спровоцировал своего конкурента на взрыв и теперь…

Барский посмотрел на своего шефа.

Ни тени торжества на лице, ни даже удовлетворенной улыбки. Андропов сидел под копьем Георгия Победоносца, пронзившим дракона, с той же отстраненной пустотой в светлых глазах, с какой он в самом начале заседания глянул на Кулакова.

«Так вот кого он сегодня подставил – не меня, а Кулакова!» – облегченно подумал Барский.

И Брежнев подтвердил его догадку. Он пожевал своей тяжелой челюстью и сказал Суслову таким тоном, словно Кулакова уже не было ни за столом, ни в составе Политбюро:

– Ну, ты это, Михаил… Веди заседание… Какой там следующий вопрос?

– Афганистан, – сказал Суслов. – Президент Дауд убит, и пора решать, кого мы там ставим вместо него: Кармаля или Тараки. – И повернулся к Барскому: – Вы свободны, полковник.