Когда он купил машину, он подобрал на дороге мальчика 10 лет. Сказал, что ему нужно прокачать тормоза. Привез к себе домой, загнал машину в гараж, закрыл ворота на щеколду и потребовал, чтобы подросток разделся догола и взял в рот его половой член. При этом ножом не угрожал, так как мальчик и так был напуган и не кричал. Тот выполнил его требования. Когда мальчик сосал его половой член, у него было семяизвержение. Затем он вывел свою жертву из машины, накинул на шею петлю, повесил его на скобе, вбитой в стену гаража. Сняв тело со скобы, засунул его в мешок, положил в багажник и поехал в лесничество, чтобы закопать труп. Но когда вынимал из мешка, у него опять возникло половое возбуждение. Чтобы его удовлетворить, ножом расчленил труп. Сначала отрезал голову, затем руки в плечевых суставах, ноги в тазобедренных суставах. Потом вскрыл грудную и брюшную полости, вынул внутренние органы. Во время этих манипуляций с трупом, особенно при выемке внутренних органов, половой член Коловкина стал напряженным, но семяизвержения не произошло. После расчленения сбросил все части тела в выкопанную яму, забросал землей, замаскировал дерном. Затем отъехал и сжег одежду мальчика вместе с мешком.

За следующей жертвой приехал на соседнюю станцию. Сидя на платформе, смотрел, кто голосует в поисках транспорта. Так увидел очередную жертву. Мальчик был среднего роста и телосложения, ноги были полные, волосы светлые. Увидев, что мальчик купил цветы и, выйдя на дорогу, стал голосовать, Коловкин сошел с платформы, завел машину, подъехал к нему и согласился подвезти при условии, что мальчик поможет ему отремонтировать машину в гараже. Тот согласился. Из разговора с мальчиком понял, что тот приехал из другой области. Когда приехали в гараж, пригрозил жертве ножом и потребовал спуститься в подвал. Спустился следом за ним и закрыл за собой крышку. Угрожая ножом, заставил мальчика снять одежду, совершил орально-генитальный половой акт. В обоих случаях было сильное семяизвержение, но успокоения не наступило. После совершения акта мужеложства под предлогом того, что ему необходимо уйти, связал ребенку руки веревкой, затем накинул ему веревку с петлей на шею, а другой конец пропустил через лестницу и потянул вниз, повесив таким образом мальчика. После убийства вынул его из петли, привязал за ноги веревку и в таком положении повесил головой вниз. Затем с помощью ножа отрезал ему голову, спустил кровь в ванну, расчленил руки в плечевых, а ноги в тазобедренных и коленных суставах и с помощью туристского топорика разрубил кости таза…»

Елена почувствовала, что больше не может, что у нее горит лицо и сейчас она ринется из кабинета в туалет рвать. Но какая-то сила, которую она ощутила даже физически, прижала ее к стулу, успокоила рвоту и заставила читать и переводить дальше:

– «Черепом этого мальчика он пугал следующих подростков. Ехал по дороге, заметил двух ребят, голосовавших на обочине. Ребята попросили подвезти их. Он привез их к себе, заставил раздеться. Они не оказывали сопротивления. Он заставил младшего взять половой член в рот, затем в положении стоя совершил с ним акт мужеложства. Следом то же самое проделал со вторым подростком. Потом связал им поочередно руки за спиной, никто из них не кричал и даже не пытался это сделать. Был орально-генитальный акт, сопровождавшийся семяизвержением. После этого задушил первого мальчика, снял из петли и той же веревкой задушил второго. Затем сделал надрезы кожи в области плечевых костей, кожу снял единым лоскутом, изнутри посыпал солью, которую специально принес для этой цели с конюшни. С головы убитого снял скальп, отрезал голову, отчленил руки-ноги, вскрыл брюшную и грудную полости, отрезал половой член. Симпатия к трупу захлестнула его, и он пожалел, что мало его помучил, убил его так быстро…»

Новый приступ тошноты, и новый накат какой-то успокаивающей силы извне…

– «Воображение подхлестывало Коловкина искать все новые жертвы. Чтобы получить психологическое удовлетворение, решил со следующей жертвой воспользоваться паяльной лампой. Проволокой связав очередному мальчику руки за спиной, он повесил мальчика на дыбу, связал ему ноги и паяльной лампой опалил мальчику лицо и волосы на лобке. Когда подросток начал кричать, закрыл ему рот рукой… Мальчик стал просить не убивать его, обещая выполнить любое желание. Убил он этого мальчика путем удушения, перекинув веревку через ступеньку лестницы и предварительно заставив мальчика встать на табурет, который потом выбил из-под него ударом ноги. После агонии ребенка подвесил его тело за ноги вниз головой, отрезал голову и спустил кровь. На легких сделал надрезы, так как интересно было их посмотреть. Затем снял скальп с головы, выколол глаза, отрезал уши, нос, рассек тазовые кости пополам, так как все это очень возбуждало…»

Елена ощутила, что сейчас изнуренно упадет со стула, но какая-то сторонняя сила вновь поддержала ее и словно принудила переводить дальше, не поднимая головы и не глядя на Винсента:

– «Потом он взял сразу трех мальчиков – там же, возле электрички, когда они голосовали. Тоже привез к себе. Связал. С каждым по очереди совершил акты мужеложства, заставлял каждого брать свой половой член в рот. Кроме того, заставлял их по очереди брать в рот половые члены друг друга, облизывать их. Но эрекция при этом ни у кого не наступила. А для него был интересен сам процесс их унижения, их подчинение его воле, отчего у него наступал эмоциональный подъем самоутверждения. С тем чтобы проверить свою власть, заявил ребятам, что сейчас будет их по очереди убивать, что вместе с ними у него будет уже одиннадцать трупов. Реакция была такая, как и у предыдущих, – мольба о пощаде, готовность выполнить любое желание. После сказанного стал поочередно вешать детей. При этом совершенствовал систему пыток, применяя дыбу и дополнительные кольца. Дети, парализованные страхом, не могли кричать, к тому же он всегда имел возможность заставить их молчать – ножом или топориком. Последним он решил убить того мальчика, который понравился ему больше других, – хотел подольше видеть его мучения. Первого мальчика он повесил на толстой веревке. Когда задушил второго, то подвесил его за ноги и стал расчленять. Третий мальчик в это время сидел в углу на табурете, наблюдал за его действиями и не проронил ни звука. Расчленение трупа на глазах этого мальчика доставляло Коловкину удовольствие. При этом он показывал ребенку, где какие находятся органы, давал пояснения. Мальчик все это пережил спокойно, без истерики. Когда Коловкин закончил «работу», то подвесил и этого, третьего мальчика, Егорова, за руки на крюк и раскаленной проволокой выжег у него на груди нецензурное слово из трех букв. Мальчик пытался кричать от боли, но Коловкин не давал ему это делать, закрывал рот рукой. Снял мальчика с крюка и заставил взять свой половой член в рот. Так как семяизвержение не наступило, то повесил ребенка снова. Когда мальчик задохнулся, испытуемый вынул его из петли, но расчленять не стал, поскольку устал – в эту ночь он никаких перерывов на отдых не делал, все произошло на одном дыхании. Чтобы как-то возбудить себя и восстановить силы, решил попробовать кровь Егорова, третьего мальчика. Вкус крови ему не понравился, но появилось чувство морального превосходства над миром, и произошло семяизвержение.

На следующий день вывез на автомашине трупы трех мальчиков в лес, с помощью лопаты выкопал яму, перенес туда мешки с трупами и там же с помощью ножа отчленил головы, затем руки-ноги. С третьего мальчика снял скальп, выколол глаза, после этого закопал, засыпал дерном.

Хотя в предыдущем эпизоде вкус крови ему не понравился, однако в последующих убийствах он стал пить кровь своих жертв во время их агонии, что сильно поднимало ему настроение, поскольку именно в этот момент происходила эякуляция, хотя он не всегда ее чувствовал. Рассказывает о постепенной отработке деталей совершения преступлений, которые прокручивались в голове, дополнялись или, наоборот, исчезали, однако схема убийства всегда оставалась единой. Когда объект оказывался в его власти, Коловкину становилось легче дышать, появлялось предвкушение радости. Тех, кто казался ему более симпатичным, мучил значительно дольше. Ощущения при этом сопровождались чувством возбуждения, возвышенности, отсутствием жалости к своим жертвам, так как всегда с целью самооправдания выбирал в качестве жертв мальчиков, склонных к правонарушениям. Сам акт пытки длился до трех часов, был одинаковым, на одном подъеме. Переживания между удушениями и расчленением были различными, но эмоционально это было одной цепочкой, в которой все было связано. Самым приятным был не вкус крови, а акт ее поглощения и вид агонии жертвы – подергивание тела, предсмертные конвульсии и хрипы, безликое выражение лица, остановившиеся, смотрящие в одну точку глаза, вывалившийся язык, непроизвольный акт дефекации и мочеиспускания. При расчленении тел возбуждение возникало от вида их внутренностей. При их созерцании возникали эмоциональный подъем и радостное состояние, нередко заканчивающееся семяизвержением. Созерцания внутренних органов одного человека хватало на момент одного убийства, к моменту завершения расчленения появлялось ощущение пресыщенности. В последующем до появления трупного запаха в подвале Коловкин постоянно возвращался туда, совершал там акты мастурбации, вспоминал подростков, их пытки, рассматривал предметы, взятые у мальчиков. Это состояние могло длиться от одного дня до недели, затем появлялась необходимость совершить новое убийство. При этом промежуток между убийствами стал уменьшаться, желание убить и насладиться приходило все чаще, поиски были постоянными. Накануне каждого нового убийства представлял и придумывал разнообразные формы пыток и способов подавлять свои жертвы морально. Одним из главных наслаждений было то, что своей властью он разрушает детскую дружбу и даже заставляет детей вешать друг друга. Перемена отношений между детьми в период их гибели, отсутствие борьбы друг за друга, героизма, предательство убеждали его в том, что людям не свойствен героизм, что, когда речь идет о собственной жизни, мальчики легко подставляют товарищей. Думая об этом, прибегал к акту мастурбации, после чего наступало физическое и психологическое удовлетворение, в душе появлялось облегчение, чувство покоя, настроение приближалось к радостному.

Сначала, когда его арестовали, был напуган, но спустя несколько дней испуг сменился чувством облегчения, «свободы», «наконец все закончилось и никогда не повторится». Стал ко всему относиться фаталистически, признал, что собственная смерть его не пугает – «чему быть, того не миновать». В камере СИЗО держится спокойно, обособленно. От встречи с матерью отказался, хотя среди родственников наиболее близким ему человеком была мать. Характеризует себя спокойным, замкнутым. Мышление конкретное, формальное, целенаправленное, последовательное. Подчеркивает, что ценит в людях порядочность, принципиальность, честность. Отмечает, что хотел бы избавиться от застенчивости, которую считает своей основной отрицательной чертой…»

Кренясь и падая со стула, Елена почувствовала, как ее подхватили чьи-то руки, но у нее уже не было сил даже поднять глаза и посмотреть, кто это.

Винсент отнес ее на диван, уложил, расстегнул верхнюю пуговицу на блузке и стал делать над ней медленные пассы, говоря по-итальянски негромко, речитативом:

– Tutto a posto… Все хорошо, все в порядке… Вы погружаетесь в сон и забываете все, что прочли… Вы забываете все, что прочли… – И вдруг приказал: – Вы забыли! Вы уже забыли все, что прочли… И теперь вы просто спите, набираетесь сил… – И опять мягко, речитативом: – Вы спите глубоко, покойно и чувствуете, как в вас проникает солнечная энергия… Солнечное тепло разливается по всему телу, входит во все мышцы и капилляры… Ваши щеки розовеют, вам видится хороший сон, но вы начинаете просыпаться, потому что сюда идут… Все, просыпайтесь!

Винсент чуть слышно хлопнул над Еленой ладонями, и она проснулась, удивленно захлопала своими начерненными ресницами:

– Где я? Я уснула?

Винсент улыбнулся:

– Ну, немножко. Вы просто устали. Мы с вами в Институте психиатрии, и сейчас сюда кто-то войдет. Садитесь.

Она удивленно и послушно села, увидела на столе толстенную папку с актами психиатрических экспертиз и уставилась на нее, хмуря лицо и пытаясь что-то вспомнить. Но в этот момент открылась дверь, в кабинет вошел заведующий лабораторией судебно-психиатрической экспертизы профессор Демидов.

– Ну? – бодро сказал он Винсенту. – Как вам наши маньяки? – И тут же перевел себя на английский: – What do you think of our maniacs?

– I like them, – без улыбки ответил Винсент.

– Do you want to meet them?

– Not all of them. Just one.

– Which one?

– I don’t remember his last name, but his number 1769. The one who was trying to influence people throw the telephone lines^[15].

Елена озадаченно тряхнула головой – о чем они говорят? Какой номер 1769? И кто тут пытался воздействовать на людей через телефонные линии?

13

– …вопль сынов Израилевых дошел до Меня, и видел Я угнетение, каким Египтяне угнетают их. Так пойди к Фараону, Я посылаю тебя, и выведи народ Мой, сынов Израилевых, из Египта…

Весь квартал на Антонфранцгассе, 20, где находилось Израильское посольство, был блокирован полицейскими машинами, а перед посольством – широким и приземистым бетонным зданием без единого окна – работали асфальтовые катки, бетономешалки и рабочие – все как один в чистеньких комбинезонах и оранжевых пластиковых касках. Мне трудно сказать, как вчера, после арабского теракта, тут выглядели ворота, будка охранников и парадный подъезд посольства (я не покупаю газет, ведь я не знаю немецкого, и не смотрю телевизор, поскольку его можно получить в отеле только за дополнительную плату), но сегодня следов этого нападения практически не было – сколько ни озирался я по сторонам, пока австрийский полицейский передавал листочек с моей советской визой какому-то молодому израильтянину в штатском, а тот по рации связывался с кем-то в посольстве и на гортанном иврите сообщал, что я хочу срочно видеть консула. Потом он же меня обыскал и ощупал от щиколоток и паха до спины и подмышек и проводил от проходной к подъезду посольства. Этот подъезд представлял собой уникальное, на мой взгляд, сооружение: наружная дверь из толстенного темного стекла открывалась изнутри только с помощью какой-то особой сигнализации; за дверью был узкий тамбур со стенами из бронированной стали и узких окошек-бойниц, а следующая дверь была стальная, как в салехардском лагерном ШИЗО, где я снимал свой первый фильм. За этими окошками и были, видимо, те пулеметы, из которых израильские коммандос расстреляли бы арабов, если бы они прорвались в посольство. А за стальной дверью оказалась еще одна ловушка – узкий Г-образный тамбур, где меня снова обыскали и ощупали, перед тем как впустить в пустую маленькую комнату с двумя закрытыми и зарешеченными окошками.

Надписи на окошках были только на иврите и по-немецки. Поскольку я не читал ни на одном из них, я сел на стул и стал ждать. Минут через пять лязгнуло, открываясь, одно окошко, женский голос что-то сказал на гортанном иврите, и я догадался, что это обращено ко мне.

Я встал, подошел к окну, произнес «Шолом» и на своем смелом английском сказал, что мне нужно видеть консула.

– I’m a consul, – ответила сидевшая за окном загорелая девица в защитной гимнастерке-апаш и с насмешкой посмотрела мне в глаза.

Я понял, что она врет, но деваться мне было некуда, и сказал, что в замке Эбенсдорф находится моя сестра с дочкой и мне нужно срочно с ними увидеться или поговорить по телефону.

– Why? – спросила она.

– What do you mean – why?

– Why you need to see her?

– Because she is my sister and she has an asthma. I was calling there twenty times, and each time I was told she is having breakfast, dinner or she is in a synagogue. But my sister is not religious, she cannot be at the synagogue all day^[16].

Этот длинный монолог я заготовил заранее – так же как заявление, что я не выйду из посольства до тех пор, пока меня не соединят с сестрой. И похоже, эта решительность настолько ясно читалась в моих глазах и в голосе, что девица, пронзив меня испытующим взглядом, встала, хлопнула окном и ушла куда-то.

Я остался в абсолютно пустой комнате и, постояв минуты три у закрытого окна, снова сел на стул.

Делать было нечего, и я попытался представить себе, как рослые израильские коммандос, ощупывавшие меня у входа и еще вчера отбившие нападение арабских террористов, будут теперь выносить меня из посольства, а я буду орать во весь голос, что это нарушение Хельсинкской декларации о правах человека (этот текст по-английски был у меня тоже заготовлен), и объявлю голодную забастовку у ворот посольства – до тех пор, пока меня не соединят с сестрой.

Так, настраивая себя на военный конфликт с Израилем, я просидел еще минут пять. Потом окошко с тем же лязгом открылось, и девица сказала:

– Mister Plotkin, your sister and her daughter just left for Israel.

– What do you mean – left?

– I mean they are now landing in the airport Ben Gurion in Tel-Aviv. Good luck in your America!^[17] – И с презрением в глазах она захлопнула свое окошко.

14

– Вампиризм не такая уж редкая вещь, как вам может казаться, сaro mia. Вы порезали палец, увидели кровь, и первым делом что вы сделали? Сунули его себе в рот и стали сосать кровь, правильно? Значит ли это, что вы вампир? Нет, конечно. Но почему же вы стали сосать свою кровь? Причем тут же, инстинктивно! Потому что в подкорке, в вашей генетической памяти записано: кровь – это жизнь. Мы можем остаться без глаз, без ушей, без рук и без ног, но мы живы. А без крови мы трупы, кровь – это самое ценное, что у нас есть. Евреи считают, что душа находится в нашей крови и с кровью из человека выходит. Поэтому кровью, как душой, клялись, расписывались и кровью кропили жертвы богам. Выпить чашу крови своих врагов считалось не просто доблестью, но и обретением силы, здоровья. Вся Южная Америка покрыта пирамидами алтарей ацтеков, толтеков и майя, которые убивали своих пленных не десятками и не сотнями, а сотнями тысяч и делили с богами их плоть и кровь. Кстати, вы никогда не задумывались, почему у каждого народа вкусы богов всегда совпадают с вкусами верующих? Это интересный вопрос! Еврейский и мусульманский боги с отвращением относятся к свинине, конине, собачьему мясу и человечине, а христианский и буддистский – только к человечине и собачьему мясу. Зато свинину и конину – пожалуйста! А китайские боги благоволят к собачьему мясу, а боги ацтеков и майя собачьим мясом брезговали, зато любили человечину настолько, что поедать ее было привилегией только священнослужителей, вождей и воинов. Но все – буквально все боги, интернационально – принимали в жертву кровь. Причем у тех народов, которым вкус человеческой крови был не по вкусу или не по карману – как, например, евреям, – им разрешалось подменять эту жертвенную кровь кровью ягненка или курицы. Зато эскимосы, например, и по сей день пьют оленью кровь и едят сырое мясо убитых оленей – еще теплое. Да и мы с вами только что съели по замечательному куску мяса с кровью – как это называлось?

– Мясо по-суворовски, – вынужденно улыбнулась Елена.