Пустой городской автобус подошел к остановке, забрал Алесю и покатил с окраины вниз, в сторону центра. Сидя на переднем сиденье, Алеся привычно смотрела в окно. Гюльфара открывалась ей навстречу сначала своими темными окраинными улочками, где за глухими заборами прятались уютные азиатские дворики с закрытыми гаражами, подвесными виноградниками и самой разнообразной живностью – от кур до павлинов, затем индустриальной зоной – мясокомбинат, хлебозавод, какая-то стройка, овощная база и ипподром – и наконец широкими и прямыми улицами с витринами новых бутиков, банков, магазинов, ресторанов, казино, гипермаркетов, обменных пунктов и парковками иномарок. Любого приезжего этот город поражал своим достатком и даже роскошью, несвойственной соседним республикам. Приезжим это объясняли просто и доходчиво: Гюльфара была не только независимой республикой, но и свободной экономической зоной – единственной «офшоркой» в Средней Азии. Мол, потому сюда всеми правдами и неправдами стекаются узбекские, казахские, киргизские и прочие деньги и умы, потому здесь банков больше, чем мечетей, а ювелирных лавок не меньше, чем на Сорок девятой улице в Нью-Йорке.

А в действительности была, конечно, еще одна – основная и негласная – причина гюльфаринской роскоши, но Алеся не успела об этом подумать – автобус остановился на сверкающей рекламой улице Независимости. Алеся и несколько ночных пассажиров вышли, и Алеся, перейдя улицу, вошла в расцвеченное огнями казино «Памир». Здесь она привычно поздоровалась с охранниками – могучим Биллом, верзилой Ратуллой и жилистым крепышом-каратистом Мансуром, поднялась в служебную комнату с металлическими шкафчиками, открыла своим ключом один из них и переоделась в служебную форму – белая кофточка-рубашка с кружевным воротничком, бордовый фирменный пиджак с вышитой эмблемой «ПАМИР», бордовая юбка и строгие черные туфли на низком каблуке. Хотя все девчонки, работавшие в казино – от официанток до девушек по вызову, – были обязаны ходить на высоких и даже высоченных каблуках, была здесь категория служащих, которые отвоевали себе право ходить, а точнее, стоять на низких. Эта категория называлась «крупье», и Алеся была одной из них.

Через пятнадцать минут, поправив макияж, она уже стояла у стола и стремительным веером раскладывала карты перед игроками…

…Исклеванный и преследуемый грифами и слепнями полутруп только изредка оживал от боли, поднимал голову и видел вдали горную дорогу, огибавшую каменистый склон, и машины, которые катили по ней, пыля…

Он попробовал кричать, но только беззвучный сип выходил из разбитых и обуглившихся губ. И никто не видел его – там, в высоте, над крутым обрывом, машины пролетали по горной дороге, не обращая на него внимания.

А он лежал в лощине под этой дорогой, лежал на раскаленных от солнца камнях – лицо и плечи уже сгорели, тело исцарапано, ноги исклеваны до костей. Но он еще шевелился и двигался. Или – думал, что движется, а на самом деле это был уже просто труп, живой труп, который едва копошится и которого вот-вот сожрут муравьи и грифы…

В казино гремела музыка. Исполняя танец живота, юная красавица узбечка с высокой грудью яростно трясла бедрами. Полуголые девушки в узеньких лифчиках и мини-юбочках по первому зову игроков подносили им бесплатную выпивку. Хозяин казино, франтовато одетый и с сигарой во рту, прохаживался по залу, зорко следя за крупье. И Алеся, тасуя карты, могла лишь исподволь рассматривать игроков за своим столом – одного… второго… третьего… Черт возьми, они совершенно разные: русские, узбеки, корейцы, таджики… молодые, пожилые и старые… франтоватые бизнесмены и бандиты в спортивных костюмах…

Крутится колесо рулетки, шарик бежит по кругу…

Игроки ожесточенно курят… азартно играют… много пьют…

Наконец игра заканчивается, игроки отходят, и Алеся устало прикрывает глаза.

За соседним столом игра тоже закончилась, и Анжела, соседка-крупье, подошла к Алесе.

– Идем! Я сейчас лопну!

Они пересекли зал, зашли в женский туалет, заняли обе кабинки.

Анжела, усевшись на унитаз, торопливо открыла сумочку, достала пудреницу и ссыпала из нее на ладонь дорожку кокаина. Шумно вдохнула, облегченно закрыла глаза, откинула голову. И так, расслабленно писая, спросила через стенку:

– У меня чистый. Будешь?

– Нет, спасибо, – ответила Алеся из своей кабинки.

– Все еще ищешь, кто его заказал?

Алеся промолчала.

Анжела усмехнулась:

– Думаешь, они придут к твоему столу и скажут: «Это мы его кастрировали»?

Алеся не ответила.

– Тут ползала наркодилеров. Даже больше, – сказала Анжела. – Какая разница, кто твоего заказал? – Она насыпала из пудреницы еще дорожку, вдохнула. – Ты фильм «Касабланка» видела?

Алеся молча вышла из своей кабинки, подошла к зеркалу. Анжела присоединилась к ней, вдвоем они занялись своими прическами и макияжем.

– У нас тут такая Касабланка! – продолжала Анжела. – Эти звери уже весь мир на иглу посадили. С ними даже американцы не могут справиться.

Подведя губы темной помадой «Shick», Анжела спросила в упор:

– Ну хорошо. Ищешь и ищешь, не мое дело. Но он уже восемь месяцев как инвалид. Как ты живешь без секса?

– Живу… – нехотя ответила Алеся.

– А я бы не смогла. Если у меня неделю нет мужика, я с ума схожу!

– Ты же с хозяином спишь.

Анжела усмехнулась:

– Да какой он мужик? Так, название… – И вдруг осторожно коснулась пальцами шеи Алеси, провела рукой по плечу.

От этого нежного касания Алеся невольно закрыла глаза.

И Анжела, разом осмелев, тут же обняла ее, привлекла к себе, хозяйски положила руку на грудь.

– Ласточка моя, лапонька… Господи, как я хочу тебя…

Но Алеся, спохватившись, тут же оттолкнула подругу.

– Нет! Отстань!

– Дура! – раздраженно бросила Анжела. – Такой станок пропадает!

* * *

Экскурсионный автобус со школьниками катил по горной дороге. Дети шумели, пели, баловались и лупили друг друга щелбанами. Молодая учительница, как ни кричала, не могла с ними справиться.

Неожиданно пятилетняя девочка, сидевшая возле водителя, показала рукой за окно:

– Смотрите! Птицы дядю кушают!

– Фигня! – сказал мальчик постарше. – Какой еще дядя? Падаль какая-то.

– Собака или горный козел, – произнес еще один.

Действительно, сверху, с горной дороги, было неясно, кого клюют грифы.

И автобус покатил дальше, удаляясь от того места, с которого были видны Андрей и грифы, клюющие его.

Но маленькая девочка, заупрямившись, пустилась в рев:

– Мама, они его скушают! Скушают дядю!

– Катя, перестань! – нервно сказала учительница. – Какого еще дядю?

– Там! – Катя показала ей за окно. – Птицы дядю кушают!

Учительница выглянула в окно и вдруг закричала водителю:

– Стой! Останови машину!

На рассвете над городом разносится протяжный крик муэдзина: «Алла-а-а-а-ах уакбар!» Пустой городской автобус взобрался в гору и остановился на окраинной остановке. Алеся вышла из автобуса и устало двинулась в сторону дома. По дороге Алеся остановилась у продовольственного ларька, купила лаваш, овощи и каймак – свежую местную сметану. С пакетами прошла через двор, вошла в подъезд, открыла ключом свою квартиру на первом этаже. Но прежде чем войти, устало прислонилась головой к двери и замерла так, словно собирая силы для новой работы или испытания. Затем, глубоко вздохнув, открыла дверь и, сбросив в прихожей туфли и оставив на стуле пакеты с покупками, прошла в туалет, взяла там литровую стеклянную банку и направилась с ней в спальню.

Андрей, лежа в кровати, встретил ее открытыми глазами.

– Доброе утро, – сказала она, но он промолчал.

Она откинула одеяло и увидела то, на что без подготовки действительно трудно смотреть: оголенные культи-обрубки и пах, изуродованный ужасными шрамами и торчащей внизу живота цистостомой – отводной трубкой-катетером из мочевого пузыря.

Привычно вставив эту трубку в стеклянную банку, Алеся сняла с трубки пластиковый зажим, сцедила мочу.

Андрей облегченно вздохнул, откинулся головой на подушку и блаженно закрыл глаза.

А еще недавно, всего восемь месяцев назад, он, придя в госпитале в себя и впервые увидев свои забинтованные культи, в истерике орал на врачей:

– На хрена вы меня спасли?! – И вырвал из живота цистостому, кровь брызнула из разорванных швов. – Если я не мужик, я не хочу жить! Не буду!

Санитары и армейские врачи набросились на него, выкрутили руки за спину, натянули смирительную рубашку…

* * *

Алеся достала из шкафа выцветшую гимнастерку с медалями, ремень и армейские брюки с укороченными выше колен штанинами. Помогла Андрею одеться, пересесть в инвалидное кресло и ушла на кухню готовить нехитрый завтрак – яичницу с овощами.

Он прикатил туда в своем кресле, негромко спросил:

– Кто-нибудь был сегодня?

– Конкретно – никого подозрительного… – сказала она, стоя у плиты и глядя через окно на детей, высыпавших с утра во двор на детскую площадку.

– А вообще? – настойчиво спросил он.

– А вообще они все на ворованные деньги играют. Я знаешь что думаю? Нужно пойти к ясновидящей. Мне давно говорили – в Гинчике есть одна старуха. Только очень жадная – сто баксов за прием.

И Алеся выложила всю яичницу в одну тарелку, поставила ее перед Андреем.

– А тебе? – сказал он.

– Я пошла спать.

Оставшись в одиночестве, Андрей завтракал, включив телевизор. По телику шли последние известия, но он их практически не слушал. Крутя руками колеса инвалидного кресла, подъехал на нем к раковине, вымыл свою тарелку. Затем достал из шкафчика баночку с асидолом, снял с гимнастерки медали, стал начищать их до блеска. Между тем местный телекомментатор сообщил:

– Международная общественность обеспокоена предстоящим выводом российских пограничников из нашей республики. И за разъяснениями мы обратились к командующему нашими погранвойсками генералу Таджибаеву.

После этого на экране возник Таджибаев в своем генеральском кабинете и сказал в микрофон корреспондента:

– Эта озабоченность вполне понятна. По нашим данным, за последние пять лет в Афганистане площади посевов мака, служащего для производства опия, морфина и героина, увеличились в 36 раз. А все потому, что спрос! Число потребителей наркотиков во всем мире растет, и сегодня килограмм афганского героина стоит у нас на черном рынке 5 тысяч долларов США, а по пути в Европу эта цена возрастает в 60 раз: в Душанбе, Асане и Ташкенте это уже 30–40 тысяч долларов, в Москве – 150 тысяч, а в Европе – 300 тысяч! Долларов! Вот западных наблюдателей и беспокоит: а сможем ли мы без российских пограничников остановить этот наплыв…

Андрей, недослушав, индифферентно выключил телевизор и покатил на своем инвалидном кресле к двери в спальню. Заглянул туда, увидел, что Алеся уже спит, осторожно закрыл дверь и укатил в прихожую. Достал с полочки солдатскую фуражку, надел, открыл наружную дверь, выкатил, стараясь не шуметь, из квартиры и запер ее. Сунув ключ в нагрудный карман, ловко спустился в кресле по трем лестничным ступенькам в парадном и выкатил на улицу. Соседский пацан, проезжая мимо на велике, крикнул на ходу:

– Привет, Андрей!

– Привет…

На улице русские, таджикские и узбекские девчонки скакали на одной ноге по асфальту – играли в классы и прыгали через скакалку.

Натянув кожаные перчатки без пальцев и толкая руками колеса своего кресла, Андрей миновал детей и покатил по мостовой вниз, в город.

Но через несколько кварталов отара блеющих овец преградила путь. Знакомый чабан – тот самый Файзи, который в горах гнал отары на китайские летники, – буркнув Андрею «асалам алейкум!», нервно загнал эту отару в ворота с вывеской «МЯСОКОМБИНАТ».

Пропустив отару, Андрей снова толкнул колеса своего инвалидного кресла – вниз, с покатого склона Нагорной улицы, и теперь его кресло развило такую скорость, что казалось – сейчас он грохнется.

Но нет, он благополучно скатился в низину, хотел на скорости взять предстоящий подъем, но вдруг перестал подкручивать колеса – засмотрелся, как местные подростки азартно гоняют в этой низине в футбол. А другие, помладше, играют в «лямгу», ловко подбрасывая ее ногой в воздух и считая при этом: «Тридцать пять… тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь…»

Тогда это тоже были дети.

Тупо глядя в разрисованный старыми потеками потолок, он – еще забинтованный – лежал на больничной койке в армейском госпитале. Алеся, почерневшая от горя, сидела рядом.

Топот ног и гомон детских голосов долетели из коридора, вся палата удивленно повернулась на этот шум.

Распахнув дверь, в палату влетели дети – с разбегу и веселой гурьбой. И только увидев забинтованных солдат-инвалидов, передние тут же смолкли и затоптались на месте. А задние еще напирали, но тут, ведя за руку пятилетнюю девочку, в палату вошла их молодая темноволосая учительница.

– Тише, дети, тише! Это госпиталь!

Дети расступились, учительница, держа дочку за руку, прошла вперед и, окинув глазами шесть коек с ранеными и больными, сказала с наигранной бодростью:

– Здравствуйте, товарищи!

Палата промолчала, но она продолжала тем же повышенным тоном:

– Дети, поздоровайтесь! Это наши защитники, они охраняют наши границы от бандитов, которые хотят превратить вас в наркоманов. Давайте скажем им «здравствуйте». Хором!

Дети нестройно грянули:

– Здравст… Здравствуйте…

– А мы к Андрею Стахову, – сказала учительница. – Он здесь?

Больные показали ей глазами на Андрея и Алесю.

Учительница, держа за руку пятилетнюю Катю, подошла к койке Андрея.

– Здравствуйте, Андрей! Меня зовут Фируза, это моя дочка Катя, а это мои ученики, третий класс. Мы решили взять над вами шефство. Дети изучили вашу биографию, нарисовали про вас стенгазету. Дети, покажите!

Дети послушно развернули ватман – стенгазету «ОРЛЕНОК» с портретом Андрея и большим рисованным заголовком: «АНДРЕЙ СТАХОВ – НАШ ГЕРОЙ!» А пятилетняя Катя шагнула вплотную к кровати.

– Это я тебя первая увидела. Тебе пришьют новые ножки?

Андрей отрицательно повел головой, а Фируза одернула дочку:

– Катя!

У Кати на глазах появились слезы.

– Совсем никогда-никогда?

Андрей молчал.

Катя посмотрела на Алесю:

– Тетя, а вы его мама? Вы будете его на ручках носить?

– Катя, хватит! – сказала Фируза и повернулась к Алесе: – Извините…

Но Катя не унималась:

– Тетя, а можно, я буду его жена? Я тоже буду его на ручках носить.

– Все, Кать, помолчи! – Фируза оттянула дочку от койки. – Андрей, я хочу вам сказать что-то очень важное. Дети моего класса решили присвоить нашему классу ваше имя.

Андрей испуганно посмотрел на нее.

– Теперь мы называемся «Пятый «В» класс имени героя Стахова», – продолжала Фируза. – Я вас очень прошу: быстрей выздоравливайте! Мы будем к вам регулярно приходить, приносить фрукты, петь и читать стихи. Дети, что вы приготовили сегодня?

Дети, прокашлявшись, грянули хором:

 
От улыбки хмурый день светлей,
От улыбки в небе радуга проснется.
Поделись улыбкою своей…
 

Это было так искренне и так старательно, что Андрей не смог сдержать улыбки, а Алеся – слез.

* * *

В центре Гюльфары, на перекрестке проспекта Свободной Азии и улицы Алишера Навои, с утра до ночи стоял рев автомобильных моторов, гудки настырных «лексусов» и «мерседесов», грохот дорожно-ремонтных работ и крики двенадцатилетних пацанов с коробками, загруженными в детские коляски: «Лепешки пакупай! Горячий лепешки пакупай!»

Жара, палящее солнце, гарь выхлопных газов – и в этом месиве, по узкой полосе, разделяющей два встречных потока легковых и грузовых автомобилей (а также автобусов, мотоциклов, верблюдов и ослов), раскатывал в своем инвалидном кресле Андрей. Потный, гимнастерка намокла на спине и в подмышках, на коленях армейская фуражка со смятыми бумажными деньгами-«гюльфинками», он выжидал, когда на светофоре загорался красный, и, развернув кресло навстречу потоку затормозивших у светофора машин, медленно катил от кабины к кабине, пристально разглядывая водителей и пассажиров и протягивая им свою армейскую фуражку.

Разные люди проезжали мимо него: чиновники, армейские и ментовские офицеры и начальники, инкассаторы в бронированных инкассаторских машинах, женщины, бандиты, торгаши… И каждый реагировал на Андрея по-своему – кто-то безразлично отворачивался или, увидев Андрея, еще издали поднимал в машине стекло, а кто-то подзывал: «Эй, Чинарик!» – и бросал в его фуражку смятую гульфинку…

Андрей благодарил и катил дальше. Хотя главной причиной его «работы» на перекрестке была надежда встретить своих палачей. Ведь когда-нибудь они должны проехать по центру города на своей «девятке»!

Впрочем, внешне Андрей ничем не отличался от сотен, если не тысяч молодых армейских калек, что нынче попрошайничают на улицах всех российских городов, а также в поездах, в метро и в электричках…

Но какой-то полковник в белом «лексусе» возмутился:

– Эй, Чинарик! Симулянт хренов! Навесил фальшивые медали и побираешься?! Вот вызову военную комендатуру!..

Андрей вплотную подкатил к «лексусу», потряс фуражкой со смятыми деньгами.

– Ты, сытая рожа! Я за родину ноги отдал, а хрен получил! А ты эту иномарку на свою зарплату купил?

Полковник трусливо нажал на газ и уехал, а из другой машины какой-то доброхот протянул Андрею пачку «Мальборо»:

– Сержант, курить будешь?

Андрей забрал всю пачку.

– Спасибо.

– Кури на здоровье. Тебе же инвалидная тачка положена. Пропил, что ли?

– Эту тачку доставить сюда из России полторы штуки стоит. Ты заплатишь?

Тут светофор переключился на зеленый, доброхот включил скорость и тронулся, а Андрей развернул свое кресло и, с силой толкая колеса, вновь покатил по узкой полосе меж двух встречных потоков машин.

В сизом мареве газовых выхлопов он не заметил, как мимо него проехал «форд» с затененными стеклами. И как пятилетняя Катя, сидевшая там на заднем сиденье, радостно закричала и застучала по стеклу:

– Андрей! Андрей! Мама, это Андрей! Мама, останови!

Фируза нажала было на тормоз, но в это время светофор перешел на желтый, и генерал Таджибаев, сидевший рядом с Фирузой в пассажирском кресле, сказал негромко:

– Поехали, мне некогда.

Машина миновала перекресток.

Катя, глядя в заднее окно, сказала обиженно:

– Дедушка, он герой?

– Герой, герой… – проворчал Таджибаев.

– А почему он нищий?

Фируза тоже вопросительно скосилась на отца.

– Дурак потому что! – в сердцах сказал генерал. – Я ему предлагал Москву, институт ФСБ! А он… Старших надо слушать!

В истлевающем свете заката Алеся и Андрей лежали рядышком в постели, голова к голове на одной подушке. Андрей медленно гладил Алесю по плечам и груди. Алеся в истоме закрыла глаза, и его рука скользнула ниже ее живота. Но Алеся остановила его:

– Не надо…

– Почему? Я рукой…

– Нет, я не хочу так. Знаешь, все мужчины думают, что для женщины это главное. Да, это, конечно, важно. Но не это главное.

– А что?

– Тепло, голос… Просто нежность… Я очень тебя люблю…

– Тебе двадцать лет! Ты не можешь без этого.

– Могу. Перестань. Я думаю, мы их никогда не найдем.

– Кого? – Андрей медленно, почти неслышно продолжал опускать свою руку все ниже.

– Тех, кто тебя изуродовал.

– Найдем.

– Как? Ой, что ты де… – Алеся закрыла глаза и прерывисто задышала открытым ртом. – Ой… О-ой…

Откинув голову, она выгнула аркой спину и все учащала шумное дыхание. А он, одной рукой сжимая ее грудь и усиленно манипулируя второй, плакал застывшими глазами.

Наконец Алеся изнеможденно расслабилась, остыла, повернулась к Андрею и благодарно потянулась поцеловать его в щеку. Но он резко отвернулся, пряча слезы.

Алеся в недоумении открыла глаза.

– В чем дело?

Андрей не ответил.

– Андрей, что не так?

– Всё так. Отстань…

Алеся встала и ушла в душ, а когда, одевшись на работу, вышла на кухню, Андрей, не зажигая света, уже сидел там за остатками ужина и недопитой бутылкой вина.

– Мне пора на работу, – сказала Алеся.

– Сколько у нас денег? – произнес он, не глядя на нее.

– На еду?

– На мою тачку. Сколько мы собрали?

– Девятьсот долларов. Еще шестьсот и…

Он криво усмехнулся:

– За полгода…

Алеся подошла к нему, села напротив, взяла его за руку.

– Андрюша, разве я заставляю тебя побираться?

Но он вырвал руку.

– Отстань!

– Ты же бандитов ищешь, – мягко продолжала она. – А не найдешь, так все равно соберешь на машину и сможешь работать.

– Пиццу развозить?

Алеся встала.

– Я должна уходить. Ты идешь спать?

– Иди, я сам.

Алеся вздохнула, взяла со стола недопитую бутылку вина и поставила на верхнюю полку кухонного шкафа рядом с жестяной коробкой из-под крупы. Затем поцеловала Андрея в голову.

– Извини, я пошла…