Дорога домой показалась мне вечностью. Хотя на самом деле я была не очень далеко от дома. Но это же ночь, темень. Я шла по асфальту, а он теплый, от него теплом прямо веет. А во мне такое чувство, как будто он мокрый. Мокрый от моих слез. И вообще все мокрое.
И вот я иду, и мне кажется, что дорога не кончается. Думаю, может быть, я потерялась? Может, я не там? Я шла и постоянно оборачивалась, мне казалось, что за мной кто-то идет. Я думала: Господи, только бы никого не встретить! Не дай Бог! Только бы дойти домой, только бы домой, в ванну! Дом для меня был тогда как спасение.
Наконец я добралась до дома. Я знала, что меня никто не ждет, что мои родители в деревне. Я нашла в холодильнике водку, выпила два стакана. Этой водкой я заливала не свое горе, а физическую боль. У меня болело всё, все мышцы. Кстати, извиняюсь, я хотела одну вещь рассказать и забыла.
Раньше я всегда думала, что половой акт длится – ну не знаю – минуту-две, не больше. Как в фильмах. Я же это все по фильмам себе представляла. И тут, когда я оказалась с этими парнями, я думала: ну, минутку перетерплю, и все, это быстро закончится. Но эти пацаны были очень здоровыми ребятами, здоровья у них было – хоть отбавляй, и эти минуты растянулись, они для меня превратились в огромные ступеньки в ад.
Хотя все подробности той ночи я все равно никогда не вспомню. Потому что я изо дня в день и уже из года в год пытаюсь забыть их. Я считаю, что это как плохой сон. А сны всегда забываются, и все плохое проходит. Я вообще не знаю, как у меня не случилось какого-нибудь нервного срыва после той ночи. Они убили во мне ту Настю, которой я была раньше. Я перестала доверять людям. Мне было тяжело полюбить кого-то. Мне вообще было тяжело начинать все сначала. Это было мне не под силу. Как маленький ребенок, который сильно обжегся, я уже боялась протянуть кому-либо руку. Зачем? А вдруг мне будет больно?
Но потом постепенно эта ночь забывалась, и я все равно живу…
Моя лучшая подруга рассказывала мне, что когда она первый раз переспала с парнем, то на следующее утро она проснулась, заплакала, а он целовал ее, целовал слезы, которые текли у нее из глаз. И говорил, что она самая любимая. А на самом деле это у нее были слезы благодарности за то, что он с ней, что он подарил ей такую замечательную ночь.
А я в мою первую взрослую ночь плакала от ужаса и просила: «Отпустите меня». С тех пор слезы ассоциируются у меня с чем-то низким, с тем, что тебя унижают, делают больно, плохо.
После той ночи моя жизнь изменилась в корне. Ведь раньше я представляла себе эту ночь на какой-нибудь большой постели – с любимым человеком, вокруг свечи, цветы красивые. А тут – на чердаке, на матраце…
И еще меня удивило то, что они, все трое парней, и особенно один из них, Грэг, были красивыми, сильными, хорошо одетыми. Всё при них. Да любая девчонка сама бы кинулась на такого парня и сказала: всё для тебя! И я не понимала: зачем они так? Зачем они меня – силой, ужасом? Ведь наверняка я не первая девчонка, ставшая их жертвой. Мне было ужасно, когда каждый из них делал это со мной, а другие смотрели. Ужасно! Я закрывала глаза, не хотела смотреть.
А им, наверное, наоборот, хотелось именно так, хотелось каких-то приключений, острых эмоций и зрелищ…
И вот я сидела дома одна и пила водку, чтобы заглушить боль и воспоминания о том чердаке.
Но водка не брала меня.
Я думала: за что мне это? Почему я, тринадцатилетняя девочка с такими мечтами, с веселыми надеждами, оказалась на том чердаке, с этими подонками? Ведь я была уверена, что я в жизни добьюсь всего, чего хочу. А тут меня просто лицом в грязь!
Ах, если бы можно было переиграть этот вечер! Я бы все изменила, все! Я бы никогда в жизни не допустила, чтобы так произошло. Когда они в меня входили, мне было так больно! Внутри все сжималось. И мерзко было, просто мерзко. Я помню, что они были с презервативами, что эти презервативы с каким-то банановым вкусом и запахом. И потому я до сих пор запах бананов не переношу, терпеть его не могу, у меня к бананам полное отвращение…
А поскольку водка меня никак не брала, то я выпила коньяку и уснула.
Утром…
Знаете, когда просыпаются после огромной пьянки и не хотят вспоминать, что они вчера пили, а хотят встать так, как будто ничего не было, – вот и у меня наутро было такое чувство.
Я умылась, подошла к зеркалу, попыталась как-то очнуться. Есть я не могла – какая еда? Да упаси Боже!
Я посмотрела на себя в зеркало, и, конечно, все сразу всплыло в памяти. Неожиданно все возобновилось, меня охватила даже какая-то дрожь. Но я сказала:
– Нет, Настенька, успокойся, давай все забудем. Все прошло. Мы с тобой начнем все заново.
А та, которая стояла в зеркале, она смотрела на меня, но ее глаза уже не светились тем солнечным блеском, с которым она шла вчера на дискотеку. Не было в них ни блеска, ни счастья, ни уверенности, что эта девочка, эта кукла всего и всегда добьется. Быстро эта спесь с меня сошла. К тому же я всегда зависела от чужого мнения. Главное – что обо мне подумают, что обо мне скажут. Я всегда ставила чужое мнение на первое место. И я боялась, что выйду сейчас на улицу, а весь город уже знает, что я шлюха. Потому что эти пацаны могли просто похвастаться тем, что произошло. Ведь у нас во дворе как? Даже если парень изнасилует девчонку, для него это подвиг, а про нее говорят, что она шалава и уличная блядь. Грэг и его пацаны могли теперь про меня что угодно сказать. Могли сказать, что я сама с ними пошла, могли сказать, что я чуть ли не сама им отдалась.
Для меня это было бы клеймом.
Правда, слава Богу, они никому ничего не сказали. Они сами, наверное, боялись, что я подам заяву. А я, конечно, не сделала этого, ведь тогда все раскрутилось бы, все бы об этом узнали, а мне это было совершенно не нужно. Во мне зрела другая месть, я знала, что когда-нибудь я до них доберусь.
И вот, выйдя на улицу, я решила вздохнуть полной грудью. Вдохнуть в себя огромный глоток чистого воздуха. И – не смогла. Не смогла даже нормально дышать этим чистым утренним воздухом – у меня как будто огромный ком со вчерашнего вечера внутри остался.
Я поняла, что надо что-то делать. И пошла не в школу, а в какую-то забегаловку. Посидела, выпила пива. Самым тяжелым было то, что со всеми этими мыслями, чувствами и памятью о вчерашнем я была наедине. Они у меня были постоянно в голове. Конечно, я пыталась их прогнать. Я думала: сейчас все пройдет, забудется, все будет хорошо. Но нет, ничего не забывалось…
И все-таки я старалась, насильно заставляла себя все забыть. Поэтому, наверное, я сейчас жива. Мои знакомые девочки, подружки, которые через это тоже прошли, они пытались резать себе вены, покончить жизнь самоубийством. Я тоже пыталась резать себе вены, и у меня до сих пор шрам остался на руке от этого. Но резала я себе вены по другому случаю, и эта история еще впереди. А тогда я не пыталась ни вены резать, ни прыгнуть с десятого этажа, ни еще что-то сделать с собой. Я понимала, что это не выход.
Днем приехали мои родители. Говорят, что родители всегда замечают, когда ребенку плохо или что-то с ним не так. Я тоже считаю, что как бы мы ни притворялись, родители должны заметить, что что-то случилось. И когда мои родители приехали, мама, конечно, сказала:
– Настя, как дела?
Я говорю:
– Мам, все замечательно.
Она говорит:
– Точно?
Я говорю:
– Да, все прекрасно.
Мама поцеловала меня, папочка обнял – все как обычно. Вечером, когда они садились ужинать, я говорю: нет, я не хочу. И ушла к себе в комнату. Долго сидела, думала. Представляла такую картину – вот я захожу к ним туда и говорю: мам, пап, вот так и так случилось.
Но мне почему-то казалось: они меня возненавидят. Они скажут: какая ты грязная, опущенная, как ты могла до такого докатиться?! Скажут, что я им не дочь…
А больше всего я боялась того, как это отзовется на папе. И не потому, что мне было бы стыдно перед ним, а потому, что он живет ради меня. Он часто мне говорит, что его жизнь заключается во мне, что если бы не было меня, то его бы тоже не было. Мне, он говорит, не нужна была бы эта жизнь, если бы у меня не было такой дочки, как ты.
Когда я слышу эти слова, у меня все сжимается внутри и сердечко начинает колотиться с такой силой!..
Мой отец, я уверена, до сих пор не знает, что я живу половой жизнью. Сто процентов, что он не знает. Мама догадывается, но она всегда говорит: есть, говорит, много вещей, которые мне не нужно знать. Возможно, она права. Но она не знает, с какого возраста я живу такой жизнью и с какими проблемами мне приходилось сталкиваться. Хотя я еще ребенок даже сегодня, в моем возрасте. А проблемы у меня были совершенно не детские еще тогда, три года назад.
Правда, потом, когда мы с мамой разговаривали на эти темы, я сказала:
– Мам, а если бы со мной так случилось?
Мама говорит:
– Мы бы тебя пожалели, поняли бы, помогли бы тебе все забыть, всегда были бы рядом.
Но хотя она так говорила, я почему-то уверена, что это неправда. Если бы я рассказала про тот чердак родителям, это обязательно узнали бы все наши родственники – у нас так положено. Например, когда мой двоюродный брат не поступил в институт, то про него говорили, что он дурак, каких свет не видывал. Хотя он очень одаренный ребенок. И меня бы тоже затравили мои собственные родственники, они бы испытывали ко мне отвращение, жалость и постоянно напоминали бы мне о моей беде. «Ой, Настенька, ты идешь гулять? Смотри, поздно не возвращайся, а то мало ли что!» А я бы этого не выдержала.
Так что я считаю: я правильно сделала, что никому ничего не рассказала, а сама все пережила.
Но рано или поздно надо было идти в школу. Господи, как я туда не хотела! Это одному Богу известно, как я не хотела идти тогда в школу!
Но я же отличница, я же никогда школу не прогуливала. А теперь боюсь идти – вдруг там уже всё знают, вдруг эти пацаны похвастались кому-то своими подвигами?
Я пошла в поликлинику и сказала врачу, что у меня по ночам температура, дайте мне справку. Мне дают справку на два дня. Два дня я сижу дома и понимаю, что это какой-то дурдом, я так с ума сойду. Медленно, но верно буду на тот свет отправляться. Потому что меня всякие мысли дурацкие угнетали, я думала: а как же мой будущий муж? Он спросит: а много у тебя было парней до меня? И если это муж, любимый, я же не смогу ему врать, я скажу: трое и одновременно. Ну как он будет ко мне относиться? Будет он со мной жить?
В общем, не досидев эти два дня, я иду в школу. А там такое чувство, как будто на меня все смотрят. И все всё знают, все в курсе. Конечно, сейчас я понимаю, что это я тогда сама себе напридумывала. На самом деле – и спасибо, конечно, Господу за это – никто ничего не знал. Но тогда у меня было такое ощущение, что моя жизнь просто выставлена всем напоказ. Как в театре – подходите и смотрите.
Однако, постепенно успокоившись, я решила заняться учебой конкретно. Я съездила на несколько олимпиад, даже заняла как-то первое место. То есть все мои мысли ушли в учебу, и ни с какими ребятами я, конечно, не хотела встречаться. Хотя многие обращали на меня внимание, клеились, но у меня был какой-то бзик – я их на дух не переносила. И еще, я помню, у меня было какое-то чувство вины, как будто я сама себя обманула, а точнее, обманула того ребенка-девочку, которая жила во мне, писала стихи и которой я всякие сказки придумывала про мальчиков-принцев. Было обидно, конечно. Но это тоже прошло. И потом, когда мы с девчонками пошли на медосмотр, мне сказали: девочка, ты слишком рано начала вести половую жизнь. Я знала, что мне что-то вроде этого скажут, но это уже прозвучало не как приговор, а просто как будто они констатировали факт.
Я выслушала и сказала: «Хорошо, учту…»
Закончив учебный год, я поехала отдыхать в деревню к дедушке. Родители мне никогда ни в чем не отказывали, я могла себе все позволить, и я уже не стала строить воздушных замков, думать о сказочном принце на белом коне. Нет, ничего этого уже не было. Я повзрослела, я резко стала взрослой…
Впрочем, извините! Сначала я должна рассказать вам про свою деревню. Деревня наша выглядит очень, я считаю, приличной. Сейчас там строится много новых домов, постоянно приезжают какие-то люди, но мне нравится, что там все-таки мало москвичей и я очень сильно выделяюсь из деревенского общества. Во всяком случае, пацаны меня там ценят, любят, уважают, прислушиваются ко мне и считаются с моим мнением.
К тому же там люди совсем не такие, как в Москве. Они очень добрые. Например, если ты что-то спросил у человека, он тебе всегда вежливо ответит. Он никогда тебя не пошлет. А в Москве, даже если ты будешь очень аккуратно идти, тебя все толкнут, пихнут и еще скажут: «А хера тут встал?!» А там – нет. Или, например, идут там соседи друг к другу. Так они обязательно несут с собой что-нибудь вкусное, угощают друг друга. И хотя у них очень маленькая зарплата или пенсия, они все равно добрые, в них больше человечности, чем в нас. Мы, я считаю, настолько зажрались, настолько сыты этой всей цивилизацией, что уже всю человечность почти потеряли. А у них такого нет.
Ну вот. Как только я приехала в деревню, мама с папой оставили меня на месяц с дедушкой. У нас там дом, сад и еще беседка – летний домик. В этом домике могут и гости ночевать, а дедушка летом всегда там спит. А большой дом полностью в моем распоряжении. Я вставала в восемь утра, шла на речку купаться, потом приходила домой, ела и уходила гулять на весь день. Возвращалась только в три-четыре утра.
За деревней у нас есть старая заброшенная церковь. Ее называют «Куски» – уж не знаю почему. Может, потому, что коммунисты когда-то разнесли ее на куски. Но все-таки здание осталось, и мы, наша деревенская компания, в этой церкви торчали днем и ночью. Хотя вся церковь замурована – ни окон, ни дверей. Чтобы в нее пробраться, надо обойти небольшую рощицу и уже потом, на корточках, пролезать через небольшой лаз, который партизаны сделали во время войны. Но и этот лаз пацаны замаскировали, чтобы никто его не увидел. А внутри церкви были старые диваны и кровати, которые ребята туда притащили. И там мы проводили все свое свободное время – валялись, рассказывали анекдоты, а по вечерам пацаны обязательно пили. Иногда и я с ними пила, иногда – нет. Потому что все-таки какой бы я ни была, а всегда знала меру. Особенно в выпивке. Там, кстати, знаете что пьют? Там самогонку мешают с димедролом. В деревнях это вообще популярно. На литр воды четвертую часть спирта и штучек шесть таблеточек димедрола. Это и дешево, и результат отменный. Пьется такая самогонка очень легко, как вода, только чуть-чуть привкус водочки. Зато потом просто срубает напрочь. Но хотя я пила эту гадость, я не давала своим эмоциям быть впереди разума, я все понимала отчетливо.
Вот, например, мы лежим на диване, и уже алкоголь настолько дает по мозгам, что начинаем целоваться, обниматься, и уже, знаете, как-то не важно, кто там с кем. А я – нет. У меня была голова на плечах. Мне нужно было, чтобы у меня был постоянный парень, чтобы он говорил: вот моя девушка, она самая лучшая! А таких ребят там не было. Там пацаны просто на один вечер пользовались девчонкой, и я ни с кем из них не стала спать.
Но вот среди лета к нам с дедушкой приезжает один папин знакомый, дядя Степан, со своим сыном Артемом. Сыну восемнадцать лет, он собирается в армию. Но до призыва еще есть время, и они приехали к нам на рыбалку – дядя Степан был заядлым рыболовом, а у нас дом прямо у реки. Дядя Степан говорит:
– Я у вас переночую, а спозаранку на рыбалку.
Дедушка отвечает:
– Конечно-конечно.
А мы с Артемом сидим на лавочке, и тут приходят все мои деревенские друзья-пацаны. Он видит, что я общаюсь с какой-то уличной шпаной, видит, как мне весело, здорово, и думает, что я еще ребенок. А я уже под вечер, когда мои ребята разошлись, решаю: надо мне очаровывать этого мальчика. Он, прямо сказать, не особой красоты, блондин, но у меня все равно возникло к нему какое-то желание. Я еще не понимала тогда, что это за желание, я думала, что хочу морочить голову всем пацанам, подчинять их себе и, может быть, как-то отыграться на них за прошлое. Я говорю:
– Пойдем, я тебе покажу сад.
Мы пошли в сад. Сначала я ему показала наши огромные яблони, потом мы покачались в гамаке, зашли в баню. А в бане у нас, как положено, сначала предбанник, а потом парная. Мы заходим туда. И я, разговаривая, встала на порожек. А Артем – парень высокий, и оказалось, что мои губы как раз напротив его губ. Я начинаю его целовать. Сама. А он, честно говоря, не особо сопротивлялся, хотя и не ожидал, конечно. Думал, что я еще маленькая и глупенькая.
Мы с ним идем, садимся в их машину и сидим там до двух ночи, целуемся. Дедушка и дядя Степан уже давно спали в беседке, потому что рано утром дядя Степан собирался на рыбалку.
Я говорю:
– Тёма, я пошла в свою комнату, а ты давай через сад перебирайся ко мне, я окно открою.
Он через окно забрался в мою комнату, мы разделись, легли в постель, и он стал опять меня целовать, обнимать, ласкать. Настолько был нежным, мягким, и тем более окна открыты, теплый такой ветер, луна за окном, сияние такое волшебное, и тут еще – представляете – соловушка запел! У меня от этого настроение совершенно прекрасное, изумительное.
Но я была умным ребенком, я говорю:
– Только с презервативом!
Он говорит:
О проекте
О подписке