У меня под ногами обнаруживается большая бутылка воды. Понятно, что сидеть придется как минимум сутки, потому каждый глоток ценен, как в пустыне.

Часа через полтора разрешили руки опустить.

Алла Петровна, подруга Зинаиды Окунь:

Рядом с нами сидел Васильев. У него в ухе был наушник. Он его рукой прикрывал и тихо, шепотом куда-то передавал, сколько боевиков, сколько среди них женщин, где они находятся. Мы с Зиной все у него спрашивали: если они будут стрелять, обвалится потолок? Он нам: нет, это фальш-потолок. Тут они поставили на сцену стул, к которому была привязана бомба. И эта бомба была мне буквально в лицо направлена, я сидела и думала: «Как же хорошо, что я сижу как раз напротив нее. Когда будет взрыв, мне не руку-ногу оторвет, а сразу погибну».

ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВ:

Я был единственным человеком, у которого была постоянная возможность говорить с захватчиками. По той причине, что они во мне постоянно нуждались. Скажем, начали дымиться и гореть светофильтры, пошел запах горелого, люди перепугались. Террористы сначала храбрились, но я им описал, как это страшно, когда горит театр, и что они даже не успеют выдвинуть свои политические требования и погибнут бессмысленно вместе со всеми за несколько минут. Под этим прессингом удалось выбить из них рацию, у меня появилась связь с нашими людьми внутри театра, я даже смог на некоторое время связаться с людьми, находившимися вне здания…

СВЕТЛАНА ГУБАРЕВА:

Когда нас пересадили к иностранцам, мы сидели как раз напротив боковых дверей на 1, 2 и 3-м местах. А рядом с нами сидела женщина и тихо кого-то материла. Конечно, Сэнди русского мата не понимал, но все-таки… Я говорю ей: «Кого вы так?» Она говорит: «Да наших! Я тут сижу с самого начала, чеченцы периодически выглядывают в эти двери, а там окно разбито на улицу. И в один момент они увидели там газовый баллон красного цвета, которого раньше не было. Понятно, что ниоткуда он не мог там взяться». В итоге боевики стали в эти двери все время постреливать. Стреляли короткими очередями – откроют, посмотрят и на всякий случай пальнут. А там, снаружи, тоже была стрельба, и нам сказали, что сидеть у этих дверей опасно, пересадили в глубь зала. А вглубь – это как раз где был самый большой фугас в центре зала, в 9-м ряду. Мы сидели в 11-м ряду, и я чувствую, что этот фугас – опасная штука, и все на него кошусь, кошусь. А рядом с фугасом сидела чеченка, охраняла его. В руках у нее, помимо взрывателя, были еще спички, а на подлокотнике была прикреплена свечка. Заметила, что я все время кошусь на фугас, и говорит: «Ты его боишься?» Я говорю: «Да, боюсь». «Не бойся, – отвечает. – Не думай, что тебе от него достанется больше, чем кому-нибудь другому. Этой штуки хватит на три таких здания».

В какой-то степени это меня успокоило – теперь можно было не искать себе убежища. Но когда появилась возможность слинять оттуда, мы все равно к началу ряда передвинулись.

Тут Бараев прошел мимо нас, сел за нами, и мы имели возможность с ним говорить. Вообще дистанции начальник – подчиненный он не держал. К нему любой человек мог подойти и поговорить, если он был в зале. Естественно, вопрос: почему нас? Он сказал, что война в Чечне длится уже много лет, каждый день там гибнут люди, и что их требования – остановить эту войну. Женщины стали спрашивать: «А почему нас, слабых? Почему бы вам не захватить Думу?» На это Бараев сказал, что Дума себя хорошо охраняет, но мы согласны поменять на каждого депутата десять заложников, если кто-нибудь из них изъявит желание прийти сюда. Конечно, люди по мобильным телефонам тут же сообщили об этом своим родственникам. Но потом я по радио слышала, что какие-то депутаты предлагали себя в обмен на заложников, а их не взяли.

Сэнди с Мовсаром не разговаривал. Точнее, Сэнди сказал ему что-то по-английски, но тот ответил, что английский не понимает, пусть говорит по-русски. Поэтому разговор вела я. Бараев сказал: чтобы не было никаких прецедентов, отпускать будем только с представителями посольств. Я встала, нашла мобильник, и Сэнди стал звонить в свое посольство. Но туда даже в дневное время дозвониться почти невозможно. Не знаю, как он туда пробился, но кому-то он все-таки объяснил, что его паспорт лежит в гостинице «Измайлово», в нашем номере, в сумке. А наши с Сашей документы находятся в консульской службе. Мол, если они все эти документы привезут утром к «Норд-Осту», то нас выпустят. И при этом все время твердил им: «My wife Svetlana, my daughter Sasha». И держал мою Сашу за руку – все время, не отпуская.

Я смотрела на них и думала, когда же он успел стать ей отцом…

…Самолет из Караганды был в семь утра, из дома в аэропорт мы уезжали где-то в три ночи. То есть ночь была совершенно бессонная, я страшно нервничала, поскольку виртуальное знакомство – это одно, а реальное – это совсем другое. И все были мысли: куда тебя несет?

Сумки, чемоданы, посадка в самолет, три часа полета, и мы в Москве. Саша в дороге дремала, а я нет, все терзалась – куда лечу? Зачем?

Правда, Сэнди писал, что если он мне не понравится, то я могу совершенно свободно развернуться и уйти.

Прилетели в Домодедово. Из-за разницы во времени в Москве снова семь утра. Я с этими сумками тащусь, ищу, как доехать до гостиницы «Украина». Оказалось, можно на маршрутке до метро, потом на метро до «Киевской», а от метро, сказали, «Украина» в двух шагах.

Только начало июня, а в Москве уже жарко. Я замотанная, не выспавшись, немытая – ужас! И в таком виде – на первое свидание! С американцем!

Дотащились от метро до гостиницы. Ну, Саше, как ребенку, ничего, ей все было интересно, она головой во все стороны крутит. А я через двери прямо в холл и стремительно вперед – сама не знаю куда. И вдруг слышу откуда-то сбоку и уже сзади:

– Светлана!..

Оказывается, там, когда входишь, слева есть ювелирный магазинчик. И Сэнди там стоял, ждал нас. Я, как его увидела, бросила эти сумки и с такой радостью кинулась ему на шею – сама от себя не ожидала. И с этой минуты я ни разу ни о чем не пожалела. Он такой крупный, большой – у меня с первой секунды возникло ощущение, что теперь – наконец! – у меня есть защита. Ведь я восемь лет живу одна, а воспитывать ребенка одной женщине куда как непросто. Но теперь… Господи, какой это кайф для женщины – почувствовать, что у нее есть защита! Это чувство постепенно появлялось у меня еще во время нашей переписки с февраля по июнь, но я боялась поверить в это, боялась обмануться, ошибиться. А нынче, после нашей встречи, реальность стала буквально замечательной. Не знаю, как зарождается любовь у других – говорят, каким-то импульсом, искрой, – но ко мне она пришла именно в эти дни и именно от этого ощущения Сэнди как моего мужчины-защитника… В его присутствии я как-то разом освобождалась от этого постоянного груза стопроцентной ответственности за каждый свой шаг, каждое решение – он так легко, играючись, брал это на себя, что от его постоянных «no problеms», «fine», «take it easу, my dear» я просто молодела, просто молодела…

Конечно, первые день или, может быть, два дня я еще чувствовала, что меня изучают. Но потом… Хотя нет, смешно, весело нам было буквально с первой минуты. Я пыталась говорить по-английски, он пытался говорить по-русски. Мы ничего не понимали, потому что нацарапать какую-нибудь фразу по-английски я уже могу, но произнести…

Поднялись в наш номер на двадцатый этаж. Я ушла в душ, оставила Сэнди и Сашу вдвоем. А когда вышла из душа, смотрю: он показывает ей приемы дзюдо, у него, оказывается, по дзюдо черный пояс. И Саша до того быстро выучила какой-то прием – буквально назавтра, когда Сэнди стал снова показывать Саше приемы дзюдо, она бросила его через себя на ковер, и они оба хохотали, как дети!

Очень оказался жизнерадостный человек. За день перезнакомился со всей гостиницей и всем – и уборщицам, и администратору, и официантам в ресторане – меня предъявлял и хвастал: «Смотрите, какая у меня жена красавица, какая она замечательная, я так счастлив!»

И всю неделю, на которую он прилетел в Москву для нашего знакомства, мы просто бродили по городу, катались по Москве-реке, на метро, на троллейбусах. В Америке, оказывается, нет троллейбусов, а в Оклахоме нет и метро. И все трое мы были совершенно счастливы. Саша его сразу приняла, про меня и говорить нечего, а Сэнди вообще все нравилось в Москве, он со всеми пытался говорить по-русски. Мне он привез электронный японский переводчик, а второй такой же был у него с собой. Набираешь текст и тут же получаешь перевод. И еще Сэнди очень много фотографировал – здания, памятники, мосты.

Как-то зашли в храм Василия Блаженного, а там есть такой аттракцион: монетку прокатывают под прессом с каким-нибудь видом Москвы, и получается эдакий сувенир. Бизнес на этом там замечательный делают, но у женщины, которая им заправляет, было такое выражение лица, как будто она нас всех ненавидит. Я взяла монетку и говорю Сэнди: «Иди прокатай, это же интересно». А он: «Не пойду, там нехорошая женщина сидит». То есть и в этом они оказались очень схожи с моей дочерью, у Саши тоже обостренное чувство добра и зла.

При том он не был экстравагантен, как многие иностранцы. Нет, он был просто веселый и жизнерадостный человек. Ну например, мы привезли ему в подарок казахскую чабанскую войлочную шапку. Так он ее с ходу надел и так ходил по Москве. Как казах. Или заходим в обменный пункт. Там сидит женщина, затюканная, как обычно. Он ей говорит: «Привет!» Она с квадратными глазами отрывается от дел, смотрит на него – не понимает. Он ей опять: «Привет!» По-русски. И улыбается. А она с ним не здоровается, хотя и видит уже, что иностранец. А все равно смотрит на него как на психа. Москвичи вообще особый народ. Они горды тем, что родились в Москве. Это они считают своим основным достоинством.

В один из вечеров мы пошли в дельфинарий. Саше очень понравился дельфинарий, мне тоже. Там не только представление, но и поплавать можно с дельфинами. За отдельную плату. Сэнди и сам плавает как дельфин, а тут он был просто счастлив подарить нам такое шоу – поплавать с дельфинами.

А еще его очень интересовала история Второй мировой войны. Поэтому один день мы провели на Поклонной горе. Ходили, смотрели этот музей под открытым небом, всю эту технику, танки, пушки. До вечера…

Последний день в гостинице «Украина» начался, как обычно, с роскошного завтрака. Самолет Сэнди отправлялся из Шереметьево днем, поэтому мы решили собрать вещи и к 12 часам отправиться в аэропорт.

У Сэнди был огромный чемодан, поскольку его русские друзья в Оклахоме передали своим родственникам кучу подарков. Саша залезла в этот пустой красный чемодан и заявила, что готова лететь в Америку таким образом. Мы с трудом уговорили ее вылезти оттуда. Потом мне взбрела в голову мысль проверить – а помещусь ли я в чемодан? Попробовала. Свернулась калачиком – и поместилась под восторженный визг дочери и веселый смех Сэнди. Но выбраться из чемодана оказалось значительно труднее, чем залезть в него.

Тут Сэнди впервые назвал меня Персик и спросил, не передумала ли я выходить за него замуж. Я ответила категорическим «Нет!». Тогда он достал анкеты, которые, как оказалось, привез с собой из Америки, велел расписаться в рамочке и забрал их с собой, чтобы отправить в иммиграционную службу в США.

После этого мы собрали вещи и освободили номер. В Шереметьево остаток времени перед отлетом провели в кафетерии на первом этаже – Сэнди пил кофе, я – чай, а Саша пила сок и ела мороженое. Саша сфотографировала нас. Было грустно расставаться, поэтому мы старались развеселить друг друга воспоминаниями о каких-то веселых эпизодах. Сэнди сказал, что немедленно пришлет список документов, необходимых для оформления «визы невесты».

Вскоре объявили о начале регистрации на его рейс. Расставаться не хотелось, было грустно, у Саши на глазах блестели слезы. Сэнди поцеловал нас и прошел в зал.

Я смотрела ему вслед и думала: «Господи, а ведь я его люблю, просто люблю…»

Я и Саша – мы стояли у барьера до тех пор, пока он не скрылся за перегородкой.

ИЗ ПРЕССЫ (хроника)

00.50–01.20. В районе захваченного здания слышны одиночные выстрелы.

Подъезжают реанимационный автомобиль и машина медицины катастроф, а за ними – несколько автобусов. В оцеплении шепчутся: «Готовится штурм»… На самом деле началась эвакуация пациентов из соседнего с ДК Госпиталя № 1 для ветеранов войны. Целую вереницу бабушек, закутанных в одеяла, сажают в автобусы и увозят. Во двор госпиталя заезжают оперативные машины, в том числе машина Ястржембского. В госпитале расположится гражданский штаб Лужкова, штаб ФСБ, штаб ГУВД и штаб не то МЧС, не то прокуратуры. Кроме того, каждый новый генерал, приезжая, норовит создать свой штаб…

С соседнего дома спецназовец увидел троих людей на крыше ДК. В ночной бинокль он рассмотрел, что это гражданские люди – заложники. Несколько офицеров «Альфы» пошли им на выручку. На крышу вместе с группой спецназа поднялся военный доктор. Он сделал укол упавшей в обморок девчонке, она дрожала от холода и страха. С помощью подвесной системы их эвакуировали на землю.

Террористы отпустили беременную Оксану Игнатовскую. Как рассказал телеканалу НТВ по телефону один из заложников, люди, находящиеся в ДК, встретили это решение бандитов аплодисментами.

ОКСАНА ИГНАТОВСКАЯ, 25 лет, студентка медицинского университета:

У меня был день рождения, и муж купил билеты на 19 октября, но оказалось, что это дневной спектакль, а он учился (он у меня работает и учится в институте), поэтому он поехал и поменял билеты на 23-е. И мы пошли в театр.

Мы сидели в 9-м ряду партера, крайние места. Рядом, за шторами, были боковые двери, над ними написано «Выход». Когда влетели эти девушки-чеченки, то получилось, что прямо на нас, потому что мы сидели с краю. Раздались выстрелы, люди в камуфляжной форме смешались на сцене с летчиками-танцорами в похожей форме, и у меня от выстрелов в животе все сжалось, я подумала: «Какой придурок создавал этот сценарий – не все же могут спокойно реагировать на выстрелы».